- Ну... закончила она хлопотать да и ко мне, - уже без мечтательности в голосе продолжил Гвоздь, - к столу приглашать. Прильнула так нежно. Глаза смеются. А сама - огонь!..
Кто-то сладко застонал. На какое-то мгновение запала тишина. Потом раздался сочувственный голос Назарова:
- Это тебе Игнат ненароком примус в физию сунул. Игнат, ты дневалил?
- Нет, Володька прав, ты сущий туберкулёз.
- И ни хрена ты, Ваня, не спал. Я слышал, как ты всё время зубами щёлкал.
Да. Никто из них не мог заснуть, несмотря на усталость. И не могли им присниться ни зелёная трава, ни южные пальмы, ни тёплые моря.
С семи тридцати до полдвенадцатого Щербо наблюдал размеренный солдатский быт, хозработы, которыми занимаются во всех армиях мира. Заготовка и транспортировка плавника на собачьих упряжках, кормление собак (здесь была небольшая псарня).
Одна упряжка была, вероятно, с метеостанции, вторая - отсюда. Нарты с пулемётом. Это - для нас. Сейчас псы сидели на цепи, прибитой к сваям, вмёрзшим в лёд.
Сколько же фашистов здесь может набраться? Попробуем подсчитать. Метеостанция, радио- и радиолокационная станции, так... Три смены по восемь часов, значит, три начальника смен, и, судя по количеству антенн, три приёмопередатчика... девять радистов-слухачей, двое шифровальщиков... на РЛС - шесть сменных операторов, не меньше... плюс командиры... это уже двадцать. Дальше... здесь я вижу два дизеля - на каждую станцию по одному - и один запасной, и внизу на метеостанции один... это два механика... и телефонистов где-то с трое-четверо... и хозкоманда, как минимум, пятеро - "зам по тылу", каптёрщик и двое поваров, кухонный наряд - трое... метеокоманда - несколько синоптиков с командиром. Ну, ещё накинем немного... туда-сюда мотнуться, баркас вон у причала торчит и нарты. Да и командир с денщиком у этой бражки должен быть. Значит, где-то с полсотни человек. Ничего себе соотношение...
Щербо видел, как механик возился возле небольшого здания, оставляя перед дверью мазутные пятна, гремел железом, как побежал к метеобудке низенький лопоухий капрал. Живут же немцы... Всё, как полагается, какая-то мирная идиллия. Антенны под полной нагрузкой. Если бы радиоволны выделяли тепло, наверное, накалились бы до красна. Подслушивают, выведывают, кого-то забивают, кому-то нашептывают, подсказывают, сбивают. Как же к ним подступиться? Что сейчас может удаться? Атака? Она должна быть молниеносной. Только так можно заполучить шансы на успех. Но было необходимо что-то, чего он никак не мог вычленить из чрезвычайно рискованной последовательности планируемых действий. Что-то очень важное, чего он не мог до конца осознать. Нам навязали свои условия, значит обстоятельства надо обратить в свою пользу.
Он опять припал к биноклю, увидел три белых фигуры, размерено двигавшихся на лыжах к подножию восточного скального утёса, к самому краю плато, и ощутил внутри пустоту, поняв: эти трое, которые почему-то направляются к обрыву, имеют для него решающее значение. Он не сразу понял смысл их перемещения, в отличие от всех прошлых эпизодов, когда, только лишь заметив человека, уже мог предвосхитить дальнейшие действия.
На спинах у двух из них горбились термосы, они, стало быть, для кого-то несли еду. Посмотрел на часы - 12.00, ага, время обеда.
Все, кто до сих пор попадал в поле его зрения, не отдалялись от станции более чем на сотню метров. А эти прошли уже почти километр и приближались к небольшой террасе, которая восточным краем отвесно обрывалась в море.
