Тимофей сел. Ему тут же насыпали из котла. Миска приятно грела колени. Тимофей ухватил губами несколько крупинок, разжевал их, произнес "О!" - и отправил в рот сразу полную ложку. Он обжег небо и задохнулся горячим паром, но все это входило в комплекс наслаждения едой, без этого не могло быть настоящей пшенки, и он даже застонал, так ему было хорошо.
- А ты, дядя, оказывается, гурман! - засмеялся Залогин.
- Ложкой трудиться тоже надо уметь, - сказал Страшных. - Опять же пример рядовому составу.
- Верная примета, - поддакнул Чапа. - Кто хворый, тому ота работа без интересу.
Только Медведев смолчал. Он пока приглядывался к новым своим товарищам, угадывая связи и противоречия, границы и меру дозволенного. Но именно на нем остановил свое внимание Тимофей. Он вдруг отложил ложку и спросил:
- Почему не на посту?
Медведев вскочил, вытянулся по стойке смирно. По его лицу было видно, что он ищет ответ и не находит. Наконец он выжал из себя:
- Виноват, товарищ командир.
- Мы оба виноваты, - примирительно сказал Тимофей. - Ты ведь вторые сутки один - мне не следовало об этом забывать… Отставить ложки! - неожиданно резко выкрикнул он. Все перестали есть, сидели прямо. - Это что ж получается, товарищи красноармейцы? Выходит, мне и поспать нельзя? Или вырубиться по невольной слабости?… Это же черт знает что! Стоит отвернуться - и тут уже не воинское подразделение, а цыганский табор. Голыми руками вас бери - не хочу!…
- Ну это ты зря, Тима, - тягуче начал Страшных, но его перехлестнул выкрик Тимофея:
- Разговорчики!… Чему вас учили в армии? Чему вас учили? - я спрашиваю… Ладно. Раз не можете по-другому, при вас всегда будет состоять командир. Назначаю своим помощником красноармейца Залогина.
- Слушаюсь.
Залогин не удивился, но и радости не выказал. Он предпочитал быть "одним из", чем командовать себе подобными. Тимофей это понял.
- Учти, за дисциплину буду с тебя спрашивать.
- Ясно, товарищ командир.
- Составишь график караулов. На двое суток. Медведева - в последнюю очередь, пусть отоспится. Меня не вставляй пока - могу подвести под монастырь. А тут риску не должно быть ни грамма.
- Слушаюсь.
- Дежурства: кухня, уборка, то да се - тоже в график введи. Особое внимание - красноармейцу Страшных. У него полная торба нарядов. Хватит ему их коллекционировать - пустим в дело.
- А если утаит?
- Не посмеет. А то ведь с утра до ночи будет картошку чистить.
- Здесь нет картошки, - ехидно встрял Страшных.
- Прикажу - достанешь!… Первым заступил в караул Чапа.
После чая Тимофей обследовал дот. Артиллерийский каземат при электрическом освещении был мрачен. Свод броневого купола покрывала серая масляная краска. Серыми были цементные стены. Броневой пол почему-то не был выкрашен; очевидно, его постоянно чистили, но рыжий налет ржавчины угадывался сразу.
В стены были врезаны четыре люка: большой входной и три поменьше, эти вели к пулеметным гнездам. Тимофей заглянул в один. Собранная из железобетонных колец труба имела диаметр около метра и уходила в темноту. Лишь в конце что-то неясно светлело.
- Пулеметы крупнокалиберные, турельные, - сказал Медведев.
- Это телефон? - Тимофей тронул закрепленный на своде ярко-красный провод.
- Да. Все посты телефонизированы.
В нижний этаж попадали через люк в полу. Вертикальная стальная лесенка ("лазня", - определил Тимофей) обросла ржавчиной, стертой лишь посреди поперечин. Ничего. Рома приведет ее в божеский вид. Боком выйдут парню его наряды!
