10
"От пульсирующих ледников можно ожидать чего угодно, они склонны к буйству. Домик в долине Кольмар был уничтожен селем - на озере прорвало ледовую перемычку. Осторожность! И ещё раз - осторожность...
... Какой-то болван из министерства пропаганды подбросил в наши тюки старые "Берлинер иллюстрирте". Для укрепления боевого духа. Но что, кроме тоски по нормальному климату, может вызывать фото немецких солдат в греческой кофейне? Или фотографии длинноногих грудастых нимф, одетых в эсэсовские мундиры?!
"Конрад, ты глянь - какая баба! И сиськи ничего-о-о себе!.. Вот бы к такой под юбчонку залезть!.." - "Да у неё же бакенбарды, как у Великого герцога Карла..." - "Идиот, это же солнечные зайчики. Что ты смыслишь в женской красоте!"
Что ещё может будоражить здорового двадцатилетнего жеребца, тем более здесь. Трижды молодец мой замечательный обер-фельдфебель!
- Слюнявые бараны! Что вам сюда, "Пуфф-ваген" подать? Так вы же, стоя в очереди, поотморозите себе всё мужское достоинство! Сюда бы тех ребят, которые нам эти журнальчики понапихали! Я бы им раскрыл все тайны пола, устроил бы им "фонтан любви", они бы у меня своими слюнями захлебнулись!
Хвала Господу, что волею Его мы, я (командир) и лейтенант Лангер (врач), избавлены здесь от лишних забот о солдатских трипперах. "Галантный насморк" - это привилегия остландрейтеров, "рыцарей похода на Восток".
Установилась на удивление ясная погода. Ещё какой-то час назад грязно-серые кучевые тучи застилали всё небо многослойной пеленой. Теперь же яркое солнце висело над ними ослепительным шаром, хрустальная бахрома ледяных языков, спускавшихся к воде, заиграла тысячами отблесков.
Щербо смотрел в зенит залитого светом неба. Не небо - какой-то застывший синий потолок. Небо должно иметь глубину. На родине такого неба не бывает!
Плечи ныли, напоминая о рюкзаке. Наши "сидоры" - это зримое воплощение необъятности. Не сразу и сообразишь, что в нём гремит: то ли котелок, то ли оружие, а может, - собственные кости. Хотя у десантника ничто не должно греметь. С такими шкафами на плечах любой путь - серьёзное испытание, особенно, когда ты идёшь туда, где нет жизни. Холод - враг жизни. Я запретил растирать снегом обмороженные места, ведь только так можно избежать гангрены... Руки почти у всех забинтованы...
... Они шли вдоль побережья напрямик, стремясь достичь края Фрис-фиорда в его наивысшей точке. Яркие лучи обжигали их и без того обветренные лица. От солнечных ожогов начали распухать носы и губы.
Они медленно тащились обрамлённым скалистыми бастионами коридором, метр за метром. Каждый видел перед собой лишь рюкзак идущего впереди. Чувство расстояния деформировалось, и те скалы, до которых, казалось, было рукой подать, оставались всё такими же недосягаемыми. Они поднимались пять часов, а солнце припекало сильнее, чем в самой знойной пустыне. Так им казалось. К коже лица было больно прикоснуться, казалось, будто она вздулась сплошным пузырём и вот-вот лопнет... Они сбрасывали рюкзаки, опускались на камни, расправляли занемевшие плечи, но уже через пять минут надо было подниматься. Старшина командовал:
- Время, ребята. Нельзя засиживаться, тело расслабится. Вперёд!
На очередном привале услышали, как с пружинящим шуршаньем обваливаются снежные карнизы.
- Цвет вашего лица, сэр, выдаёт в вас завзятого игрока в гольф... сэр, - с мнимой серьёзностью заметил Гвоздю Смага.
В течение первых трёх часов "кристально ясной" погоды Гвоздь успел "хватануть" безжалостного ультрафиолета, и сейчас его покрасневшее лицо приближалось к стадии кровяного бифштекса. Сплюнув, он сморщился от боли в потрескавшихся губах и поднял глаза на Смагу.