Он ощутил, как вопреки его воле напряглись все мышцы усталого тела, как рядом задержал дыхание Байда, который тоже не отрывался от бинокля. Тем временем три белые фигуры, потоптавшись с полминуты у подножия скалы, исчезли, проникнув внутрь, в какую-то незаметную наблюдателю полость.
За те несколько минут, на которые они исчезли из поля зрения, вихрь догадок пронёсся в голове Щерба. Когда же через десять минут немцы опять возникли в окулярах бинокля и такой же размеренной поступью с интервалом в три метра, согласно уставу, преодолели обратный путь, он понял, что в подножье крайней скалы расположен пост визуального наблюдения. Обзор оттуда был замечательный - вся восточная полусфера морского и воздушного пространства, весь ледник на западе. Лишь северное направление, загороженное горами, и, наверно, прибрежный пак были вне их досягаемости. Но Щербо, наконец, увидел шанс. Небольшой, почти за гранью здравого смысла, однако он давал какую-то надежду.
Как болит поясница!.. Что поделать, в нашей профессии это - обычное дело. А комбинация должна быть продуманной и без проколов. Они, может, не знают, что такое единственный шанс. В его глазах полыхнул жёсткий блеск. - Мы им это покажем!
13
"Для многих природа во время войны перестаёт существовать. Мы всё начинаем воспринимать сквозь призму военного рационализма. Психика настроена узко однолинейно, и картина мира искажается. Предстаёт как продукт иссушённой души. Пока что мне счастливо удаётся избежать этого".
Когда ровно в 18.00 Щербо проследил смену поста, то увидел четырёх, вышедших из скалы и устало заскользивших к бараку. Он окончательно утвердился в своём плане.
Четверо. Пятый разводящий... Заступают на сутки. Из скалы носа не кажут. Наверное, имеется телефонная связь с бараком. Внутри должен быть пулемёт... возможно, крупнокалиберный... жратву доставляют раз в сутки, в полдень. Суточная смена - четверо, значит, всего караульных - двенадцать... К тем, кого я насчитал, надо прибавить и этих...
С Байдой и старшиной они обмозговали детали.
- Джафар, Сиротин! - чеканя слова, позвал Байда. В его серых глазах зажёгся злой огонёк. - Есть возможность размяться. Обойдя нашу нору дойти до края плато и попробовать определить, видно ли фашистам оттуда, с поста, оконечность побережья. Это первое. Второе: необходимо скрытно разведать возможность подхода к их посту с нашего направления. Пока что - наблюдение. Продвигаться до тех пор, пока не возникнет риск быть обнаруженными. Тогда - назад. Всё.
Многочасовое пребывание во влажной норе с двумя сухарями в желудке пробудили у Сиротина злость. Сначала он завидовал тем, кто жировал внутри барака, греясь у огня. Однако зависть не лишила его дальновидности. Он помнил, что тем, кто сидит в тепле, жить осталось не так уж и долго, что их стерегут замёрзшие и голодные волки, к которым он причислял и себя. Скорее бы добраться до вражеского горла. Теперь он уже хотел не так тепла, как смерти тех, кто сидит в этом тепле.
- Выходит, мы - покрытые изморозью белые волки... а те... покорные овечки? Не-ет, не туда тебя занесло, Жора. Не-ет! - промычал он вслух, тяжело качая головой. - Желание убить - разве это чего-то стоит? Вырвать жало у этого змеиного кубла- вот то, что нам надо. Чтобы не наводили на минные поля наши корабли, чтобы не сбивали с курса наши бомбовозы, чтобы не шпионили, не шарили в нашем эфире, чтобы скорее закончилась эта кровавая бойня - вот для чего мы здесь. А что придётся при этом убивать, так война - беспощадна. Может, через миг и мою фамилию вычеркнут из личного состава и впишут в список потерь. Среди живых людей - мёртвая фамилия... Ладно, может, мы и волки, окоченелые, голодные... А гадючник этот разнесём на куски, дай только время. А они, наверняка, там зажрались и костерят своего фельдфебеля лишь за то, что кофе холодный и "зюппе" ненаваристый...
