А на кой чёрт нам термосы? Горячего всё равно брать негде, сухпай. Разве что на довольствие к немцам напроситься, "горяченьким" махнуться - мы им свинца ядрёного, а они нам супчика горохового. Ладно, там разберёмся...
Краем глаза Щербо заметил, что Назаров толкает в бок богатыря-полтавца Чёрного, который сонно таращил в пространство зрачки, полуприкрытые тяжёлыми веками.
- Это мы уже под водой?
- Угу.
- Так просто? Пару раз дзинькнуло, что-то клацнуло... длинный выдох...
- Душно у них тут... и жарковато, - вмешался Гвоздь. Чёрный внезапно оглушил простуженным басом:
- Вот высадимся, там тебе посвежеет. Витамины в воздухе висят, на зубах трещат.
... Ребята все проверенные, способные действовать самостоятельно. Мастера рукопашного боя. У каждого - своя "изюминка". Каждый из них обладал шестым чувством связи с остальными членами группы, выработал в себе контроль общего хода боя, что позволяло безошибочно ориентироваться и оказываться в том месте и в ту минуту, где это было более всего необходимо. Вот и сейчас, никакой нервозности, хладнокровие и уверенность в движениях, неторопливость в разговоре. Люди знали себе цену. Они знали, как драться, чтобы победить. Предельная степень риска и ответственности наложила на них неизгладимый отпечаток.
Ребята - хоть куда. Только Сиротин меня беспокоит, новичок. Полугодичную школу закончил. Альпинист. Или скалолаз? Не люблю слово "альпинист"... Молодой - всего девятнадцать - необстрелянный. И сразу в такое пекло. Надо за ним приглядывать. Хорошо, хоть Байда после госпиталя подоспел. О лучшем заместителе и мечтать трудно. Надёжный, быстрый, злой, осторожный. И башковитый. Ох, закурить бы... да у подводников это запрещено...
Сдержав вздох, Щербо повернулся на бок.
... Сутки на эсминце, пятые, - в этой коробке... А что не взяли рацию - это правильно. При первой же попытке выйти в эфир их "слухачи" нас запеленгуют, и это полный провал. Рация с комплектом запчастей и запасные батареи - это килограммов шестьдесят лишнего веса! Стало быть, мы - без связи, один на один с этим радиотехническим монстром Абвера и отовсюду грозит смерть. Значит, нам придётся или разворошить этот гадюшник, или остаться там навсегда. Боже, как башка трещит! От лба до затылка...
Щербо казалось, что он кожей чувствует вес водяной толщи. Ему стало тяжело дышать. Утром, бреясь, он с отвращением всматривался в чужое отёкшее лицо, глядевшее из глубины зеркала. Морщины обозначились резче и глубже, глаза измученные. Как раз для командира, ведущего людей на смертельно опасное дело. Ещё сочувствовать начнут! Вдруг болезненно заныли кисти - отголосок прошлого восхождения, когда по скалам Скандинавских гор уносили ноги от осатанелых егерей. "Ну-ка, тихо! - приказал он себе. - Пришло время работы, пружина заведена".
...Как там Зимин напутствовал словами одной старинной полярной инструкции? "Весьма вероятно, что во время этого предприятия встретите препоны, но прошлый опыт будет направлять вас более, чем что-либо другое". Как будто для нас писали! Информация об объекте - жалкая крупица домыслов. А строить планы исходя из вероятностей - пустая трата времени. Иглы для примуса не забыли? А ниппели запасные?..
Он погрузился в мутное серое подобие сна. Ему снилось, что он не спит, а размышляет о том, что жизнь опять пошла по новому, смертельно сжатому графику.