Жилой отсек имел прямоугольную форму: четыре метра на три. Вдоль стен в три яруса - откидные койки с матрацами. На двенадцать человек. Столик с телефоном. Печка-чугунка с коленчатой трубой. Здесь же подъемник для снарядов и железная дверь в следующее помещение. Тимофей открыл дверь, поискал слева выключатель, и, когда вспыхнула под потолком лампочка, замер на пороге, восхищенный зрелищем, которое ему открылось.
Это была подсобка. Узкая - в проходе только боком разминешься, зато полки глубоки: по метру каждая. От пола и до потолка - все забито.
Пять метров полок справа - боеприпасы. Ближе - ящики со снарядами; узкие дощатые обоймы, выступающие торцами, поблескивающие изнутри металлом. Тимофей заглянул наугад. Вот с черной каемкой - бронебойные, с красной - фугасы; а вот и шрапнель, и осколочные. Дальше нашлись гранаты, два ящика: в одном противотанковые, в другом "лимонки". Тимофей это понял, даже не заглядывая внутрь, узнал по заводской упаковке - на заставе получали точно в такой же таре. В последней секции стояли патронные цинки.
Полки слева были заняты съестными припасами: мешками с мукой, крупой и сухарями, ящиками с консервами. Но возле самой двери был просвет. Здесь умещался движок (он еле слышно гудел, рядом стояло маленькое ведро с соляркой) и ручной насос. Тимофей качнул ручку насоса - и тотчас где-то далеко забури лила, загудела вода, поднимаясь по трубам. Ладно! Тут же стояла металлическая бочка с горючим, рядком, как поросята, залегли полдюжины мешков с цементом, да не с простым - с портландским, в этом Тимофей еще с гражданки разбирался; и пучки стальных прутьев. Арматура. На случай, если где повреждение, так чтобы сразу залатать. Аи да мужики! - похвалил Тимофей неведомых старателей. Вот уж действительно все на свете предусмотрели!
Тут его разобрал интерес: а чем они предполагали топить чугунку? Заинтересовался он этим не по делу вовсе, а только из любопытства; ведь понятно, до холодов им здесь не сидеть, печку топить не придется. Но Тимофей не отмахнулся от вопроса и опять пошел вдоль полок, становился на цыпочки, приседал, заглядывал за ящики и мешки, высматривал топливо, хоть небольшой запас, что называется - на первый случай. И нашел - это были угольные брикеты. Их было немного, всего два мешка; топливо, честно говоря, не высший сорт, чего уж там, конечно, можно было подобрать и получше. Но оно было. Оно было и ждало своего часа. О нем не забыли, его учли. Здесь все было учтено - вот самое главное, в чем Тимофей хотел еще раз убедиться - и убедился вполне. Все, что зависело от инженеров и интендантов, они сделали. Они создали маленький, но законченный мирок. Однако ожить сам по себе он не мог. Не хватало важнейшей детали гарнизона. И лишь приняв ее, этот сплав холодного металла и камня мот ожить - стать силой, волей и энергией.
Подсобка заканчивалась большим люком, вправленным в мощное броневое кольцо. Он и сам был из стали, с надежным запором, смотровым глазком и отверстием для стрельбы.
- Запасной ход, - подтвердил предположение Тимофея Медведев. - Метров сто в нем будет.
Вернувшись в жилой отсек, Тимофей отстегнул и опустил одну из коек, привычно пощупал матрац, удовлетворенно отметил про себя: морская трава - лег на спину и несколько минут не говорил ни слова. Медведев сидел напротив и тоже молчал.
- Ты время не губи, Саня, - сказал ему Тимофей. - Отоспись, пока даю. Бойца запас не тянет.
Потом закрыл глаза и попытался в себе разобраться.
Первая радость обладания окружающим богатством, счастливое чувство безопасности, едва наметившись, тут же уступили место новой волне. Дот не только вселял уверенность и располагал к спокойствию, не только давал понять, что на него можно положиться вполне и быть самим собой. Своей силой он пробуждал активное начало - чувство ответственности. Он как бы подталкивал: не только быть, но и выразить себя.
13
Тимофей отдыхал недолго. В нем пробудилось стремление двигаться, что-то предпринимать, весьма неожиданное при его физическом состоянии. Тем не менее он даже перевязку отложил, хотя держал ее в уме все время; даже в аптечку не заглянул: отметил для памяти, где ее искать, и полез наверх.
