- Я боюсь, что в моем присутствии путешествие покажется вам очень утомительным.
- А вам?
- Мне это совершенно безразлично.
Она какое-то время всматривалась в меня, потом воскликнула:
- Тогда я не поеду!
- Почему?
- Потому что ты меня ненавидишь!
Я пожал плечами:
- Я думал, что мои чувства не имеют ровно никакого значения.
- Я не приму твоей помощи. Ты слишком сильно меня ненавидишь. Я останусь в Форли.
- Вы сама себе хозяйка… А почему не примете?
- Мне надо тебе это говорить? - Она подошла вплотную. - Потому что… потому что я тебя люблю!
У меня закружилась голова, я почувствовал, что шатаюсь… не знал, что со мной происходит.
- Филиппо!
- Джулия!
Я раскинул руки, и она упала в мои объятия, и я прижал ее к сердцу и покрыл ее поцелуями… Я целовал ее губы, глаза и шею.
- Джулия! Джулия!
Я оторвался от нее, схватил за плечи, чуть ли не прорычал:
- Но теперь ты должна быть только моей. Поклянись, что будешь…
Она вскинула голову и улыбнулась, потом, прижавшись ко мне, прошептала:
- Ты женишься на мне?
Я целовал ее снова и снова.
- Я всегда тебя любил. Пытался ненавидеть тебя, но не смог.
- Ты помнишь тот вечер во дворце? Ты сказал, что никогда не питал ко мне никаких чувств.
- Да, но ты мне не поверила.
- Я чувствовала, что это неправда, но ты причинил мне боль. А потом, Клаудия…
- Я так злился на тебя, что сделал бы все, чтобы отомстить… но я все равно любил тебя.
- Но Клаудия… ты любил и ее?
- Нет, - запротестовал я. - Я ненавидел ее и презирал, но старался забыть тебя. Я хотел, чтобы ты почувствовала, что стала мне безразлична.
- Я ее ненавижу.
- Прости меня.
- Я прощаю тебе все.
Я страстно поцеловал ее и уже не помнил, что и ей тоже надо бы попросить у меня прощения. Благо было за что.
Время пролетело незаметно, и когда луч света ворвался в окно, я в изумлении вскинул голову.
- Мы должны поторопиться. - Я прошел в прихожую, где крепко спал Андреа. Тряхнул его за плечо.
- Когда открываются ворота? - спросил я.
Он потер глаза и ответил:
- В пять.
Часы только что пробили половину пятого. Нужно было спешить. Я посчитал, что Андреа не успеет сходить в дом матери и вернуться обратно с необходимой одеждой. На это требовалось время, а каждая лишняя минута, проведенная во дворце Эсти, могла стать роковой. Но молодая и красивая женщина, выезжающая из города в столь ранний час, наверняка привлекла бы внимание стражи, и Джулию могли узнать.
Тут меня осенило.
- Раздевайся! - приказал я Андреа.
- Что?
- Раздевайся! Быстро.
Он тупо смотрел на меня. Я подскочил к нему и, поскольку он не торопился, сорвал с него камзол. Тут он понял и через мгновение остался в одной рубашке, тогда как я уже уходил с его одеждой. Отдал ее Джулии и вернулся. Андреа по-прежнему стоял посреди комнаты. Выглядел крайне нелепо.
- Послушай меня, Андреа, я отдал твою одежду женщине, которая будет сопровождать меня вместо тебя. Понимаешь?
- Да, но что делать мне?
- Пока ты останешься со своей матерью, а потом, если захочешь, можешь найти меня в моем доме в Читта-ди-Кастелло.
- А сейчас?
- Сейчас ты можешь идти домой.
Он не ответил, с сомнением посмотрел на меня, потом на свои голые ноги и рубашку, снова на меня. Я сделал вид, что не понимаю, в чем проблема.
- Тебя что-то волнует, Андреа? В чем дело?
Он указал на рубашку.
- И что?
- Ее обычно носят со штанами.
- Такому широко мыслящему юноше, как ты, негоже принимать во внимание подобные предрассудки, - со всей серьезностью сказал я. - В такое утро ты найдешь, что без камзола и штанов жизнь куда как более приятна.
- Общественные приличия…
- Мой дорогой мальчик, или ты забыл, что наши прародители довольствовались фиговыми листками? Тебя же не устраивает целая рубашка. Кроме того, у тебя стройные ноги и мускулистое тело. Кого ты стыдишься?
