- Она самая. Возможно, король не стремится к разнообразию. Впрочем, я никогда не верил этому слуху… Будь мы по ту сторону… - он указывает в направлении Дувра, - мы бы и не пытались считать женщин короля. Рассказывают, мой друг Франциск однажды подошел к даме, с которой перед тем провел ночь, поцеловал ей ручку, спросил, как ее зовут, и выразил надежду, что они познакомятся поближе. - Кардинал встряхивает головой, довольный, что история произвела впечатление. - Впрочем, из-за Марии Болейн неприятностей не будет. Она покладистая. Король мог выбрать и похуже.
- Однако семейство захочет что-нибудь за это получить. Что доставалось прежним?
- Возможность услужить государю. - Кардинал умолкает и что-то записывает - видимо, заметку для памяти: "Узнать, чего может добиться Болейн, если вежливо попросит". Поднимает голову: - Так мне в беседе с Томасом Болейном следовало быть… как бы это сказать?.. немного помягче?
- Не думаю, что милорд мог вести себя еще ласковее. Я видел, с каким лицом сэр Томас отсюда вышел. Воплощение блаженного довольства.
- Томас, впредь, если услышите любые лондонские слухи… - Кардинал трогает камчатную скатерть, - сразу сообщайте мне, от кого бы они ни исходили. Не тревожьтесь, достойны ли они моих ушей - тревожиться буду я. А я обещаю никогда на вас не нападать. Честное слово.
- Я уже забыл.
- Сомневаюсь, учитывая, что вы помнили урок все эти годы. - Кардинал откидывается в кресле, произносит задумчиво: - По крайней мере, она замужем. - Имеется в виду Мария Болейн. - Так что если она понесет, король может признать ребенка или не признать, как захочет. У него уже сын от дочери Джона Блаунта, а лишние бастарды его величеству ни к чему.
Многочисленные побочные дети - помеха монарху, как учит история и пример соседних народов. Матери соперничают за влияние, интригуют, чтобы сделать своих детей законными наследниками. Сын, которого Генрих признал, зовется Генри Фицрой. Это красивый белокурый мальчуган, точная копия родителя. Отец сделал его герцогом Сомерсетским и герцогом Ричмондским; мальчик, не достигший и десяти лет, уже сейчас знатнее всех дворян Англии.
Королева Екатерина, все сыновья которой умерли, переносит это стоически; другими словами, она страдает.
Выходя от кардинала, он мучительно злится. К себе давнишнему - полумертвому мальчишке на мощеном дворе в Патни - у него жалости нет, только легкая досада: отчего тот не встает? К юнцу, который по-прежнему готов был лезть в драку или, по крайней мере, оказывался в таких местах, где дерутся, он испытывает что-то вроде презрения с примесью легкой тревоги. Таков мир: нож во тьме, мельканье, замечаемое краем глаза, череда предостережений, вошедших в плоть. Он напугал Вулси, а это не дело. Его работа, как он ее для себя определил, - снабжать кардинала сведениями, умерять кардинальский нрав, подыгрывать шуткам. Просто все неудачно сошлось. Если бы кардинал не двигался так быстро! Если бы он сам не был как на иголках из-за того, что не сумел вовремя подать знак насчет Болейна. Беда Англии, думает он, в том, что у нас слишком мало жестов. Надо выработать условный сигнал: "Полегче, ваш государь кувыркается с дочерью этого человека!" Странно, что итальянцы не придумали такого жеста. А может, придумали, просто он не знает.
В 1529 году, когда милорда кардинала постигнет королевская немилость, он будет вспоминать тот вечер.
Они в Ишере, ночь без огня и света, великий человек лежит в своей (вероятно, сырой) постели, рядом лишь один товарищ по несчастью - Джордж Кавендиш. Что было потом, спрашивает он Джорджа, с Гарри Перси и Анной Болейн?