- Видать, о Пинкертоне начитался?.. Лучше макитру спрячь, а то дурной каменюка ненароком снесёт всю твою мудрость...
- Мне бы не хотелось расценивать ответ этому мистеру как грубость, сэр. Хотя качество здешнего солнца немного того... хреновое. Сэр, - подхватил Назаров.
- Прекращай художественный свист, - увидев, что старшина и Байда одновременно поднимаются, Гвоздь с притворной живостью прохрипел: - Вперёд, астматики, вперёд!..
Щербо с неудовольствием отметил, что силы совершенно растаяли. Ноги утратили чувствительность, губы пересохли, печёт, сквозь бинты на руках сочится кровь. А сердце то сожмется, то отпустит. Наверное, так себя чувствуют дряхлые старики...
Наконец они поднялись на вершину и увидели: за три сотни метров от края воды над чёрной дугой морены, почти у самого ледника, покрашенный под серый скальный фон, стоит добротный просторный дом. А чуть ниже, на берегу фиорда, капитальный причал. Очевидно, именно здесь несколько часов назад стоял "Фленсбург". Когда же он успел отчалить? И как мы этого не заметили? Ведь акватория всё время была в поле зрения...
Почти всё время. Видимо, это произошло, когда мы шли ущельем.
Выше, на леднике, Щербо заметил живописно разбросанные на мерцающем льду осадкомер, градиентные мачты, метеобудку. Немного в стороне серело ещё несколько небольших строений. Склад, дизельная... А эти двухэтажные хоромы - метеостанция?.. Слишком велики. Если это то, что мы ищем, тогда где же антенное хозяйство? Не видно.
Он обеспокоенно водил биноклем по окрестным скалам, пытаясь разглядеть провода и решетчатые антенны. Неужели всё зря? И опять придётся искать? Не может быть, их радисты должны быть где-то неподалёку. А может, этот чёртов "Фленсбург" зашёл не сюда, а именно к радистам? Но путь восточным побережьем отрезан, там - фиорд и фашисты. Стоп, там даже бухты пригодной нет. Где карта?
В душе снова шевельнулось беспокойство, но Щербо понимал, что разгадка где-то рядом. Теперь мы владеем ситуацией, мы определяем ход событий. Это уже успех.
Рассматривая карту, Щербо старался определить наиболее вероятное расположение радиоцентра. Погоди, погоди, ошибиться нельзя, иначе не успеем. На этот раз мы должны выйти точно на объект. И выиграть время. Могли они обосноваться на побережье? Могли. Где? Мы пришли с юго-востока, там пусто. Излучать они должны именно в этом направлении. Северо-восточная четверть отпадает, там горы мешают. Западное побережье - тоже. Вот и выходит, что не могли. Значит, объект в центральной части острова... Логично искать его на возвышенности. Может, здесь есть удобное плато?.. Не вижу... Есть ещё какие-нибудь варианты? Какой-то грот - раструбом на юго-восток? Антенны? На пиках? Громоздко. Не стоит этого делать для мобильной станции, которая должна быстро развёртываться и так же сворачиваться. Они аккуратисты. Наверно, загодя все пфенниги подсчитали... Допустим...
По всем расчётам выходило, что наиболее подходящим местом для развёртывания немецкого радиохозяйства было плато за три километра отсюда. На карте всё так замечательно. А проверять этот район доведётся на собственной шкуре.
Дальше они шли самим ледником. Морены остались позади. Ледник был похож на застывшую шугу, которая бывает осенью на больших реках. Время от времени группа попадала в завалы, из которых, казалось, выбраться было невозможно. Мучила жажда. Щербо заметил, что ребята начали жевать снег.
- Прекратить! Снег жажды не утолит, а вот желудок можно застудить.
Торопливо спустились ледяной кручей и перебрались через ручей, шумевший в полынье. Вскарабкались наверх и оказались на ледяном мостике, сантиметров двадцать шириной. Справа и слева зияют бездонные пропасти. Вниз смотреть нельзя - кружится голова, предательски дрожат руки. Смотреть нужно только вперёд... Преодолели.
