Начальник штаба механизированной дивизии - полковник с воспаленными глазами, с гордой посадкой седой головы, с отчетливым прусским выговором и прусской же фамилией (перед нею стояло "фон" - вот и все, что запомнилось Иоахиму Ортнеру; фамилия этого полковника сразу не осела в памяти, а потом оказалось, что Ортнер ее забыл) - поджидал его на краю шоссе в своем "опель-капитане". До злосчастного холма оставалось три километра. Полковник предложил Иоахиму перебраться к нему в "опель" и там при ярком свете потолочного плафона объяснил обстановку сначала по карте, затем взял лист великолепной слоновой бумаги и мягким пастельным карандашом уверенно начертил схему: вот это холм, здесь река, шоссе, старица, болото; здесь пулеметные бронеколпаки; возьмите, господин майор, вам на первое время пригодится… Он объяснил, как действовала дивизия, и по тому, какие при этом упоминал детали, - другой на его месте наверняка бы опустил их из-за ложного понимания чести, - было ясно, что он всей душою хочет быть полезным своему молодому товарищу по оружию Майору Иоахиму Ортнеру было хорошо с ним Они были одного круга люди. Он видел, что и полковник это сразу понял, и рад этому. Они узнали друг друга, признали друг в друге себе подобных, и от того, что и другой тебя признал, получали какое-то особое удовольствие.
Беседа заняла у них минут десять. Напоследок Иоахим Ортнер едва удержался, чтобы не спросить, как полковник порекомендует ему действовать. Но что тот мог посоветовать? Если б он знал радикальное средство, дот уже был бы взят.
Но полковник понял, о чем думает Ортнер.
- Мне жаль, что я вас оставляю в столь сложном положении, и даже советом не могу помочь, - сказал он. - Но вас я не жалею, и вы не жалейте себя. Не вы, так кто-нибудь другой. Мы солдаты и обязаны исполнить свой долг до конца… Но не делайте это за чужой счет. Боже мой, этот дот будет взят, конечно же, иначе быть не может, но сколько немецких жизней он уже унес и сколько еще унесет!… Помните это, господин майор. Прощайте!
Следует отдать должное майору Ортнеру. Едва он остался визави с противником, страх покинул его сердце. Это не было результатом какой-либо природной реакции, скажем, отчаяния, когда организм в целях самосохранения "выключает" работающую на пределе психику. Напротив, сейчас это состояние зависело только от его воли. И когда он приказал себе успокоиться и быть уверенным, причем уверенным не только для других, но и для себя тоже, то есть уверенным на самом деле, потому что и от этого зависел успех, он именно таким и стал.
Он понимал: ему предстояло жестокое испытание. И уму его, и знаниям, но прежде всего силам его души. Майор Ортнер к этому испытанию был готов. В конце концов это была его работа, которой он посвятил жизнь, которую изучал всю жизнь.
Когда он подъехал в своем "опеле" к стоящим на обочине грузовикам, по напряжению, которое едва наметилось в работе мотора, он понял, что дорога пошла вверх. Значит, это и есть увал; холм будет сразу за ним, вспомнил майор Ортнер, и недавно пережитый здесь ужас захолодил под сердцем. Но майор не дал ему ходу. Он велел собрать офицеров, объявил задачу и точно показал по карте, где какой роте надлежит стоять. "Остальное на ваше усмотрение, господа. В детали я не вмешиваюсь". Гауптман Клюге получил еще больше свободы. "Где ставить пушки - решайте сами, господин гауптман. Единственное пожелание: хорошо бы подготовить такую позицию, чтобы батарея могла обстреливать огневые точки русских прямой наводкой". - "Яволь, господин майор". - "Позвольте пожелать вам доброй ночи, господа".
И он действительно отправился спать в свою походную палатку, которую успели разбить в кустарнике Харти и Петер, на резиновом матраце, предупредительно надутом не очень туго. И спал три часа. Без четверти четыре он сам проснулся, как по будильнику (своим тренированным чувством времени майор Иоахим Ортнер не щеголял, но гордился), кипяток для бритья уже шумел на спиртовке; и когда точно в четыре в небе появились обещанные "фокке-вульфы", майор уже был гладко выбрит и допивал свой утренний кофе.