... Щербо потёр щеку задубелой от мороза рукавицей. Злость не проходила.
Чего так Джафар ковыряется? Примеривается, прикидывает... Ничего им оттуда не видно. Нам сейчас влево, к их тропке приблизиться надо и оттуда к подходам к посту приглядеться. А снег, как назло, перестал, и небо светлеет...
Вдруг до ушей донеслось далёкое, едва уловимое жужжание. Мгновение он прислушивался, пытаясь определить природу звука. Звук был металлическим, тяжёлым. Он поднял глаза к небу и увидел на норд-осте силуэт самолета, летящего на малой высоте.
- Дальний морской разведчик - определил Щербо. Самолет шёл прямо на них, и опознавательные знаки различить было невозможно. Он летел на высоте где-то метров пятьсот, теряя скорость и заваливаясь на правое крыло. Подкрыльные поплавки были почему-то выпущены. По-видимому, экипаж готовился к посадке на воду. Правый двигатель горел, оставляя позади себя шлейф дыма. Пламя всё стремительнее рвалось на поверхность. Щербо уже слышал его рёв. Оно уже лизало подкос и мощный пилон, на котором крепилась средняя силовая часть крыла с обоими моторами. Правый винт уже почти не вращался. Пламя вот-вот должно было перекинуться на второй двигатель, расположенный всего в двух метрах от первого.
Самолёт был почти над фашистской базой, когда под ним один за другим раскрылись три купола. Фашисты ничем себя не выдали. Это успел подметить Щербо. И лишь когда самолёт с надсадным скрежущим рёвом окончательно завалился на крыло и, резко теряя высоту, начал падать куда-то на северо-западный край острова, из барака стремительно выскочил полувзвод - солдаты задирали головы к небу и одновременно быстро надевали лыжи, - отлично среагировали! Скрёжет мотора затих за горами, но взрыва не было, и теперь только парашюты парили в холодной тишине полярного неба.
Щербо жадно вглядывался в скалы на востоке, где был пост, который они недавно обнаружили, смотрел на барак, откуда готовились выступить на поимку парашютистов пятнадцать отборных гренадёров, на три купола и пытался заново оценить ситуацию, которая так внезапно изменилась. Мысли сплетались в клубок вопросов: чем нам грозит это случайное вторжение? Можно ли воспользоваться ситуацией для своей пользы? Какие преимущества получает группа? Не нарушит ли это разработанного Щербом плана? Можно ли помочь союзникам, которые в этот момент болтаются между небом и землёй и с каждой секундой приближаются к фашистской западне? То, что это английские лётчики, он определил по концентрическим кругам - опознавательным знакам королевских ВВС. Чем обернётся это воздушное вторжение - всплеском бдительности немцев или, наоборот, её притуплением, эйфорией от удачи, которая столь внезапно свалилась с неба? Сколько часов им отпущено? Вопросы роились, наслаиваясь друг на друга. Он вдруг снова почувствовал, как кровь пульсирует аж где-то в солнечном сплетении. Там невыносимо пекло, но ноги оставались ледяными... Он на мгновение зажмурился, а затем тихо скомандовал готовность.
За две минуты всё было свёрнуто и группа выстроилась у него за спиной.
Тем временем парашюты продолжали опускаться. Уже было очевидно, что они приземлятся на ледник. Однако двух из них ветер начал сносить на северо-восток, по ту сторону немецкой станции, почти на антенное поле. Третий должен бы был приземлиться за три десятка метров от их укрытия. Немцам пришлось разделиться: десяток фигур свернули в северо-восточном направлении, другая пятерка быстро приближалась к норе. Захватить одного увязшего в снегу лётчика, вооружённого только пистолетом, было для пяти опытных солдат, несомненно, лёгким делом. Щербо видел пилота, который судорожно дёргал за стропы, пытаясь продержаться в воздухе подольше, и с тревогой пытался угадать место его приземления.