Медленно обогнули невысокий снежный горб и залюбовались необозримым снежным простором, раскинувшимся перед усталыми глазами.
Где-то за километр на север в снегах противостоял колючим ветрам длинный приземистый барак на невысоких сваях. Справа - поле антенн, позади слева - ещё одно здание.
"Молодец, Павел!" - застучала тяжёлая кровь в затылке. Сердце затопила неистовая радость.
Несмотря на довольно значительные размеры, барак выглядел на удивление аккуратным и даже уютным. Наш клятый объект. Будто пряничный домик. Желанный, как счастье, вот только близок локоток, да не укусишь...
11
"Норвежец Свердруп в тридцать четвёртом году произвёл количественную оценку интенсивности таяния снега: пятьдесят два процента даёт солнце, остальное - атмосфера. Но такое соотношение не везде. Теперь я могу это утверждать с абсолютной точностью. Если бы мне удалось найти общие закономерности оледенения всей северо-атлантической провинции! Со временем, когда Гренландия и Исландия будут входить в рейх, возможно, мне удастся это сделать.
А пока что наша сверхсекретная метеостанция на юге Гренландии подверглась нападению какой-то жалкой горстки эскимосов и датчан. На Земле Франца-Иосифа другой наш объект "Гольцауге" самоликвидировался. Личный состав отравился мясом белого медведя. Пришлось всех эвакуировать. И это накануне операции! Теперь на нас ложится тройная нагрузка".
Они обустроили свой наблюдательный пункт на бугре в глубокой снежной подушке с подветренной стороны склона, обращённого к немцам, за сотни метров от места, где перед ними предстал вожделенный объект.
Массивный снежный карниз, нависавший над подветренным склоном, десантники на всякий случай обвалили, хотя сделать это было нелегко: они действовали теперь у фашистов на виду. К счастью, небо опять стало серым, солнце исчезло, а сверху посыпался тихий, пушистый, какой-то опереточный снег. Это и позволило им вырыть нору, добравшись до скального гребня-основания. Переднюю часть завесили пологом, потом возвели снежную стену с лазом. Снаружи лаз привалили снежной плитой. Выровняли свод, укрепили стены, утрамбовали снег. В стенах сделали ниши для свечей. Пол застелили кусками брезента, - старшина очень сокрушался о сгинувших в торосах оленьих шкурах, они ещё ой бы как сейчас пригодились. А если бы сюда ещё и лапника - был бы полный комфорт...
- Ерунда, перебьёмся! Не из аристократического клуба. Жируешь, Фомич. Забыл прошлую зиму? Как мы "загорали" в том "адском горле"? - отозвался неугомонный Назаров.
- Ничего я не забыл. Как оттуда выбрались - только мы и помним... Рёбра немчура нам таки пересчитал... Но и мы не сплоховали, дали ему так прикурить, что он на минутку забыл, где у него пуговицы на штанах... А тут что?.. Тесно? С "потолка" капает? Зато в тепле!
Щербо с Байдой не отходили от амбразуры, в десятый и сотый раз рассматривая абверовское логово, скрупулезно изучая привычки его обитателей и окружающий ландшафт. А где-то глухо рокотали водопады, с пика Фолкнет доносился унылый вой метели, да изредка слышался упругий протяжный грохот обвалов.
Высота над уровнем моря не более трёхсот метров, а лето совсем не ощущается. Стужа, ветер. До метеостанции километра два с гаком, до этим - с километр... Мы как раз контролируем их тропу между метео- и радиостанциями. До тропы три сотни шагов. Они её даже пустыми бочками из-под соляры разметили. Лёд посыпали гравием, мокрые глыбы этого месива из камня и мёрзлой грязи даже на фоне окружающих скал кажутся чёрными. Вот и получается, что бочки не демаскируют, с воздуха не обнаружить. Всё учли, гады...