4
"Современная война ведётся во многих измерениях. В том числе и в эфире - перехват, разведка, дезинформация. Только специалист может представить себе грандиозность радиовойны. В этом смысле мне как руководителю экспедиции повезло, поскольку обер-лейтенант Роланд Эрслебен - маэстро дальней связи. Работает виртуозно, "разгрызает" самые сложные данные радиоперехвата, которые мы передаём в центральный пункт радиосвязи Абвера в Шансдорфе, что доставляет мне подлинное наслаждение. А мы прослушиваем не только испытательные полигоны английских ВВС в Фарнборо и Хендоне, но даже переговоры американских артдивизионов в Неваде! О, как гордился Эрслебен, когда удалось выйти на прослушивание крупнейшего центра британской радиоразведки в Блечли!.. Он готов часами рассуждать о фазовых диаграммах, диполях и модуляторах, хотя Эрслебен и неразговорчив. В нём удивительным образом сочетаются ребяческая увлечённость работой и трезвость суждений, даже их утончённость, когда речь заходит о его любимой радиоэлектронике. Похоже, она для него служит источником невероятного удовольствия. Вообще, необычное сочетание. А загадочность, пока её не раскусишь, может обернуться неожиданностью. Утверждать, что мне удалось постичь его натуру, не берусь. Хотя угадываю в Эрслебене человека незаурядной целеустремлённости. Может, это дух плюс воля? В нём течёт графская кровь, и этим Эрслебен несказанно гордится. На его столе я заметил уникальную Библию в сандаловом окладе. Явно, довольно старинная вещь, возможно, восемнадцатого века. Он и его сменные радисты - выпускники филологических факультетов различных немецких университетов. Великолепная команда!
Да и начальник РЛС лейтенант Фогль не из тех, кто пасёт задних. Во время последнего визита в их "радиоцарство" я стал свидетелем творческой дискуссии, и, ей-Богу, можно было подумать, что это не беседа двух офицеров Абвера, а обсуждение теоретического доклада на некоем симпозиуме. Фогль что-то доказывал Эрслебену:
- Находим коррелятор... смотрите! В нескольких точках, удалённых друг от друга, размещаем приёмные антенны, а затем попарно перемножаем помехи... в результате несложных вычислений получаем точные координаты источника помех. Таким образом, корреляционная функция - это степень совпадения двух сигналов, принятых рефлекторами! - его лицо при этом светилось торжеством.
Потом Эрслебен доложил мне о том, что они только что "навели" американскую эскадрилью на Гренландию:
-Мои ребята свободно разбираются в англо-американском сленге. Они передали им "поправку" к курсовому углу. Эти растяпы вылетели из Ньюфаундленда и должны были дозаправиться в Исландии. Теперь на Европейском театре у "чарли" будет на восемь бомбовозов меньше!
После возвращения надо будет представить Эрслебена к рыцарскому кресту с мечами.
Да, война ведётся в разных измерениях - радиовойна, противостояние брони и моторов, война в глубинах и в высях, война воли и разума. Но мало кто в мире сейчас осознаёт, что человечество стоит на пороге создания новых фантастически мощных видов оружия. Немногие могут представить себе те невероятные возможности, которые откроет перед армиями способность хоть в малой степени управлять климатом! Метеовойна! Могущество держав, овладевших подобным оружием, обретает глобальный, планетарный масштаб. И я горжусь тем, что закладываю "ледовый фундамент", - позволю себе использовать именно такое словосочетание, - в могущество моей Германии. Кто знает, а не является ли скромная метеорология вместе с гидрографией и гляциологией тем передовым рубежом, за которым откроется возможность создать небывалые боевые средства, то непостижимое, которое сейчас трудно спрогнозировать? Вряд ли Эрслебен и Фогль задумываются над этим. Мальчишки! Для них всё понятно и просто. А для меня? Кто знает?..
Я много чего мог бы сказать по этому поводу, но сейчас не время - надо идти снимать замеры вместе с моей "правой рукой" лейтенантом Тумой. Позже я ещё вернусь к этому, а сейчас необходимо переключить мозг на будничное. Дисциплина мысли - вот главное завоевание немецкой нации".
Выгрузка подходила к концу, и Щербо едва успел рассмотреть окружавшие их серые гранитные скалы, как ветер резко усилился. Он свирепо срывал снег с широкого плато в глубине острова, за каких-то полкилометра от места высадки. Зазмеились в воздухе снежные протуберанцы, затянув горизонт пульсирующей белой мглой, резко потемнело. За несколько минут снежный хоровод разошёлся не на шутку, выедая глаза и сбивая дыхание.