История известна ему лишь в сухом пересказе кардинала. Джордж говорит:
- Я вам расскажу, как это было. Сейчас. Встаньте, мастер Кромвель.
Он встает.
- Чуть левее. Кем вы хотите быть? Милордом кардиналом или юным наследником?
- А, так мы разыгрываем пьесу? Наследником. Кардинала мне не потянуть.
Кавендиш просит его чуть повернуться от окна, за которым ночь и голые деревья - единственные зрители пьесы. Он смотрит в темную комнату, как если бы и впрямь различал призрачные фигуры из прошлого.
- Можете сделать взволнованное лицо? - спрашивает Кавендиш. - Как будто вы приготовили дерзкую речь, но не смеете открыть рот? Нет-нет, не так. Вы молоды, нескладны, вы смотрите в пол и покраснели до ушей. - Вздох. - Думаю, вы никогда в жизни не краснели, мастер Кромвель. Вот гляньте. - Кавендиш мягко берет его за плечи. - Давайте поменяемся ролями. Сядьте вот сюда. Вы - кардинал.
И тут же Джордж преображается: стискивает пальцы, переступает с ноги на ногу, только что не плачет - становится мямлящим Гарри Перси, влюбленным юнцом.
- Почему я не могу на ней жениться? Пусть она простая девушка…
- Простая? - переспрашивает он. - Девушка?
Кавендиш гневно сверкает глазами.
- Кардинал бы в жизни такого не сказал!
- Тогда бы не сказал, согласен.
- Теперь я снова Гарри Перси. "Пусть она простая девушка, а ее отец - всего лишь рыцарь, у них хороший род"…
- Она ведь доводится королю кем-то вроде кузины?
- Кем-то вроде кузины?! - Кавендиш от возмущения выходит из роли. - Перед милордом лежала бы подробнейшая родословная, составленная герольдмейстерами!
- Так что мне делать?
- Просто играть! Итак, ее предки не такого уж низкого рода, упорствует юный Перси. Но чем больше мальчишка спорит, тем больше сердится кардинал. Гарри говорит, мы заключили брачный договор, это все равно что венчание…
- А что, правда? В смысле, они и впрямь заключили брачный договор?
- Да, в том-то вся суть. Самый что ни на есть законный.
- И что ответил милорд кардинал?
- Он ответил: милый мой, что я слышу? Если вы и впрямь заключили какую-то мнимую сделку, о ней придется доложить королю. Я пошлю за вашим отцом, и мы вместе аннулируем эту блажь.
- И что сказал Гарри Перси?
- Почти ничего. Повесил голову.
- Интересно, девушка его хоть сколько-нибудь уважала?
- Ничуть. Ей нравился титул.
- Ясно.
- Итак, когда с севера приехал отец… Вы будете графом или юношей?
- Юношей. Теперь я знаю, как себя вести.
Он встает и делает пристыженное лицо. Судя по всему, граф с кардиналом долго разговаривали, потом выпили по бокалу вина. Видимо, довольно крепкого. Граф некоторое время расхаживал по галерее, потом сел, говорит Кавендиш, на скамью, где лакеи отдыхают между переменами блюд. Потребовал к себе наследника и распек при слугах.
- "Сэр, - говорит Кавендиш, - вы всегда были гордым, заносчивым, высокомерным и крайне расточительным мотом". Неплохое начало, а?
- Мне нравится, как вы все воспроизводите дословно, - говорит он. - Вы тогда же и записали? Или позволили себе долю художественного вымысла?
Кавендиш смущен.
- Разумеется, никто не может тягаться с вами памятливостью, мастер Кромвель. Милорд кардинал спрашивает что-нибудь по счетам, и вы сразу называете цифры.
- Может, я выдумываю их на ходу.
- Ну уж нет! - возмущается Кавендиш. - Вы бы так долго не продержались.
- Это мнемоническая система. Я научился ей в Италии.
- Многие люди, в этом доме и в других, немало бы отдали, чтобы узнать все, чему вы научились в Италии.