О предстоящем бое он старался не думать. Это было непросто, но совершенно необходимо: нервы еще пригодятся. Что же касается деловой части, то командир роты, которой надлежало первой идти в атаку, узнал об этом еще три часа назад от самого майора, так что обязан был соответственно подготовить людей; к тому же помощник командира батальона (он сразу сел воплощать диспозицию в форме детального приказа) не даст ему спуску, если что пойдет не по писаному.
Поэтому все пятнадцать минут Иоахим Ортнер предавался несколько абстрактным размышлениям, в центре которых был гауптман Вилли Клюге. Тема подвернулась случайно. Вокруг палатки хватало шумов: тягачи ворчали, слышался металлический стук, голоса солдат Это не мешало спать, но даже сквозь сон Ортнер различал голос гауптмана; он же назойливо зудел где-то рядом, за кустами, и после пробуждения.
Иоахим Ортнер не вникал в смысл слов Клюге был ему скучен. Он не понравился майору сразу, с первого взгляда, когда майор увидел его - маленького, рыжего, конопатого, с самоуверенной ухмылкой человека, считающего, что знает себе цену и поэтому может держаться с тобой запанибрата. "Опель" Ортнера съехал на обочину совсем, майор не стал выходить из кабины, и, чтобы поговорить с ним, Клюге пришлось сойти в кювет.
Он стоял возле открытой дверцы, разница в уровнях была не так уж и велика, но то ли лампочка в кабине была тусклой, то ли рамка двери как-то по-особенному стягивала перспективу, только создавалось впечатление, что Клюге совсем маленький человечек и стоит далеко-далеко внизу. Возможно, это отпечаталось на лице Иоахима Ортнера, а может, снизу все виделось гауптману чрезмерно крупным, и это его нервировало, во всяком случае, он попытался задрать ногу и встать на приступку "опеля", однако это не получилось ни с первой, ни со второй попытки, и майор даже заподозрил, что Клюге немножко пьян, так что когда тот весь напрягся и, неестественно улыбаясь, готов был вот-вот предпринять третью попытку, Иоахим Ортнер не выдержал и сострил:
- Будьте выше этого, гауптман.
Но тот не принял шутки: не понял, а скорее всего не захотел понимать. Его лицо потемнело от прилившей крови, а когда она схлынула, по выражению его глаз майор понял, что заработал еще одного непримиримого врага.
Гауптман перестал задирать ногу и нервно поглядывал по сторонам, давая понять, что беседа ему надоела и майор ему скучен, а сам он, Вилли Клюге, крупнокалиберный идиот: какого черта он гнал своих людей, гнал машины сквозь ночь? Чтобы вместо благодарности услышать от этого недоноска с неестественно правильным прусским выговором шуточки в свой адрес?
Иоахим Ортнер отпустил гауптмана с легкой душой. Пусть злится, думал он. Мне он не помешает, не навредит. Слишком мал. А в бою… Кто спорит, может статься так, что от действий Клюге в бою будет зависеть многое. Но в бою ему придется защищать свою жизнь… и честь, если она у таких, как Клюге, имеется. Спаси господь его душу, если он попытается хитрить со мной.
И вот сейчас майор думал об этом снова. Ну и полк, думал он. Их что, нарочно подбирали? Скопище плебеев. Да ведь если пробудешь среди них достаточно долго, глядишь, и сам станешь на них походить. Притворство даром не проходит. Впрочем, разве я притворялся? Нет. Ни с полковником, ни с гауптманом. Притворство было бы напрасным. Я не актер, а они оказались на удивление проницательными. Что нас объединило? Дело? Нет. Скорее судьба. Прекрасно. Будем деловиты и официально любезны. На минуту наши дороги пересеклись, даст бог, разбегутся в бесконечность! Прекрасно!
- Господин майор! - Адъютант вырос перед ним, неловко закрыв своей длинной фигурой и холм и даже "фокке-вульфы" над ним. - Позвольте проводить вас на командный пункт.
