Все дело было в тоне. Он как бы говорил: сейчас начнется бой, и, возможно, кто-нибудь из нас его не переживет; так почему бы в такую минуту не забыть мелочные счеты? Ведь как приятно, когда рядом человек если и не близкий, то хотя бы открытый и понятный…
В глазах майора Ортнера это было признаком слабости, непростительной для офицера.
Он даже бинокль не опустил. Сказал отрывисто:
- Вам пора, гауптман.
Тягачи заревели и поволокли пушки из ложбины. И тут выяснилось, что гауптман дал маху: выезд из ложбины оказался единственным. Батарея выдвинулась на позицию не вся сразу, а поочередно, орудие за орудием. Счастье, что ни один из тягачей не забуксовал на рыхлом склоне, тогда бы вообще ничего не получилось. Да и красные прозевали начало маневра. Уже вытягивали последнюю пушку, когда поблизости разорвался первый осколочный.
Красные не спешили. Да и наводчик у них был никудышный. Только после четвертого выстрела был ранен один из комендоров. За это же время батарея успела осыпать снарядами и танк и бронеколпаки. Но пятый осколочный сразил еще двух комендоров, а шестой лег точнехонько посреди позиции и внес смятение.
Телефонист подал, трубку.
- Господин майор, позвольте отступить, пока нас всех не перебили, - срывался на дискант голос Клюге.
- Ни в коем случае Продолжайте бой, - ровно сказал Иоахим Ортнер. - Вы же понимаете, гауптман, сейчас только от мастерства и мужества ваших людей зависит успех атаки.
И не стал больше слушать, отдал пищавшую трубку телефонисту.
Он не лицемерил. Действительно, сейчас все зависело от Клюге. Подави он пулеметы красных - и доту не удержаться, потому что рота шла хорошо, хотя ей уже доставалось от осколков своих же снарядов. Что поделаешь, на это приходилось идти, лишь бы молчали пулеметы.
Но надежды не оправдались. Красные удачным выстрелом разбили одну из пушек, и гауптман Клюге пошел на самоуправство: вызвал из укрытия тягачи. Красные сразу перенесли на них огонь. На этом они потеряли время, должно быть, целились долго, и два тягача успели добраться до позиции, зато от первого же их снаряда загорелся тягач как раз на выезде из овражка. Одна машина внизу оказалась отрезанной, две все же зацепили по пушке, но уже от следующего снаряда один из этих тягачей вспыхнул, а пушка перевернулась. Тогда с позиции побежали все - и водители и комендоры.
К этому времени решилось и на холме. Рота не выдержала испытания молчанием противника и страшным зрелищем - ведь склон был весь усеян телами: и тех, кто вчера здесь погиб, и сегодня во время первой атаки. И рота залегла, хотя по ней так и не выстрелили ни разу. А когда стало ясно, что батарее конец, солдаты начали отходить, Сначала по одному, ползком и перебежками, но уже через несколько минут припустили бежать в открытую, слава богу, и на этот раз красные не расстреливали их в спину.
Что и говорить, это была постыдная картина. Иоахим Ортнер поглядел на часы. Начало седьмого. Интересно, когда просыпается полковник? Если он ранняя пташка, с минуты на минуту надо ждать его звонка. Но если он решит выдержать характер?… Тогда звонок раздастся не скоро, а прежде девяти и я звонить не стану: ни повода нет, ни охоты. Значит, все упирается в характер господина полковника, а пока здесь непонятно за что будут расплачиваться своими жизнями немецкие парни.
Майору Ортнеру было жаль солдат, которых он так бездарно гнал на пулеметы. В который раз за сегодняшний день он размышлял, что, будь его воля, он бы все устроил иначе. Не кровью, а мыслью, интеллектом и волей доказывать силу германского духа. Но у него приказ, и не позже девяти ноль-ноль спросят, как он, майор Иоахим Ортнер, этот приказ выполнил. И тогда он назовет число атак, которое подтвердит его настойчивость и неуемную жажду победы. И перечислит свои потери. И станет безусловной его непреклонность, никому в голову не придет обвинить его в малодушии, никто ему не скажет, что он пасует перед трудностями.