Он кивает. Конечно, отдали бы.
- Так на чем мы остановились? Гарри Перси, по вашим словам практически женатый на леди Анне Болейн, стоит перед отцом, и тот говорит…
- Что если неблагодарный сын унаследует титул, это погубит их знатный род. Что Гарри станет последним графом Нортумберлендом. "Благодарение небесам, - говорит он, - у меня довольно и других сыновей". Граф развернулся и вышел. Сын остался в слезах. Кардинал все-таки женил его на Мэри Тэлбот, и теперь их жизнь тосклива, как утро Пепельной среды. А леди Анна сказала - ну и смеялись же мы тогда! - сказала, что если сможет устроить кардиналу какую-нибудь неприятность, то непременно устроит. Представляете, как мы хохотали? Какая-то, простите за выражение, замухрышка, дочь рыцаря, угрожает милорду кардиналу! Она, видите ли, обижена, что ей не дали выйти замуж за графа! Но мы не знали, что она будет возвышаться и возвышаться.
Он улыбается.
- Так скажите мне, - просит Кавендиш, - где мы просчитались? Погодите, я сам скажу. Мы все - кардинал, юный Гарри Перси, его отец, вы, я - не понимали главного. Когда король говорил, что мистрис Анна не должна выходить за Нортумберленда, он уже тогда присмотрел ее для себя.
- Был со старшей, а думал про младшую?
- Да-да!
- Занятно, - говорит он, - как так получается: все думают, будто знают королевские желания, а его величество на каждом шагу встречает препоны?
Препоны и досадные разочарования. Леди Анна, которую Генрих выбрал забавой на время, пока будет избавляться от старой жены и ждать приезда новой, не допускает короля до себя. Как она смеет? Все в недоумении.
Кавендиш расстроен, что они не продолжают пьесу.
- Вы, должно быть, устали.
- Нет, просто задумался. Как вышло, что милорд кардинал… - Ему хочется сказать "дал маху", но это чересчур непочтительно. - Так что было дальше?
В мае 1527 года кардинал с тяжелым сердцем открывает судебное заседание, чтобы рассмотреть законность королевского брака. Суд тайный, королеву не пригласили, нет даже ее представителей; считается, будто она ничего не знает, зато вся Европа в курсе. Генриху указано прибыть лично и предъявить разрешение на брак с вдовой брата. Король уверен, что суд найдет в документе какие-нибудь огрехи. Кардинал готов объявить, что законность брака под сомнением. Однако, объясняет его милость королю, легатский суд может сделать лишь этот предварительный шаг, поскольку Екатерина, без сомнения, будет апеллировать к Риму.
Насколько известно, Екатерина и король шесть раз ждали наследника.
- Я помню зимнее дитя, - говорит Вулси. - Вы, Томас, как я понимаю, тогда были не в Англии. Схватки начались преждевременно, точно на переломе года, и принц родился недоношенным. Ему было меньше часа, когда я взял его на руки. В комнате ярко пылал камин, за окном валил снег, к трем часам стемнело, а к утру все следы животных и птиц замело, а с ними остались в прошлом и наши горести. Мы называли его Новогодним принцем. Говорили, что он будет самым богатым, самым красивым, самым обожаемым. Весь Лондон ликовал, на улицах жгли костры… Принц прожил пятьдесят два дня, и я считал каждый. Думаю, выживи он, наш король был бы… нет, не лучше, потому что лучшего государя просто невозможно вообразить… но более в мире с Богом.
Следующий ребенок - мальчик - умер через час после рождения. Через год, в 1516 году, родилась девочка, принцесса Мария, маленькая, но здоровая. На следующий год у королевы случился выкидыш (снова мальчик). Еще одна маленькая принцесса прожила всего несколько дней; ее звали бы Елизаветой, в честь матери короля.