- Прекрасно. Как первая рота?
- На исходном рубеже, господин майор,
- Прекрасно. - Иоахим Ортнер пригубил кофе. За весь разговор он не улыбнулся ни разу. Ни к чему. - Передайте: пусть начинают.
17
Первая атака получилась самой удачной. Если б она еще достигла цели!…
Рота развернулась в цепь и пошла к холму почти одновременно с тем, как упали первые бомбы Насчет калибра бомб уговора не было, но майор надеялся, что летчики знают о характере цели и воспользуются по меньшей мере стокилограммовыми. Это было немаловажно и с точки зрения психологии. Взрыв стокилограммовой бомбы - достаточно эффектное зрелище; оно бодрит солдат, придает им уверенность. Майор помнил еще по Испании: когда идешь в атаку на окопы, которые у тебя на глазах обрабатывают тяжелыми бомбами, всякий раз думаешь, что уж теперь-то дело предстоит плевое: дойти и занять опустошенные смертью позиции. Увы, в его практике такого не бывало ни разу. Но очередной раз убеждаешься в этом лишь за полторы-две сотни метров до изуродованных и засыпанных землей окопов противника.
"Фокке-вульфы" не торопились. Они медленно кружили высоко в небе, а холм под ними зарастал взрывами. Бомбы ложились на вершину почти непрерывно. Похоже, ни одна не упала в стороне, удовлетворенно отметил Ортнер. Это была не только добросовестная, но и классная работа.
А потом произошло уже известное по рассказу начальника штаба механизированной дивизии. Когда рота достигла середины склона, по ней ударили два крупнокалиберных пулемета; правда, один не из бронеколпака, как ожидалось, а во фланг - из-под раскуроченного танка. Этот сюрприз немного стоит, подумал Ортнер, наблюдая за боем в бинокль. Уязвимая позиция. Клюге выковырнет их из-под танка четырьмя-пятью снарядами. Если только он действительно так хорош, как обещал оберст.
Рота майору понравилась. Как ни зелены были эта солдаты, а не сдались сразу. Они лезли и лезли. Их хватило еще на полета метров, но потом пошло совершенно голое пространство. Лейтенант попытался поднять их, переползал от одного к другому, теребил и полз дальше, наконец, осмелел настолько, что даже приподнялся - и тут в него впились оба пулемета. В первое же мгновение лейтенанту оторвало правую руку, он завертелся на месте, как юла, подхлестываемая кнутиком. Что с ним дальше было, Ортнер смотреть не стат. Это зрелище может быть поучительным, если видишь его впервые, но майору случалось наблюдать штуки и почище. Он опустил бинокль и вздохнул.
Хотя именно с этим лейтенантом, обсуждая план атаки, он разговаривал дольше других, а значит, успел его в какой-то мере узнать, смерть его не задела Иоахима Ортнера. Но для майора Ортнера это была потеря. Атака захлебнулась, в следующую атаку роту придется кому-то вести, а у него офицеров не так уж много…
Провал атаки майор Ортнер воспринял со спокойствием, удивившим его самого. Случилось то, чего он ждал: он знал, что именно так и будет. Он знал эго с той самой минуты, когда, едва проснувшись, сегодня в первый раз увидел холм. Все атаки ни к чему, думал он. Все они бред и несусветная глупость. Но их придется повторять снова и снова, пока что-нибудь не произойдет, или пока его не осенит гений и он найдет какое-то особенное решение.
Он чуть было не приказал дать ракету об отходе, но увидел, как бежит рота, и передумал. Бегство происходило в тишине: едва стало ясно, что атаке конец, как пулеметы замолчали. Это было необычно. Все-таки крупнокалиберный при удачном попадании и за километр убивает наповал. Но тут же майор догадался, что противник бережет патроны. Это можно понять.
Он думал о второй атаке, когда со стороны холма послышалась редкая автоматно-пулеметная стрельба. Сердце Ортнера дрогнуло, он резко обернулся. И без бинокля было видно, что на куполе дота красноармеец укрепляет сорванный бомбой флаг. Очевидно, какой-нибудь раненый автоматчик попытался его обстрелять. Пулеметы ответили сразу. А красный неторопливо закончил свое дело и ушел в дот.