Хоть бы всё закончилось быстро и без крови, тогда они нас не обнаружат. А если?.. Отойти мы, конечно, успеем... Они даже не поймут, что случилось, их внимание сейчас рассеяно. Этим пятерым жить осталось недолго, поэтому доложить начальству они ничего не успеют. А те вряд ли смогут быстро организовать погоню. За кем? Куда? А мы - на юго-запад, потом - побережьем на север. Спрячемся в скалах. Ну а дальше?..
Лётчик наконец коснулся ногами снега, взвихрил фонтан белой пыли и начал лихорадочно укрощать опавший купол. Фашисты успели приблизиться на сотню метров, уже были слышны их весёлые возгласы.
И вдруг слева, почти на границе сектора, доступного взгляду Щерба, поднялась в полный рост белая фигура и подняла автомат.
Сиротин! Щербе хотелось закричать, остановить! Но в ту же секунду воздух разрезала густая автоматная очередь.
14
Горячий и крепкий кофе, гренки - повар умеет делать их сочными и в меру хрустящими, мёд, джем, масло, сыр. Белоснежная салфетка. Хотя мёд искусственный, а молоко - порошковое, и не было розеток для мёда и джема, да и молочник был отнюдь не серебряный, Гревер ощущал в сервировке завтрака утончённость многовековой культуры. Утренний ритуал выгодно контрастировал с его воспоминаниями о тех далёких голодных временах, когда он, бывший фронтовик, скитался по стране, пил эрзац-кофе из фаянсовых кружечек, ел чёрствое печенье в привокзальных буфетах и мочился на холодные блестящие рельсы, убегавшие в туманную даль. Тогда он мечтал о таких завтраках - калорийных, вкусных, изысканных, от которых в желудке разливается приятное тепло, а на губах остаётся привкус настоящего кофе. Их заключительным актом была сигара.
Ну, вот, майор Зепп Гревер готов к работе. А день обещает быть утомительным.
... Всё. Конец. Засветились. Утрачено главное условие, при котором мы могли использовать свой шанс - внезапность.
Он знал, что произойдёт через несколько минут. Их наблюдательный пункт зажмут в плотное полукольцо и будут стараться прижать к краю плато, или начнут выдавливать на юго-запад к фиорду - единственный путь, которым они сюда добрались, отрежут оставшиеся на метеостанции. А там, наверняка, наберётся полтора десятка человек... И с двумя пулемётами... Погонят нас, как щенков...
Стоп! Капитуляции перед обстоятельствами не будет. Не спеши. Надо испробовать всё.
Он заметил, как у барака вдруг засуетились. Наверно, оттуда внимательно наблюдали за обеими группами захвата и видели, как белая фигура пронзила автоматной очередью холодный воздух, как натолкнулся на пулю первый из пяти, медленно осел на снег второй... Остальные залегли, не успев понять, что же случилось. А фигура исчезла.
Английский пилот, которому удалось быстро отцепить лямки парашюта, проваливаясь в снег, с максимально возможной скоростью инстинктивно кинулся в сторону нежданного спасителя. Он падал, пытался бежать зигзагом, спеша оторваться как можно дальше от преследователей. А те, открыв беспорядочную стрельбу, взвихрили снежную пыль и вдруг начали отступать.
По ушам Щербо ударило яростно брошенное Байдой "...т-твою мать!" - и тут он услышал тихий шорох из бокового лаза. В нору сначала протиснулся Сиротин, а следом - запыхавшийся, ошалевший от пережитых волнений англичанин. Последним появился Джафар, который, бросив на Щербо быстрый виноватый взгляд, понурился.
- Я виноват, товарищ майор, - сделав ударение на "я", твёрдо произнёс он.
Щербо, силясь унять боль в сердце, услышал голос Назарова - тот тихо поминал селезёнку и прочие потроха "сынка Сиротина".