Иногда, говорит кардинал, король вспоминает свою мать, Елизавету Плантагенет, и в глазах его величества стоят слезы. Она, как вы знаете, отличалась редкой красотой и с удивительной кротостью переносила все ниспосланные Богом несчастья. У них с прежним королем было много детей; некоторые умерли. Но все же, говорит король, мой брат Артур родился у батюшки с матушкой в первый же год, а вскоре появился и второй сын - я. Так почему у меня после двадцати лет брака лишь одна слабенькая дочь, которую может погубить любой сквозняк?
К тому времени они, прожившие столько лет в супружестве, раздавлены сознанием греха. Быть может, говорят некоторые, развод и впрямь будет избавлением для обоих? "Вряд ли Екатерина так думает, - говорит кардинал. - Если у королевы есть на совести грех, поверьте мне, она его отмолит. На это уйдет еще двадцать лет".
В чем я провинился? - спрашивает кардинала король. В чем я провинился, в чем она провинилась, в чем провинились мы оба? Кардинал не знает, что ответить, хоть и сочувствует добрейшему государю всем сердцем. Отвечать нечего, а в самом вопросе есть доля неискренности. Кардинал думает (хотя признается в этом лишь своему поверенному, дома, сглазу на глаз), что ни один здравомыслящий человек не может верить в столь прямолинейно-мстительного Бога, а король в остальном мыслит вполне здраво.
- Давайте посмотрим на примеры, - говорит кардинал. - Возьмите Джона Колета, настоятеля собора святого Павла, видного ученого-богослова. Все его братья и сестры - числом двадцать один - умерли в младенчестве. Можно было бы подумать, что сэр Генри Колет с супругой - неслыханные грешники, поношение всего христианского мира, коли Господь их так сурово покарал. Однако сэр Генри был лордом-мэром Лондона…
- Дважды.
- …и нажил весьма значительное состояние, то есть ничуть не обойден Божьими милостями, а, напротив, явно снискал благоволение в очах Всевышнего.
Не рука Господня убивает наших детей, а болезни, голод и войны; крысиные укусы и миазмы от чумных ям; недород, как в этом году и прошлом; нерадение кормилиц. Он спрашивает у Вулси:
- Сколько сейчас королеве?
- Будет сорок два, если не ошибаюсь.
- И король утверждает, что она больше не может иметь детей? Моя мать родила меня в пятьдесят два.
Кардинал спрашивает: "Вы уверены?" и заливается смехом - веселым, беспечным, наводящим на мысль, что хорошо быть князем церкви.
- Во всяком случае, около того. За пятьдесят.
- И она не умерла родами? Что ж, поздравляю. Но не рассказывайте об этом никому, ладно?
Живой итог беременностей королевы - крохотная Мария, не целая принцесса, а скорее две трети. Он видел ее, когда был при дворе с кардиналом, и подумал, что Мария ростом с его Энн, которая года на два-три младше.
Энн Кромвель - крепенькая девчушка. Она могла бы съесть принцессу на завтрак. Как Бог апостола Павла, она не смотрит на лица, и ее глаза, маленькие и цепкие, как у отца, холодно скользят по тем, кто ей перечит. В семье любят шутить о том, какие порядки заведет в Лондоне Энн, когда станет лордом-мэром. Мария Тюдор - умненькая кукла, бледная и рыжеволосая; она говорит важнее и рассудительнее, чем иной епископ. Ей было всего десять, когда король отправил ее в Ладлоу - держать там двор в качестве принцессы Уэльской. Туда, в Ладлоу, Екатерина приехала после венчания, там скончался ее муж Артур, там она сама едва не умерла от английской потовой лихорадки и лежала, ослабевшая и всеми позабытая, пока супруга старого короля за свой счет не распорядилась доставить ее в Лондон на носилках. Екатерина не выказала горя от разлуки с дочерью, как не выказывала многого другого. Она сама - дочь царствующей королевы. Почему бы Марии не править Англией? Екатерина сочла это знаком, что король успокоился по поводу престолонаследия.