На санях-волокушах они еле-еле успели выволочь на берег, подальше от прибоя, немногочисленные тюки.
- Выше, выше давайте! - перекрикивая ветер, подгонял старшина. - Иначе снесёт!
Груз расположили на небольшой ледяной площадке, возвышавшейся над уровнем залива метров на пять. А совсем рядом бугрились горы воды, размывая берег и перекатывая, словно лёгкую гальку, обломки льда.
- Ну и место! - прокричал в самое ухо Щербе Байда.
...М-да, угрюмо и жутко неуютно, срочно необходимо укрытие! Справа в кипящей пене скалистый частокол с выветренной ноздреватой хрупкой корой, будто гнилые зубы какого-то чудовища, чуть дальше - длинная заснеженная коса. Слева - язык небольшого ледника.
Ещё до того, как колючая снежная завеса застила окружающий мир, Щербо успел заметить на морене какую-то постройку. Немцы! За полкилометра... Сердце заколотилось. Времени распаковать тюки и установить три палатки совсем не оставалось, да и обустраивать лагерь под носом у противника, если он здесь, смысла не было. Искать какое-то природное укрытие во время пурги бессмысленно. А без укрытия - никак нельзя, замёрзнем. Выходит, выбора нам природа не оставила. A если в хибаре немцы, то заметили ли они нежданных гостей? На пост что-то не похоже, они бы расположили его гораздо ближе к берегу и правее, у подножия вон тех приземистых скал. Там намного удобнее и обзор прекрасный: всё как на ладони, включая противоположную сторону косы. Но если это не пост, тогда что?.. Ворваться и захватить врасплох?
5
"Недавно в глубокую трещину свалился один из солдат. Мы вытащили бедолагу, но он уже не дышал. Я написал в рапорте всё, как было, - несчастный случай. Хотя, как по мне, лучше бы он погиб от пули как солдат. Погибнуть от несчастного случая, пусть и "при выполнении боевого задания" (старался смягчить формулировку) тогда, когда тысячи гибнут от огня и железа, как-то унизительно. В этом есть нечто постыдное для воина, для нации, чёрт побери!"
Ветер безжалостно рвал старые доски их случайного пристанища, от чего избушка метеостанции, брошенная немцами, едва не разваливалась. Немцы покинули остров, видимо, ещё прошлым летом, и, скорее всего, второпях. На это указывали беспорядочно разбросанные металлические столитровые бочки из-под соляры, наполовину вмёрзшие в лёд, и клочки каких-то бумаг и скомканной фольги на прихваченном изморозью дощатом полу; у дверей горка стрелянных гильз, а в углу - ржавая ложка, осколок зеркала...
Эти пятьсот метров стоили им немалых усилий. За считанные секунды вокруг них сомкнулся неистовый белый полог. Каждый едва видел спину впереди идущего и спешил ступать след в след, ибо остервеневшая метель быстро всё заметала. Двигались пригнувшись, время от времени падая на отполированную ветрищем холодную поверхность. На какой-то миг Щербе показалось, что они сбились с пути, пройдя мимо хижины. Это было бы вовсе не удивительно, в этой снежной беспросветности можно было проскочить цель на расстоянии метра, не коснувшись стен. К счастью, Байда, который был "поводырём", держался направления на удивление точно, и они чуть было не врезались лбами в заледенелые доски.
Сразу же неторопливый здоровяк Пётр Чёрный и рассудительный норвежец Гаральд начали "раскочегаривать" проржавевшую, в окалине, печь. Щербо заметил, как начали таять льдинки в обледенелой бороде Гаральда, до той поры серебрившие его и без того седые волосы. А ведь ему лишь тридцать. Почти ровесники...
После оккупации Норвегии рыбак Турольф Кнутсен на собственном боте приплыл в Мурманск, желая вместе с русскими сражаться с оккупантами его страны. Он родился в провинции Финмарк, и его знание местных условий было для группы чрезвычайно полезным. Так он стал "Гаральдом" и сейчас терпеливо и старательно колол дрова для растопки.