- Любого, кто пойдет следом.
- И напрасно, тебе есть что им показать.
- Стражник посадит меня под замок.
- Неужели ты думаешь, что дочь тюремщика сможет перед тобой устоять, если ты будешь в таком наряде?
Тут мне в голову пришла новая мысль.
- Слушай, Андреа, я сожалею, что ты в таком мрачном настроении, но постараюсь тебе помочь. - Пошел к Джулии, взял ее одежду и принес Андреа. - Вот!
Он радостно вскрикнул, но лицо его вытянулось, когда он увидел, что это нижняя юбка с оборками. Я прислонился к стене и смеялся так, что заболели бока.
Тут появилась Джулия, самый красивый слуга на свете…
- До свидания, - крикнул я, и мы поспешили вниз по ступеням. Решительно направились к городским воротам и с гулко бьющимися сердцами и невинными лицами миновали их, оказавшись на уходящей вдаль дороге.
Глава 37
Д’Орси и Моратини последовали моему совету и обосновались в Читта-ди-Кастелло. Туда же направились мы и в конце концов прибыли безо всяких приключений. Я не знал, где поселился Бартоломео Моратини, и мне не хотелось приводить Джулию в свой дом, поэтому я оставил ее в бенедиктинском монастыре, настоятельница которого, услышав мое имя, пообещала окружить гостью всемерной заботой.
Потом я пошел к своему дворцу, в котором не был много лет. Так разволновался, попав в родной город, что ничего не замечал на улицах, по которым проходил. А когда увидел такие знакомые стены, воспоминания нахлынули на меня… Я припомнил день, когда мне сообщили, что старик Вителли, правивший в то время в Кастелло, сказал обо мне некие слова, от которых как-то сразу неприятно зачесалась шея. Тут же я вверил младшего брата заботам родственника, каноника кафедрального собора, дворец оставил на мажордома, вскочил на лошадь и умчался с максимально возможной скоростью. Я полагал, что нескольких месяцев хватит, чтобы Вителли поостыл, но месяцы растянулись на годы, и он умер раньше, чем простил меня. Но теперь я действительно вернулся и больше уезжать не собирался. Путешествия научили меня осторожности, а случившееся в Форли на какое-то время утолило страсть к приключениям. Кроме того, я собирался жениться, положить начало большой семье, и, пусть даже судьба особой щедростью по отношению ко мне никогда не отличалась, я, похоже, обрел не только дом, но и любовь. И о чем еще я мог мечтать?
Мои размышления прервал знакомый голос:
- Клянусь Вакхом!
Я увидел Маттео, а в следующее мгновение он уже сжимал меня в объятиях.
- Я все спрашивал себя, что за болван таращится на этот дом, и уже хотел сказать ему, что так разглядывать чужое добро неприлично, но узнал хозяина лошади.
Я рассмеялся, вновь пожал ему руку.
- Что ж, Филиппо, я уверен, мы будем рады предложить тебе кров и стол.
- Ты очень добр.
- Мы оккупировали весь дом, но какая-нибудь комнатка для тебя обязательно найдется. Заходи.
- Спасибо, - поблагодарил его я, - если не буду в тягость.
Кеччо, Бартоломео и двое его сыновей сидели в одной комнате. Они вскочили, увидев меня.
- Какие новости? Какие новости?
Тут я внезапно вспомнил ужасную историю, которую мне предстояло рассказать: радость от возвращения домой заставила меня позабыть о случившемся в Форли. Я сразу помрачнел.
- Плохие новости. Очень плохие.
- Господи! Я это предчувствовал. Каждую ночь меня мучили кошмарные сны.
- Кеччо, я сделал все, что мог, но, увы, не смог спасти твоего отца. Ты оставил меня охранять старика, но уберечь его я не сумел.
- Продолжай!
Я начал рассказ с решения совета открыть ворота и сдать город без всяких условий. Описал, как графиня триумфально въехала в город. Но ведь это было только начало. Худшее ждало их впереди. Кеччо сжал кулаки, когда я рассказывал о разграблении его дворца. Они узнали, как старый Орсо отказался бежать из дворца, как его схватили, когда я без сознания лежал на полу.
- Ты сделал все, что мог, Филиппо, - кивнул Кеччо. - И что за этим последовало?