- Отставить разговоры, - жёстко скомандовал он, обрывая в себе и других сумятицу и беспокойство. Ощупал глазами пилота, ещё не до конца поверившего в своё спасение. Попытался оценить способности, силу и выносливость этого "сюрприза", который так внезапно свалился с неба и так резко изменил ход событий. Каждого из тех, кто стоял перед командиром, вдруг кольнуло острое и тревожное предчувствие грядущей схватки.
15
Гревер открыл дверь каморки радиста, наполненной клёкотом рации. Отсюда в голосовом режиме поддерживалась связь с основным объектом. Он с недовольством поймал себя на мысли, что основной объект - дивизион Эрслебена. Это раздражало, потому что он и до сих пор не желал сознаться даже самому себе: метеообеспечение рейда "Шеера" - это лишь побочное задание их объекта, обозначенного на абверовских картах романтичным кодом "Айсблюме".
В углу сидел телефонист и грыз галету. "Он всё время мёрзнет и потому постоянно хочет есть. Только эти два чувства заполняют его мозг. Кажется, его фамилия Бегель... Да, Фриц Бегель". Радист остался сидеть, вслушиваясь в таящийся за наушниками эфир, а телефонист-ефрейтор вскочил на ноги и вытянулся, безуспешно пытаясь проглотить непрожёванную галету. Гревер вдруг увидел на лице Бегеля то, на что раньше не обращал внимания: обмороженные скулы, красную полоску на веках. "Снежный конъюнктивит! Зайчиков нахватался". Он хотел было произнести назидательную речь о необходимости носить тёмные очки со светофильтрами при солнечной погоде и о выполнении полевых уставов и инструкций, но почему-то передумал и только махнул рукой, разрешив Фрицу Бегелю сесть и заняться делом.
В памяти почему-то возник Берлин, телетайпный центр ОКВ на Бендлерштрассе, куда дважды в неделю Эрслебен передавал разведданные за его, Гревера, подписью. Тишину нарушало только стрекотание телетайпов - они автоматически дешифруют получаемые депеши... Ковровые дорожки, изысканно аскетичная обстановка. Трое дежурных офицеры и десять девушек-телеграфисток. В серых халатиках, под которыми угадывается полное отсутствие одежды. И мягкое тепло, тепло женского тела…
Нет, к черту! День явно начинается ни за здравие, ни за упокой. На тепло потянуло!
" - Генерал Нобиль, думали ли вы о горячей ванне на Большой земле, когда покидали своих товарищей на льдине?
- Думал.
- В таком случае, вы виновны, - произнёс норвежец Руаль Амундсен, едва разжимая жёсткие бескровные губы".
Вы правы, командор Амундсен. Среди вечных льдов нельзя думать о тепле. Нужно убедить себя, что ты родился среди льдин, в замкнутом безлюдном пространстве, никогда не знавшем ничего, кроме вечного холода, ветра и безмолвия необозримых ледяных полей. Надо выбросить из головы, что где-то в мире растут зелёные деревья, порхают бабочки, накрапывает тёплый дождь и плещется ласковое море, а люди слушают музыку, а не скулёж ветра в растяжках антенн. Выкинуть из головы! Только тогда не спятишь.
И тут к нему вернулась мысль, которую он всячески гнал от себя. Эта мысль настигла его внезапно и, кроме горького раздражения, отозвалась усталостью всего естества - измученного тремя экспедициями тела. Мысль, на которую хотелось закрыть глаза и не открывать их, пока он здесь, на этом диком арктическом куске суши.
"На острове появились вражеские диверсанты!"
Время блефовать ещё не наступило. Пустить одного - не поверят, продолжат поиски. Здесь, наверняка, сидят крепкие ребята. Они не признают игры в поддавки. Поэтому - всё должно быть максимально правдоподобно, они должны поверить, что преследуют всю группу, и эта группа на острове одна. Но вот удастся ли их сбить с панталыку? На войне, как на войне, любые расчёты могут оказаться напрасными, потому что действительность рушит их, как карточные домики. Он знал это лучше, чем кто-либо.