Как все глупо, думал Ортнер. Солдаты честят меня последними словами, считают идиотом и убийцей. Полковник, узнав о потерях, тоже решит, что я убийца и болван. Но я должен играть свою роль, как бы она ни называлась. Главное, чтобы внешне я был тверд и непреклонен, и убежден в правоте своей идиотской тактики, и тогда я буду прав в любом случае, перед какими угодно судьями, чего бы ни стоила моя формальная правота доблестной германской армии.
Сердце у него не болело и душа была спокойна: у него не было выбора. Как шар в кегельбане/он катился по единственному, выбранному другими желобу. Чего ж ему было терзаться?
В его положении самым опасным было проявить малодушие. Это следовало пресекать сразу, даже в мелочах. И майор Ортнер в этом преуспел. Так, ему заранее было неприятно предстоящее объяснение с Клюге (он не считал себя виновным перед гауптманом; напротив - тот был кругом виноват; но что-то все же было в этом предстоящем разговоре такое, отчего майор вообще с радостью избежал бы встречи, хотя он и не осознавал ясно, что именно его смущает, и не собирался в это вникать), а все вышло на удивление просто, легко и не только не оставило в душе Иоахима Ортнера следа, но даже и не задело ее.
Клюге пришел без вызова. Он брел по неглубокой траншее, глядя себе под ноги, сцепив руки за спиной. Без фуражки. Весь в земле. Мундир справа пониже нагрудного значка был разорван: сукно, и бортовка, и подклад торчали мятыми лоскутами. Когда он поднял глаза, Иоахим Ортнер не прочел в них ни страха, ни гнева, ни озлобления - только усталость.
- Конечно, - сказал он тихим, невыразительным голосом. - Моей батарее крышка. Нет ее больше. Нет - и все.
Вот этот его тон и облегчил задачу Ортнера. Теперь он был прав точно, и не только в прошлом, но и в будущем; прав уже потому, что держался твердо, не давал воли своим чувствам.
- Во-первых, гауптман, - отрывисто отчеканил Иоахим Ортнер, - прошу вас обращаться как подобает. Во-вторых, потрудитесь быть конкретным, если только это доклад офицера, а не цитата из Вертера.
- Виноват, господин майор, - все так же медленно и тихо сказал Клюге.
- На вас солдаты смотрят! Где ваша фуражка?
- Не знаю, господин майор.
- Так удирали, что не заметили, как…
- Я не удирал, господин майор, - даже перебив, Клюге не повысил голоса. - Я оставался на позиции до конца. Даже когда кругом больше никого не осталось. Но мне не было счастья, господин майор, и красные меня не убили.
- Прекратите мелодраму, черт побери! Весьма бездарный огонь русских произвел на вас, гауптман, неизгладимое впечатление. Но как раз это меня и не интересует. Может быть, вы все-таки доложите, наконец, о потерях?
- Точно не могу знать, господин майор. Не все раненые вынесены с позиции. Проще сказать, что уцелело.
- Как угодно.
- Есть одно орудие и четырнадцать комендоров.
- Одно орудие… То самое, что осталось на позиции?
- Так точно, господин майор.
- Брошенное в панике орудие уцелело. Значит, вы еще могли вести огонь и поддерживать нашу атаку, но у вас нервы не выдержали, и только поэтому наша пехота осталась без прикрытия. Вы прямой виновник, гауптман, что эта блестящая атака сорвалась.
- Насколько мне известно, господин майор…
- Ничего не желаю слушать. Гауптман Клюге, получите приказ. Через пятнадцать минут атака будет повторена. Ваше орудие ее поддержит. Как будут расставлены люди - дело ваше, но подмена должна быть организована безукоризненно. Когда рота перейдет шоссе, открываете огонь. И будете стоять до последнего человека. Иначе я предам вас военно-полевому суду.
Лицо Клюге стало серым, веснушки словно стерли с кожи.
- Но это убийство, господин майор, - еле слышно сказал он.