Автоматы вынесли в тамбур. Каждый знал, что холодный металл, если его внести в тёплое помещению, быстро запотеет, а потом, стоит лишь вынеси оружие на мороз, оно столь же быстро замёрзнет. Только Джафар, сидя в углу, аккуратно протирал прицел снайперки загодя припасённой сухой фланелью.
- Джафар, а это правда, что у вас, киргизов, есть блюдо под названием "кавардак"? - вроде бы невинно спросил Назаров.
Акжолтой Ишенов, он же Джафар, молча кивнул и сосредоточенно продолжал заниматься своим делом.
- А ты говорил, воздуха мало... - вместо Джафара откликнулся Чёрный, переворачивая заржавевшие колосники.
- Это Гвоздь, а не я... Да, унылая землица нам попалась... - непривычно тихо отреагировал Назаров.
"Да уж, переход от душной тесноты подводной лодки к леденящим вихрям был чересчур резким. Да и расставание с "большой землей" ещё не улеглось в душах, тысячи миль и бескрайние ледовые поля отделяют нас от людей. Будто на другой планете. А фашисты, возможно, уже отмечают нас на своих картах..."
Дежурить в холодный тамбур пошёл Гвоздь, которого старший лейтенант Байда подловил на фразе, сказанной Гвоздём при входе: "А что? Как по мне, так лучше сидеть на замёрзшей воде, чем в Сахаре". Конечно, часового ставили больше "на всякий случай", в такую метель не стоило ожидать чьих-то визитов, но если уж забредёт к их прибежищу какой-то вражеский солдат, - хороши же они будут, когда он ввалится в тамбур и сразу станет владельцем тринадцати автоматов и снайперской винтовки. Ну, с одним, скажем, можно справиться и голыми руками. Даже с группой... Но зачем испытывать судьбу?
У ефрейтора Гвоздя было бурное приблатнённое прошлое бывалого шоферюги. Большой любитель перемены мест, флирта, всяческих новых впечатлений, бог знает отчего до беспамятства любивший сгущёнку и свой кинжал. Кинжал трофейный. Гвоздь его лично снял с убитого в рукопашной финна. Ножны из оленьей шкуры саамской работы, на лезвии гравировка: "Мёртвый враг не перехитрит". Раз за разом Гвоздь, ласково поглаживая ножны, смотрел на кинжал с тёплым прищуром и приговаривал: "А что? Главное - тихо, без шума... Чирк, и нет фашиста". После чего его взгляд становился сосредоточенным, хищным.
Сейчас Гвоздь без энтузиазма ответил: "Есть"! - а про себя пробурчал:
- Если откину копыта, прошу описать в некрологе все мои выдающиеся заслуги, а также указать, что покойник был тихим, смирным парнем. - Подышал в рукавицы и вышел в тамбур.
Под гуденье пламени, наконец-то запылавшего в печке, начали устраиваться поудобнее.
- Смотрю я, Вася, на твой рюкзак, и чего это он у тебя такой тощий? - подозрительно невинно спросил Назаров.
Хозяин громадного рюкзака ефрейтор Крапович, не поднимая глаз и не принимая шутку, мрачно ответил:
- Тридцать кил, как у всех...
- Сначала я думал, что у тебя там одна единственная ложка, а теперь понял: его распёрло от твоего желания заработать медаль "За отвагу", - скучным голосом закончил Назаров, подсаживаясь поближе к печке.
Щербо знал, что в рюкзаке Крапович тащит палатку.
- А вот у Жоры там, наверно, понапихано надежд и героизма, - не унимался Назаров.
Сиротин смущённо улыбнулся, а потом без всякого пафоса тихо произнёс куда-то в сторону:
- Каждый солдат носит в своем вещмешке прежде всего будущее Отчизны и готовность погибнуть за неё.
Он сказал это негромко, но услышали все.
Вскинул глаза долговязый киевлянин Смага, обладатель университетского диплома и постоянно удивлённого выражения лица.
- Возвышенные чувства рвутся из меня, как струя из огнемёта! Ты донельзя прав, малыш. Ты ещё забыл о маршальском жезле, который мы все просто обязаны таскать с собой...