В артиллерийском каземате было неожиданно светло. После сорокасвечовых, завуалированных сетками лампочек нижних помещений солнце било, как луч прожектора. Оно врывалось в раскрытую во всю ширь амбразуру, вдавливалось внутрь дота медовыми кусками света. Уже не палящее - мягкое, какое-то домашнее, уютное.
Тимофей пристроился возле амбразуры.
Солнце уже перестало быть комком огня, обрело форму. Оно еще не падало, но уже и не парило. Оно висело над горами, задержавшееся на миг каким-то судорожным усилием, а может быть, и неуверенностью, в какое из ущелий рухнуть со своей уже неопасной высоты. Долина была залита золотистым светом. Камни и кусты испятнали ее, как рябью, четкими, по-дневному черными мазками теней; с каждой минутой мазки вытягивались и расплывались, теряли очертания и интенсивность, чтобы к сумеркам выцвесть совсем. Очень скоро они станут такими, как нависшая над рекой, сжавшая долину излучина гор: дымчато-голубыми, вроде бы призрачными, вроде бы подернутыми туманом, хотя это только казалось так, а на самом деле никакого тумана и быть не могло - воздух все еще был по-дневному сух и тонок.
Самыми яркими в пейзаже были река и шоссе. Они блестели, как никелированные металлические полосы, и казались выпуклыми, будто их надули изнутри. Шоссе было пустым - очень непривычно, совсем как в мирный воскресный день, только у подножия холма уползали влево два громоздких тупорылых автофургона, размалеванные в коричневое и голубое. За вторым фургоном на прицепе катила тележка, издали похожая на снарядную двуколку; она была нагружена мешками, и наверху лежал остромордый пес, вроде бы овчарка, но они так быстро скрылись из виду, что даже Тимофей не смог бы это сказать наверное.
Теперь шоссе было совсем пустым - до моста и даже дальше. Собственно, мост не был виден, он находился точно в створе амбразуры, и впечатление было такое, словно шоссе с разгону перелетало через реку. Сразу за мостом раскрывалось устье ущелья. Несмотря на расстояние, оно было видно отчетливо, однако само ущелье уже терялось в тени, еще неплотной, ранней, но тем не менее непроницаемой.
Вот из нее посыпалась какая-то мелочь. Сбоку от амбразуры была укреплена на консоли стереотруба. Тимофей повернул ее, подкрутил настройку. Это были самокатчики, судя по числу - рота. Они ехали долго, смешанным строем, лениво крутили педали. Тимофей представил, что б от них осталось, кабы подпустить их метров на сто и ударить враз из двух пулеметов. Да ничего б от них не осталось, все бы здесь полегли, до одного. Счастлив ваш бог, гады…
Потом проехали еще двое, видать, от роты отбились. Но они не спешили догонять своих - война не убежит! Один даже за руль не держался, руки были заняты губной гармошкой, хотя играл он не все время, выдует несколько пронзительных звуков, скажет что-то, и оба закатываются от смеха. Каски у них болтались поверх вещмешков на багажниках, винтовки были приторочены к рамам велосипедов…
Потом на сумрачном фоне ущелья проявились танки. Две машины. Они шли уступом, но расстояние скрадывало уступ, и казалось, что танки идут борт к борту. Они были уже на мосту, когда из тени выступил третий. Тимофей понял, что это боевое охранение, и ждал, когда же появится сама колонна.
Ждать пришлось недолго. Но опять это были только две машины; и несколько позади, в полусотне метров - третья. Опять боевое охранение, констатировал Тимофей и даже вздохнул от волнения, представив, какая силища прет по шоссе, если в боевое охранение они выпускают два танковых взвода. Должно быть, не меньше дивизии, решил Тимофей, и наконец увидел ее голову.