- Повторите.
- Вы посылаете моих людей на верную и бессмысленную смерть.
- Вы отказываетесь выполнять приказ?
- Мы выполним ваш приказ, господин майор! - яростно крикнул Клюге, весь дернулся вверх и демонстративно щелкнул каблуками.
- Идите, - вяло сказал Иоахим Ортнер и отвернулся.
Предстояло объясниться с ротой; тут он не собирался церемониться.
- Солдаты, - сказал он, - вы сейчас наступали бездарно и трусливо. Но я не позволю вам порочить чести нации! Не дам бросать тень на славу германского оружия! Разве нет среди вас национал-социалистов? Разве не вас воспитывал гитлерюгенд? Пусть выйдет из строя тот, кто сейчас вынес из боя раненого товарища, и я тут же вручу ему медаль за доблесть.
Иоахим Ортнер вызывающе, орлиным взором окинул строй.
- Это позор!… Так вот, запомните: на холм санитаров больше посылать не будем. Если сейчас ты не вынесешь товарища, в следующий раз, когда ранят уже тебя, ты тоже останешься там, умирая от жажды, истекая кровью. Это первое. Второе: сейчас вы пойдете в атаку снова. Предупреждаю: у вас в тылу я поставлю пулеметный взвод. И если без сигнала к отходу вы побежите от русских пуль, вас встретят немецкие.
К нему подошел силезец. У него была забинтована голова; забинтована легко, так что над ухом проступило бурое пятно.
- Я не смогу повести роту в атаку, господин майор, - сказал он, отводя взгляд.
- Как это вы умудрились? - с досадой сказал Ортнер, придумывая, кем его заменить. Он так надеялся, что внезапного пыла этого труса хватит хотя бы на одну хорошую атаку. Не вышло. - Ведь русские так и не выстрелили по вас ни разу.
- Это наш осколок, господин майор.
- Но вы неплохо выглядите. И бежали хорошо, я помню. Мне в голову не могло прийти, что вы ранены.
- Я не смогу повести роту в атаку, господин майор. У меня повреждена черепная кость. Надо показаться настоящему врачу.
- Ну что ж, лейтенант, с богом! - Иоахим Ортнер впервые за это утро рассмеялся. - Надеюсь, что ваша рана не очень опасна и вы скоро вернетесь в мой батальон. Это не последняя высота и не последний дот, который предстоит взять.
- Так точно, господин майор. - Силезец впервые поднял на него глаза. - Но я очень надеюсь, что этот дот вы возьмете еще до моего возвращения.
Его можно понять, посмеивался Ортнер, возвращаясь на КП. Он легко отделался - и счастлив. А мне все только предстоит.
Эта атака получилась лучше предыдущей. Солдаты добежали до черты, от которой по ним били пулеметы, дальше поползли и незаметно рассосались по ямам и воронкам. Вперед не шли, но и не отступали - ждали сигнальной ракеты. Ортнер даже не сердился на них. Решил: пусть полежат с полчасика - осмотрятся, пообвыкнутся, раненых подберут, а там и ракету можно давать.
Последняя пушка Клюге успела выпустить только четыре снаряда, после чего прямым попаданием была уничтожена. Артиллерийская позиция было недалеко от КП, но майор взял бинокль, когда санитары стали укладывать на носилки безжизненное тело гауптмана. Бинтов на нем не было видно. Пожалуй, убит, подумал Ортнер, но надо было знать точно, и он послал туда адъютанта.
От полковника все не звонили.
Значит, придется заниматься этой идиотской работой до девяти ноль-ноль, понял Ортнер и стал готовить новую атаку. Все же обошлось. Позвали к телефону: начальник штаба полка. Компромисс. Но когда майор доложил, что потерял без малого роту и батарея уничтожена полностью, причем гауптман Клюге имеет две тяжелые раны, одна из которых в голову, так что его нельзя транспортировать, а фельдшер заявляет, что требуется немедленная операция, прямо порочный круг какой-то, тут уж полковник не выдержал, подключился к разговору и сказал, чтобы майор пока ничего не предпринимал.; он, полковник, сейчас прибудет, и они вместе решат, как быть.