- А жезлы пускай фрицы в своих ранцах таскают, - буркнул Сиротин, опуская голову.
- Только очень тебя прошу, - продолжил Смага, - сбереги пафос и, когда мы закончим протирать штаны в этом немецком свинарнике и выйдем на природу, не бросайся сходу что-то нам доказывать и претворять в жизнь программу, которую только что изложил. Не спеши и лучше позаботься о том, чтобы ни отморозить шкуру, потому как она ещё... очень пригодится Родине.
Смага откинулся на спину и, стряхивая капельки воды с оттаявших бровей, провозгласил, обращаясь к Валееву:
- Лично я согласен обменять всю свою фронтовую славу на твою трофейную зажигалку, а, Игнат?
В прошлом оленевод, а ныне сержант Игнат Валеев сидел напротив и, закончив набивать табаком небольшую ненецкую трубочку, как-раз собирался разжечь её с помощью плоской и изящной немецкой зажигалки. Он усмехнулся, собрав лукавые морщинки у глаз, и только хотел ответить, как его перебили.
- Прижизненную или посмертную? - с мнимым безразличием поинтересовался всё тот же Назаров.
- Не понял. Что?..
- Ну, я говорю, славу... прижизненную или?.. Как по мне, так лучше посмертную...
- Типун тебе на язык, мухомор! - оборвал его старшина.
- Я давно говорил, что в Управлении неправильно оценили твою натуру, ошибочно дав кликуху - "Блондин". Я бы назвал тебя: "Туберкулёз", это очень бы тебе подошло. А вот скажи, ты хоть знаешь, как по-немецки будет "зажигалка"? - не дав Назарову возможности ответить, перевёл разговор на другое Смага.
- Университетов не заканчивал! - Назаров не привык лезть за словом в карман.
- Тогда я тебе скажу, а ты постарайся запомнить:
"Дас Аутоматикцигареттенанцундунгсштрайххицерерзатццойг". Вот!
- Не может быть, - удивился Назаров.
- Точно. "Автоматическаясигаретозажигающаяспичкизаменяющаяштука". Неплохо! - Щербо улыбнулся. Пикируются ребята. Пусть себе. Через несколько часов начнётся работа. Метель стихает.
- Далеко ли противник? - эта тревожная мысль постоянно крутилась в голове и отдавалась тревогой в груди. А если мы "засветились"? И как только окончится снежная круговерть, сразу окажемся под обстрелом? Островок маленький... Дожидаться, пока нас прикончат в этой халупе? Но ведь сейчас метель. И единственный способ бороться с ней - отсидеться в укрытии. Скучно, зато надёжно! И хотя нет никаких гарантий, что нас уже не засекли, считаю, что они будут вести себя грамотно и не попадутся в элементарную полярную ловушку. Во время метели, когда не видно горизонта и не разобрать рельеф, деформируется пространственная ориентация, и люди блуждают наугад. Чаще всего это заканчивается гибелью. Думаю, что они столь же опытны, как и мы, а посему, не позволят себе неосторожных шагов. А значит, до конца ненастья мы можем чувствовать себя в безопасности.
Он подумал о том, что земля, на которой они оказались, неприветлива, холодна, зловеща. Их ноги, как ноги слепцов, будут искать хоть какую-то опору, ощупывая каждый камень, каждую крохотную льдинку. Эта земля глуха к мольбам и оправданиям и отторгает любые поползновения. И их следы в ледяном безмолвии будут следами чужаков.
После шестичасового неистовства метель угомонилась. Сквозь окуляры бинокля Щербо видел суровый, полностью лишённый жизни пейзаж. Поразительная бесконечность, от которой глазам было жутко и холодно. В этом непригодном для жизни, чужом и гнетущем мире камней и льда всё представало величественным и первозданным.
Гаральд, которому Щербо передал бинокль, глядя на айсберги и вековой лёд, задумчиво произнёс:
- Стур іс, - и, возвращая бинокль Щербе, перевёл: - Большой лёд. Его выносит Ледовитый океан.
Картина и правда поражала. Сплошная корка сине-зелёного льда блокировала устье пролива и с грохотом наползала на прибрежные скалы.