Щербо всматривался в скалы, в ледник, извивавшийся перед ним широкой полосой, украшенной несколькими тёмно-серыми бороздами морены. Большой "глетчерный" бассейн вызывал жуткие ощущения: первое впечатление было такое, будто это громадное ледяное чудовище ползёт прямо на тебя.
У ледника был сложный рельеф. Ледовое поле почти гладкое с редкими, чётко очерченными радиальными разломами, всё это хорошо просматривалось со всех четырёх сторон, а, значит, незамеченным подобраться к нему было невозможно. В северо-западных верховьях, километров в трёх, тело ледника на большом протяжении пересекали глубокие трещины. Немного восточнее на перегибе ложа виднелось множество поперечных разломов.
Ещё дальше от скал глетчер отделяли отвесные уступы ледопадов, сплошная хаотичная система растяжения и обвалов. Отсюда испещрённое трещинами тело ледника было похоже на морщинистую шкуру носорога. Щербо знал, что на подобных ледопадах общая площадь трещин во много раз превышает площадь монолитного льда. И ещё он знал: в толще ледника существует целая система пустот и тоннелей, скрытая от глаз. Вода, стекая по разломам, вымывает во льду глубокие, иногда на всю толщу ледника, колодцы, накапливается в пустотах, закручивается в вымоинах. Затянет такая "ледовая мельница", и... От одной мысли про сумрак ледяных подземелий по спине пробегала дрожь.
Так или иначе, северные и северо-западные подступы к станции непреодолимы. Это самые неприступные, самые опасные участки, и форсировать их - безумие. Тем более - в темпе.
Вот заданьице, чёрт бы его побрал! Ни одной зацепки.
12
"Перед нами на десятки километров стелется дикое холодное побережье. Горные пики угрюмо вздымаются над заливом, а частокол неприступных нунатаков похож на средневековые каменные крепости. С годами меня всё больше охватывает почти суеверный страх перед силами природы, приходит осознание того, сколь мало значат люди в этом холодном крае. Раньше этого не было. Даже в Гималаях! Сейчас, когда я смотрю в небесный простор, заполненный хаосом суетливых туч, слышу рёв прилива или грохот водопада, становится как-то неуютно. Ты затерян во льдах, жалкий и ничтожный, а вокруг всё огромное и чужое.. И кажется, будто кто-то сверху наблюдает за тобой. Бог?.. Невольно вспоминаешь Гёте. Или ещё кого-нибудь насупленного и величественного. Может, старею?.."
"До сих пор никогда не приходило в голову, что тишина может звучать, - её можно слушать. Здесь её начинаешь воспринимать не как отсутствие звуков... Молчание Севера передать невозможно - безмолвные скалы и лёд, так, будто перед вратами потустороннего, когда начинаешь слышать ускоренное биение собственного сердца, всхлип лёгких, хруст суставов и шейных позвонков. Немота, которая звучит! Под воздействием этого томительного ощущения мозг перестаёт нормально работать. Человек не выдерживает. Возникает неодолимое желание распахнуть двери куда-то, всё равно куда, лишь бы увидеть нечто иное, помимо белого пространства, всё равно что... Тишина может лишить разума, а может и убить.
Чарующие фантомы тишины увлекают вглубь полярной пустыни в прибежище великого Безмолвия. Они обещают тихий и безболезненный переход за грань... Они обещают Покой. Так полярные пилигримы исчезают в сонном дурмане. Исчезают без следа... в белом шевелящемся мороке..."
- Смотри! - вдруг хрипло прошептал старшина. - Загусло масло в канале затвора. Протри досуха... керосином... Немцы ошибок не прощают.
Щербо тряхнул головой, пытаясь отогнать сонную одурь. А немцы уже, наверное, отмечают нас на планшетах... Да нет, они нас засечь не могли. Кофе хочется... крепкого, горячего. Люди должны быть среди людей, спать в тепле, ходить по-человечески, а не на четвереньках и с подстраховкой.
Пересохло во рту. Он понял, что перестал "держать холод". Организм требовал калорий, а пустой желудок отвечал судорожным клёкотом.
- Эх, каши бы гарбузовой... горячей, а?! - вернул его к реальности голос Гвоздя.