Иоахим Ортнер не боялся этой встречи, и она действительно вышла безобидной. Полковник прежде всего пожелал проведать Клюге, но, узнав, что тот без сознания, смирился и все остальное время был чуть-чуть в миноре. Действия майора не вызвали у него критики, планы - тем более.
- Я сейчас еду в дивизию, - сказал он, - постараюсь хоть что-нибудь из них выбить: самолеты… огневую поддержку… время…
- Главное - время, - сказал майор Ортнер. - Будет время - мы что-нибудь придумаем.
- Да-да, - согласился полковник и отвернулся наконец от холма, и в ту же секунду что-то стукнуло по левой руке Иоахима Ортнера немного пониже локтя, а потом от холма прилетел слабый звук выстрела.
Сердце Ортнера подскочило вверх, но сразу не было больно. Он шевельнул рукой и понял, что кость не задета.
- У вас при себе пакет? - спросил он адъютанта.
- Так точно, господин майор.
- В чем дело? - обернулся полковник.
- Красный снайпер. Ваша пуля, оберст, - постарался улыбнуться Иоахим Ортнер.
- Когда вы успели? И почему думаете, что стреляли в меня?
Ортнер объяснил.
- Надеюсь, это не очень серьезно? - сказал полковник. - И вы меня не бросите в такую тяжелую минуту?
- Можете располагать мною по-прежнему, оберст.
- Благодарю вас, майор.
Ну что ж, раненый офицер не покинул поле боя - орден можно считать заработанным, удовлетворенно подумал Иоахим Ортнер. С полковником он продолжал держаться на дистанции, но тот уже не столь остро это воспринимал, а скорее всего перестал замечать: не до того ему было. Куда делась ваша плебейская спесь и высокомерие, господин оберст? - посмеивался про себя Иоахим Ортнер. Всем плебеям присуще чувство коллективизма, и когда им приходится туго, они ищут локоть соседа. Они не привыкли полагаться на себя. Они считают, что общая опасность стирает сословные различия и границы. Как бы не так, господин оберст!…
18
После отъезда командира полка Иоахим Ортнер послал разведчиков изучить все подходы к доту. На это ушло часа два. Еще через час позвонил полковник: "выбить" авиационную поддержку пока не удалось.
- Я попробую атаковать их с двух направлений сразу, - сказал майор.
- Ах, - ответил полковник, - конечно же, делайте что-нибудь, все время что-нибудь делайте, прошу вас, чего бы это ни стоило…
Солнце палило невыносимо. Проклиная все на свете, солдаты зарывались в землю, потому что быстро разобрались: красный снайпер был не любитель - профессиональный стрелок. Это из-за него провалилась одновременная атака с двух сторон: взводы еще только подступили к холму, а в цепях уже не осталось офицеров.
Потом майору сообщили, что к нему направлена еще одна батарея 75-миллиметровок. Она отличалась от предыдущей тем, что подразделение гауптмана Клюге принадлежало к так называемым приданным огневым средствам, а это входило в состав артиллерийского полка. На деле различие оказалось куда большим. Быстро развернувшись, батарея открыла огонь по амбразура дота столь превосходно, что красные ответили только четыре раза, причем последний выстрел был наихудшим - и закрыли амбразуру.
Зато ударили крупнокалиберные. Им удалось нарушить четкий ритм работы комендоров, но две пушки тут же переключились на новые цели, каждая взяла по бронеколпаку - и пулеметы замолчали тоже.
Майор глазам не верил. Он бросил в атаку резервную роту. Оказалось - напрасно. В решающий момент пулеметы пресекли эту попытку. Батарея тоже не избегла потерь. Едва она замолчала, чтобы отойти в укрытие, как ожил дот. Красные успели поджечь один из тягачей; комендоры оттащили пушку в сторону, здесь она и была уничтожена прямым попаданием.
Опять появился полковник Видать, ему крепко досталось "наверху": недавней приветливости как не бывало; ни единого намека в духе "общая опасность стирает границы" и "сближает".