Разглядеть он мог только первый танк. Остальные слепились в сплошную серую ленту. Танки шли впритык, интервалы на таком расстоянии были неразличимы. Корпуса, башни, гусеницы - все слилось, и по тому, как они неспешно выползали, это движение казалось еще более грозным и всесокрушающим, а неразличимость деталей только поощряла воображение…
Не отрываясь от стереотрубы, Тимофей сказал:
- Внимание! Общий сбор.
Сосчитать танки было невозможно. Застучали по броне сапоги, мягко хлопнул входной люк - это Чапа, а вот и Медведев где-то рядом чертыхнулся. А колонна вытянулась уже без малого на километр.
Полк.
- Гарнизон по вашему приказанию выстроен, - доложил за спиной Залогин.
Тимофей предостерегающе поднял руку. Он ждал. Он все ждал, когда же появится хвост колонны, и наконец увидел его, и тут же убедился, что это не конец. Это был только небольшой просвет, а затем из ущелья поползли грузовики и вездеходы.
Выходит, механизированная дивизия.
Тимофей медленно распрямил занемевшую поясницу и повернулся к товарищам. Они глядели мимо него - в амбразуру. Стояли прямые и какие-то вдруг осунувшиеся. И в глазах их была печаль и даже отчаяние. Но не страх. Жизнь - это такая приятная штука; что ни говорите - ее всегда жалко, всякую. Но долг - выше. И честь - выше. И вообще есть много еще таких вот штуковин; о них не думаешь и даже не помнишь до времени, но наступает минута - и они поднимаются, словно дремали в тебе, пока твое сердце тихонько к ним не толкнулось. Тогда они просыпаются и заполняют тебя всего, как сталь заполняет форму, словно в ней ничего и не было, словно в ней не было себялюбия и робости и мелких страхов из-за бытовой ерунды. Сталь выжигает их начисто. И ты перестаешь быть собой - слабым человечком. Твое сердце заполняет тебя всего. И вся твоя жизнь фокусируется в этой минуте, и не только прошлое, но и будущее. И вся твоя энергия фокусируется в ней, как линза фокусирует солнечный луч в точку. И тогда как будто из ничего вдруг вспыхивает пламя…
- Товарищи красноармейцы, - сказал Тимофей и замолк: сел голос у него. Он осторожно, чтобы рану не бередить, прокашлялся в кулак, открыл рот - и не получилось ни звука. Это его только разозлило.
- Воды! - прохрипел он.
Чапа с готовностью протянул фляжку. Тимофей отпил всласть, жестко вытер тылом ладони рот и сказал спокойно и твердо:
- Товарищи красноармейцы. Сейчас, когда наша Советская Родина бьется насмерть с мировым фашизмом… - Он замолчал: замах вышел не по плечу. - Священный воинский долг… и просто совесть… - Он опять замолк, поглядел в лицо каждому и вдруг рубанул воздух кулаком. - Я так считаю, что мы им должны сейчас вжарить. Сейчас просто обязаны. Все. Прошу высказаться, товарищи.
- Вот это разговор, Тима! - восторженно заорал Страшных. - В первый раз за трое суток говоришь по-человечески. Давно бы так!
- Нас только пятеро, - сказал Залогин. - Ну, врезать им хорошенько - это вещь, кто спорит. Ну, поломаем несколько игрушек. А как эти дяди попрут на нас? В одиночку дот не продержится - он ведь только часть системы. И потом: здесь гарнизон нужен - двенадцать человек. А нас только пятеро.
- Четверо, - поправил Тимофей. - Я не в счет. Какой из меня ныне вояка! Спасибо, что хожу.
- Да я и не считал, если по правде.
- Не разберу: ты за или против? - разозлился Ромка.
- Если б я один был - какой разговор…
- Ясно, - сказал Тимофей. - Твое мнение, Драбына?
- Я шо, - глаза Чапы от возбуждения совсем округлились и были на пол-лица. - Я как усе.
- Ладно. Что скажешь ты, Саня?
- Как прикажете, товарищ командир.
- Отлично. Приказываю готовиться к бою!… - Он еще раз оглядел всех. - Кто знает наводку?
- Да что там знать, комод? - фыркнул Страшных. - Бей напрямую - и хана.
- Тебя не спрашивают. Твои знания мне известны.