Теперь она знает, что ошибалась.
Как только тайные слушания созваны, Екатерина выплескивает все наболевшие обиды. По ее словам, главный виновник - кардинал. "Я вам говорил, - заметил Вулси. - Я вам сказал, что так будет. Заподозрить короля? Нет, такого у нее и в мыслях нет. Король в ее глазах безупречен".
С самого своего возвышения, утверждает королева, Вулси пытался оттеснить ее с законного места доверенной советчицы Генриха. Он делал все, говорит она, чтобы я ничего не знала о королевских планах и чтобы он, кардинал, единолично всем заправлял. Он не давал мне встречаться с испанским послом. Окружил меня своими шпионами - мои фрейлины передают ему каждое мое слово.
Я никогда не оказывал предпочтения одной стороне, устало говорит кардинал, ни императору, ни французам: я искал только мира. Я не препятствовал ей встречаться с испанским послом, лишь выдвинул очень скромное и разумное требование: чтобы они не беседовали наедине и я знал, какую ложь посол ей нашептывает. Что до фрейлин, это английские дамы, имеющие полное право служить своей государыне; с какой стати, прожив в Англии тридцать лет, окружать себя одними испанками? И как бы я оттеснил ее от короля? Да я только и слышал: "Это надо показать королеве" и "Давайте посоветуемся с Екатериной - прямо сейчас к ней и пойдем". Еще не было женщины, столь внимательной к нуждам своего господина.
Она и сейчас знает королевские нужды, только, впервые в жизни, не хочет до них снизойти.
Должна ли супруга покоряться в том, что лишит ее статуса супруги? Он, Кромвель, восхищается Екатериной. Приятно смотреть, как она плывет по дворцу, величественная, дородная, затянутая в платья, столь густо ощетинившиеся драгоценными камнями, словно ее туалеты предназначены не для украшения, а для защиты от мечей. Золотисто-каштановые волосы давно потускнели и пронизаны сединой; они выглядывают из-под жесткого чепца, словно крылья скромного воробышка. Под одеждой у королевы - холщовая нижняя рубаха францисканской монахини. Всегда старайтесь выяснить, говорит Вулси, что у людей под одеждой. В юности такие слова его бы удивили: тогда он думал, что у людей под одеждой - тело.
Есть много прецедентов, говорит Вулси, которые могут помочь королю в нынешнем затруднении. Людовику XII разрешили аннулировать первый брак. Если брать ближе, сестра Генриха, Маргарита, развелась со вторым мужем и вышла замуж в третий раз. А близкий друг короля, Чарльз Брэндон, женатый на младшей сестре его величества Марии, расторг брачный договор с первой супругой при обстоятельствах, в которые лучше не вникать.
Однако это скорее исключения, в целом же церковь не склонна аннулировать браки и объявлять прижитых в них детей незаконнорожденными. Если диспенсация была формально небезупречна, давайте выдадим новую. Так скажет папа Климент, утверждает Вулси.
Когда он так говорит, король начинает кричать. Крики можно перетерпеть, это вопрос привычки. Он, Кромвель, наблюдает, как ведет себя кардинал, когда над головой разражается гроза: с почтительной, чуть грустной полу-улыбкой ждет, пока буря отшумит и наступит затишье. Но сейчас Вулси весь извелся, дожидаясь, пока дочка Болейна - не старшая, уступчивая, а младшая, плоскогрудая - бросит ломаться и удовлетворит короля. Тогда король станет проще смотреть на жизнь и меньше говорить о своей совести - у счастливых любовников другие мысли. Впрочем, некоторые поговаривают, будто Анна ведет с королем торг: хочет быть следующей королевой. Это смешно, говорит Вулси, но король влюблен не на шутку, так что, возможно, не возражает ей в лицо. Он спрашивает, видел ли кардинал перстень с изумрудом, который носит теперь леди Анна; рассказывает, сколько стоил королевский подарок. Кардинал возмущен, расстроен.