- Майор, почему здесь так тихо? - заорал он еще издали неожиданно сильным голосом. - Может быть, вы уже взяли дот, и я один об этом еще не знаю?
- Господин оберст, люди отдыхают после пятой атаки.
- Как? За весь этот длинный день, с четырех утра, вы провели только пять атак? Их должно было быть десять! пятнадцать! двадцать пять!… Позвольте узнать, майор, что же вы делали все остальное время?
Иоахим Ортнер едва не рубанул с плеча: "Загорал!" - но этого полковник мог и не простить.
- Я думал, господин оберст, - сказал он.
- И что же вы придумали замечательного? - Пока ничего, господин оберст.
- Вы торчите здесь с ночи, майор, а что успели сделать? Ничего! А там, на шоссе, уже на двадцать пять километров пробка. Машины стоят в четыре ряда. Потому что это шоссе должно кормить армию. Другой путь - крюк без малого в двести килохметров. Представляете, майор?…
- Господин майор, - тихо поправил Иоахим Ортнер.
- Отлично - господин майор! - ядовито повторил полковник. - Вы отдаете себе отчет, что это по вашей милости каждый бензовоз, каждая машина со снарядами, танки, люди должны будут делать лишние двести километров, чтобы добраться до фронта? Это все равно, господин майор, что пересечь целую Швейцарию. А третьей дороги нет - горы! Ломается график движения, утвержденный самим фюрером!…
- Так мы их не возьмем, господин оберст. Надо вызывать авиацию.
- Авиация на фронте, а мы - в тылу! - опять вспылил полковник и даже начал жестикулировать, чего Ортнер до сих пор за ним не замечал. - Никто нам ее не даст. Если только вы не подскажете, как доложить генералу, что целый батальон не сможет взять один-единственный дот? - Он не дождался ответа и закончил совсем тихо, задыхаясь: - Довольно, майор… Немедленно… весь батальон, в полном составе… в атаку!
У Ортнера оставалось меньше трехсот солдат и один офицер, обер-лейтенант, командир второй роты; из взводных не уцелел никто
Когда Иоахим Ортнер разыскал ротного, тот сидел позади окопов за кустом ивы без мундира, без сапог; носки сохли, расстеленные по камню. Обер-лейтенант жмурился на предвечернее солнце и нежно мусолил сухой ваткой между пальцами разопревших ног, испытывая - об этом говорило не только его лицо, но и все тело, содрогавшееся каждый раз, - величайшее наслаждение.
Отвратительно. И это немецкий офицер! Ортнер мобилизовал всю свою выдержку. Надо выглядеть предельно деловитым, словно он дает заурядное рабочее задание, а не посылает на верную гибель. Это и в самом деле их обычная работа, их, так сказать, кусок хлеба. Ведь оба они профессионалы…
Предстояло выбраться из траншеи. Ортнер поневоле оглянулся на холм. Если снайпер сейчас поджидает очередную жертву… Конечно, можно бы окликнуть обер-лейтенанта… Стоит ли рисковать ради сомнительного престижа?…
Но тут же Ортнер понял, что это необходимо для него самого. Для самоутверждения. Неловко - стесняла раненая рука - взобрался на бруствер и, подавляя слабость в ногах, напряженным, но неторопливым шагом подошел к обер-лейтенанту.
- С виду неплохое местечко, - сказал Ортнер. - Но земля дрянь. Камни да глина. Разве что под виноградник сойдет.
Обер-лейтенант неторопливо взглянул на него снизу вверх и улыбнулся с близорукой беспомощностью
- Я больше не поведу людей на дот. Сегодня - ни за что…
Он автоматически провел ваткой возле большого пальца, опомнился: "Извините", - но встать перед старшим по званию ему и в голову не пришло.
- Ну-ну, - сказал майор, - сегодня был нелегкий день. Хлебните коньяку. Если ваш кончился, могу предложить свой.
- Я не пью, майор.
- Ну-ну, возьмите себя в руки, дружище…, Успокойтесь.