- Дайте я спробую, товарыш командир, - сказал Чапа. - Так что у меня был приятель…
- Понял. Садись наводить. - Тимофей отхлебнул еще глоток и возвратил ему флягу. - Страшных, будешь замковым и заряжающим. Залогин - снарядным. Ты, Саня, лети вниз, подавай бронебойные. Пока не получишь другого приказа - одни бронебойные. Разберешься?
- Так я ж ничего не увижу оттуда!
- Ты что - в кино пришел? Выполняй приказ!
Он повернулся к амбразуре и даже чуть не отпрянул в первое мгновение, так близко были враги. До головной машины - не больше трехсот метров…
Мотопехота уже вся перебралась на этот берег, и теперь через мост двигался второй танковый полк.
В передовом дозоре шли два средних танка, их прикрывал тяжелый. Он казался горбатым, набычившимся животным. На его башне, свесив ноги в люк, сидел танкист. Он был без шлема, со значками на груди - слева и справа; курил трубочку и смотрел на холм. Впечатление было такое, что он смотрит прямо в амбразуру. Тимофею даже показалось на миг, что немец и он встретились глазами - вдруг их глаза оказались совсем рядом, словно расстояние необъяснимым образом потеряло свою власть. Тимофей ощутил внутри пустоту и замер. А затем горизонт стал сжиматься сразу с обеих сторон: это стоявший рядом Залогин, оцепенев, будто под гипнозом, медленным вращением маховичка сдвигал створки амбразуры…
Тимофей остановил его руку:
- Не надо. Он не видит нас.
Это был оптический обман, небольшая шутка природы.
Чапа уже обжился в креслице наводчика, даже телефонные наушники зачем-то напялил. Прильнув к дальномеру, крутил ручки.
- Чапа, дозоры пропускаем.
- Э! От меня они вже повтикалы.
- Ух ты! Откуда же начинается мертвая зона?
- А трошечки дали, товарыш командир. Отам, де ярок и дырка под сашше.
- Это где водосток, - шепнул Залогин.
- Вижу… Отступи метров на сто. Там их и прихватим.
Уже и второй дозор был рядом, огибал холм. И колонна совсем приблизилась. Головной танк - лобастый, упрямый, - покачиваясь, катил по серебряной ленте, жевал гусеницами собственную тень. Тимофей подправил настройку стереотрубы, определил: до линии огня еще метров пятьдесят; успеваем А где же хвост колонны? Все новые и новые танки выползали из ущелья. Ладно, что откусим - то и наше. Не подавиться бы…
Он услышал сзади незнакомый щелчок и обернулся. Залогин вынимал из подъемника снаряд. Засуетился Страшных, с непривычки замешкался, наконец торопливо лязгнул затвор.
- Орудие к бою готово!
Это было последнее мгновение, когда Тимофей своею командирской волей мог остановить судьбу и отменить атаку. Интересно: как бы сложилась их жизнь? Вспоминали бы они об этом мгновении - последнем, за которым лежала пропасть?… Но Тимофей даже не подумал об этом. Он увидел - пора, и закричал:
- Огонь!
Вот уж чего они не ждали, это грохота. Впечатление было такое, что сидели в железной бочке, а кто-то вдруг ахнул от всего сердца - сколько в нем только силы наскреблось - кувалдой.
Тимофей оглох и ослеп на несколько мгновений, и потому прозевал разрыв снаряда. А когда смог наконец видеть, ему подумалось: мимо. Головной танк катил, словно ничего не произошло, к спасительной границе мертвой зоны. Но тут оказалось, что движется он один, а колонна останавливается - теснясь, сжимаясь, как гармоника. Останавливается, потому что стоит второй танк. Тимофей долго всматривался, пока увидел маленькие язычки пламени, а потом, как-то сразу, будто в нем дырочку открыли, из танка повалил густой жирный дым.
- Куда ты в него, Чапа?
- Тю! А я знаю? Я в першого вциляв.
Все еще золотое, все еще чистое и ясное предвечерье лилось долиной, и даже дым не мог его замутить. Пока не мог.