Перевалив через шоссе, рота перестала бежать. Солдаты поняли, что опасность им не угрожает, шли группами, потные, возбужденные, обсуждали атаку. Ортнер приказал отвести их в овражек. Он знал, что сейчас пошлет их на дот снова, именно их. Пусть опомнятся, отдышатся, перевяжут раны, а он тем временем продумает партитуру новой атаки. Просто повторить атаку, не разнообразя средства и приемы, ему было противно. Это унизило бы его в собственных глазах. Война - это поединок интеллектов; потом уже включались такие факторы, как воля, случай, характер нации… Кстати, что он знал о русских? По сути, ничего конкретного. Их литературы он не читал, личных контактов с русскими себе не позволял, а россказням о них не верил в силу аналитического склада ума.
Майор выбрался из КП и прошел между кустами, поглядывая на холм. Идей не было. Он неторопливо зашагал вдоль траншеи. Солдаты уже разделись до пояса - работа грела. Завидев командира, вытягивались и смотрели пытливо, с надеждой. Он это отмечал, но его это не трогало. Он глядел мимо и сквозь них, поскольку всегда был убежден, что офицер для рядовых должен быть существом высшим; наравне с богом, только безусловной: бога можно игнорировать, а офицера - никогда; ведь одно его слово может опрокинуть твою судьбу.
Траншея вывела его к овражку, где отдыхала рота, возвратившаяся после атаки. Командир второго взвода - и по внешнему виду, и по выговору силезец - подал команду, и рота поднялась. Хорошо поднялась. Слава богу, подумал Иоахим Ортнер, эти молокососы не совсем барахло, если после такой паршивой атаки красные не смогли раскрутить в них гайки.
Силезец остался единственным офицером в роте. Майор отвел его в сторону и попытался вытянуть хоть что-нибудь. Силезец производил впечатление человека недалекого, а когда он сообразил, что ему сейчас придется вести роту в повторную атаку, с ним вообще стало невозможно разговаривать. Он открывал рот - и молчал, опять открывал - и опять молчал, а под конец едва не разревелся. Ему и двадцати нет, только из училища, что и него возьмешь, с досадой подумал майор и сказал сквозь зубы:
- Возьмите себя в руки. Вы же офицер! И пошел к солдатам.
Это было нелегко для Иоахима Ортнера: взять с ними простецкий тон. Но он решил, что именно сейчас и именно с этими можно. Он постарался вспомнить, как это делают другие, и говорил им: ну, парни, пошевелите мозгами, черт побери; вы наступали здорово, я видел, мужества вам не занимать; один из вас заработает сегодня Железный крест - тот, кто сумеет захватить или взорвать дот, это совсем неплохо на пятый день войны, не так ли?.
Воодушевить солдат он смог не столько словами, сколько артистизмом и волей, однако из их реплик не уловил искомой мысли. Все в один голос говорили, что дот по зубам лишь авиации, хотя, расспросив их подробнее, майор понял, что самого дота вблизи никто не видел: едва ударили пулеметы, как дот перестал для них существовать.
- Они правы, - сказал силезец. Одолев первый приступ отчаяния, он вдруг сделал приятное открытие: а ведь он уже ротный! Он жив, и почему б ему и дальше не уцелеть? Вполне возможно! И уж мимо него Железный крест не пройдет. И роту у него не заберут. Конечно, не заберут, если он возьмет этот проклятый дот! А я возьму его, будь я проклят! кричали глаза силезца. Клянись, что возьму! Я это чувствую, знаю, и эти русские ничего со мной не смогут сделать - пусть они установят там хоть десять пулеметов, хоть сто. Раз мне судьба взорвать их - я их взорву, и тогда все будет моим: ордена! звания! деньги! женщины! карьера!…
Его колотила нервная дрожь, и он придержал рукой свой подбородок, потому что подбородок плясал, и клацали зубы - слова невозможно произнести. Он содрогался от нетерпения. Он готов был хоть сейчас, сию минуту выхватить свой "вальтер" и с криком "а-а-а-а!." побежать, броситься на этот холм, врезаться в него напрямик, напролом, разрыть, разметать - не глядя - всех подряд… всех подряд…
- Пока… не подавим пулеметы… - с трудом говорил силезец, словно в раздумье придерживая челюсть, - нам туда… нечего соваться, господин майор. - При этом майор чуть повернулся, по мере сил прикрывая его от взоров солдат. - Пока не подавим пулеметы… Эти пулеметы… прямо как дьяволы, господин майор., Вы же понимаете… когда перекрестный огонь - от него не спрячешься…
- Очень жаль, - сказал Иоахим Ортнер. - Очень жаль, что вы не знаете, как подступиться к ним. - Он поглядел на часы. - Атаку начнете ровно в шесть.