- Псих, - философски констатировал Ткачук.
Мысли разбегались, рвались, словно бумажные полосы. Каши гарбузовой... вот что значит украинский отряд!
- Сосредоточиться! Собраться! - прикрикнул он на себя. Утомлённо зажмурился. Распорядок дня мы изучили. Во всяком случае тех, кто на виду. Сменные радисты наружу носа не кажут. 4.00 - подъём - служба кухонного наряда. 5.00 - подъём дежурных и дневальных. Зависть берёт, когда они на минутку выскакивают из клубящихся паром дверей. Ну, погодите, сволочи! 5.15 - подъём денщика и командира. Такой себе лощёный обер-лейтенант. Даже отсюда его осанка выдаёт пруссака. 5.30 - подъём всего личного состава. 5.45 - физзарядка. Гогочут, словно жеребцы. Весело им. Уверены в своей неуязвимости. Ничего, ничего... 6.00 - завтрак. До них доносился сладкий запах свежевыпечённого хлеба. В такие минуты лица у всех каменели, взгляд становился отчуждённым, а в глазах загорался голодный блеск. Старшина раздал по два сухаря каждому, и в их сумрачной сырой норе наступило сосредоточенное молчание.
Злость лично у майора Щерба, вызывала утренняя поверка, которая проводилась в 6.15. Куда ночью могли исчезнуть эти ледовые гренадёры? В какую самоволку могли слинять там, где до ближайшего борделя было по меньшей мере семьсот километров? Разве что на свиданку к Снежной королеве заскочить. Они же... педанты! А фельдфебель у них - волкодав. Стружку снимает - даже сюда слышно. Орёт на весь архипелаг, жаль, слов не разобрать...
6.30 - 7.00 - уборка, чистка оружия. Потом полчаса никого не видно. Может, какие-то политзанятия устраивают, или ещё что. Интересно, какие они темы прорабатывают? "Хорст Вессель против Иуды" или "Национал-социализм - щит против всемирного жидо-большевистского заговора"... Сволочи! Щербо в третий раз поймал себя на злорадной детской угрозе и с досадой подумал, что это свидетельствует о его растерянности. И здесь его затопила та усталость, которая возникает лишь рядом со смертью.
Одно он знал твёрдо, и это подсказывал опыт: когда так трудно и сложно, нельзя действовать по обыденной логике. Она зовёт быстрее возвращаться домой и не слезать с печи. Но... Нам надо разгромить это абверовское логово. И при этом желательно остаться в живых. Хоть кому-нибудь... Чтобы доставить трофеи к своим. Значит... необходимо выкинуть безумный фортель. Вот же словечко вырвалось - безумный фортель! Выходит то, что мы должны сделать, - безумие?.. Хоть какое-то утешение.
Однако Щерба успокаивало то, что на лицах бойцов не было ни озабоченности, ни волнения. Словно они своей компанией собрались на воскресную прогулку. Вот только пустое брюхо бурчит. Говорят, человек никогда не привыкнет к опасности. Но ещё говорят, что её чувство точно так же необходимо, как боль, тревога, страх. А они сумели, научились жить рядом с опасностью - относиться к ней так же, как относится ремесленник к неподатливому материалу, математик к сложной теореме, пахарь - к твёрдой каменистой земле, которую необходимо обрабатывать. Боже, как ноги мёрзнут...
Примус помогал мало. Они были вынуждены согревать и сушить ботинки рядом с собой, в спальниках. Иначе при выходе из норы те превращались в звонкие жёсткие колодки.
- Братцы, а я сон видел, - сказал Гвоздь. - О как!..
- Ну...
- Будто лежу я в чистой горнице, на печи. А хозяйка-молодуха со всеми женскими прелестями... борщ варит. Спецом для меня, а...
- А на столе стоит запотевший бутыль мутноватой жидкости с вонючим запахом, - в тон ему подхватил Назаров. - Литра на три.
- Всегда ты влезешь, злыдень.
- Я же только уточнил обстановку, Ваня. Не обижайся, гони дальше.