- Слушаюсь… господин майор.
- Взрывчатку, конечно, всю побросали там?
- …Так точно, господин майор.
- Назначьте новые пять групп. По три человека. Да, по три - это как раз достаточно. Пусть они прежде всего имеют в виду взрывчатку. Иначе ваш пыл будет бессмысленным.
- Так точно… господин майор…
- Батарея будет бить по пулеметам. Это все, чем могу помочь. Кстати, почему б вам не пропустить стаканчик? Утро свежее.
- Слушаюсь, господин майор… Разрешите… и моим парням?
- Конечно. Все, что положено роте - полному составу, естественно, - выдайте сразу.
И пошел к себе на КП.
Без десяти пять. До атаки семьдесят минут Иоахим Ортнер собирался употребить их с толком. Он хотел понять, с кем имеет дело. Вызвал фельдшера, и когда лейтенант примчался (к счастью для него, он не носил очков, чем подкупил майора; майор терпеть не мог очкариков, тем более в армии), приказал ему выслать две пары санитаров с носилками, дав каждой паре по флажку с красным крестом.
- Помилуйте, господин майор, да их просто перестреляют! - изумился фельдшер.
- Может быть, - меланхолически кивнул Иоахим Ортнер, - а может быть, и нет.
- Но ведь это… Это уже четверть века никто не соблюдает! Еще с прошлой войны. Да и флажков таких у нас нету
- Сделайте. И чтобы через пять минут, - майор поглядел на часы, - я видел, как санитары бегут к холму. Слышите? Только бегом. У нас мало времени. Там умирают их товарищи!…
- Слушаюсь, господин майор.
- В утешение им скажите: при первом же выстреле в их сторону приказ теряет силу.
Эксперимент дал отвратительные результаты русские по санитарам не стреляли. И если в первой экспедиции санитары подобрали кого попало и тут же припустили назад, то во второй они уже выбирали именно тех, кому помощь нужна прежде всего, а перед третьей парой перевязали вообще всех раненых на склоне, причем осмелели настолько, что осмотрели и тех. кто добежал почти до самых пулеметов, но среди них живых не было ни одною.
Дело плохо, думал Иоахим Ортнер. Выходит, это идеалисты. А идеалиста победить невозможно. Его можно только убить.
Он предпочел бы даже фанатиков. Фанатизм слеп - и его несложно одурачить; он предельно напряжен - значит, найди критическую точку, и он сломается от легкого удара. Но фанатики расстреляли бы санитаров, не задумываясь…
Вторая атака вышла нескладной. Майор немного от нее ожидал, хотел выиграть время. Ну, время он выиграл, пусть даже за непомерную цену. А как им распорядиться? Делать что?
Рота поднялась и пошла к холму в полной тишине. Цепь была редкая и не производила впечатления силы. Но что-то все же таилось в этом зрелище. Даже с гауптмана Клюге соскочила показная бравада. Он то и дело одергивал китель, пытался острить с другими офицерами, но получалось нелепо, и он тут же говорил "извините". Майор поймал на себе несколько его быстрых взглядов, которых сразу не понял; причина их выяснилась в самый последний момент, когда гауптман, переборов возникшую накануне антипатию, спросил:
- Майор, если не секрет, из каких вы мест?