Я рассказал, как схватили Марко Скорсакану и Пьетро, как привезли в город на ослах, словно воров, как их освистывала и оплевывала толпа, как привели на площадь и повесили на балке, торчащей из окна дворца Джироламо, как толпа растерзала их тела.
- Господи! - вырвалось у Кеччо. - И все это - моя вина.
Я рассказал им, как на площадь привели старого Орсо, а потом заставили смотреть, как по камню разбирают его дворец, пока от него не осталась гора мусора.
Из груди Кеччо вырвался стон.
- Мой дворец, мой дом!
И тут, словно удар был слишком жесток, он наклонил голову и зарыдал.
- Мужайтесь, Кеччо. - Я коснулся его руки. - У вас еще будет повод для слез.
Он поднял голову.
- Что еще?
- Ваш отец.
- Филиппо!
Он встал, отступил на шаг, прижался спиной к стене, вытянул руки перед собой, его осунувшееся лицо побледнело как полотно.
Я рассказал ему, как его отца вновь привели на площадь и привязали к хвосту черного жеребца, который таскал его за собой, пока кровь старика не окропила камни и душа не покинула его. Кеччо издал жуткий стон, поднял глаза к потолку, словно призывая небожителей в свидетели, простонал:
- Господи!
Потом рухнул на стул, закрыл лицо руками, закачался из стороны в сторону. Маттео подошел к нему, положил руку ему на плечо, стараясь утешить, но Кеччо отогнал его:
- Оставь меня.
Он поднялся, и мы увидели, что глаза его сухие. Такому горю слезы помочь не могли. Выставив перед собой руки, словно слепец, он доплелся до двери и вышел из комнаты.
Шипионе, слабак, плакал.
Глава 38
Человек не очень-то грустит из-за чужих горестей. Нет, он, конечно, старается, лицо его выглядит печальным, он ругает себя за душевную черствость, но ничего не может с собой поделать, и это, наверное, хорошо. Если бы человек очень уж печалился из-за чужих горестей, жизнь стала бы совсем невыносимой. У человека хватает своих бед, чтобы принимать близко к сердцу беды соседа. Это объяснение моего поступка: через три дня после возвращения в Читта-ди-Кастелло я женился на Джулии.
Теперь я об этом ничего не помню. Осталось только смутное ощущение безмерного счастья. Я пребывал на седьмом небе, отчасти боясь, что все это сон. Меня словно заколдовали и перенесли в сказочную страну. Но подробности той жизни я забыл начисто. Наверное, такова ирония судьбы: все несчастья мы помним в мельчайших подробностях, а от счастья, когда оно уходит, не остается следа, и мы даже начинаем сомневаться, а было ли оно? Должно быть, судьба завидует тому маленькому счастью, которое она дарует нам, и, чтобы наказать нас, стирает все воспоминания о нем, заполняя разум несчастьями прошлого.
Так что все мои воспоминания об этом периоде времени связаны с другими. Я столкнулся с Эрколе Пьячентини и его женой Клаудией. В Кастелло он родился и приехал сюда после смерти графа. Но и после того, как Катерина вернула себе власть, оставался в Читта-ди-Кастелло, вероятно, с тем, чтобы следить за нами и сообщать о наших действиях в Форли. Я навел о нем справки и не без труда выяснил, что он внебрачный сын дворянина Кастелло и дочери торговца. То есть он не солгал, когда говорил, что кровь в его жилах ничуть не хуже моей. Однако я не думал, что он очень уж ценное приобретение для города, и решил добиться его высылки, благо новый правитель благоволил ко мне. Маттео предложил устроить с ним ссору и убить, но оказалось, что реализовать эту идею не так просто: наш храбрец практически не выходил из дому, так что встретить его где-либо не представлялось возможным. Раньше такого за ним не наблюдалось, и мы пришли к выводу, что действует он по инструкциям, полученным из Форли, а потому решили соблюдать предельную осторожность.
Я пригласил Моратини пожить в моем доме, но они предпочли поселиться отдельно. Бартоломео, когда я попросил руки его дочери, сказал мне, что не может пожелать себе лучшего зятя, и рад, что его дочь вновь под защитой мужчины. Шипионе и Алессандро мое решение безмерно обрадовало, и наши отношения, и без того неплохие, стали еще более теплыми. От всего этого душа моя пела от счастья, ибо после долгих лет странствий я жаждал любви других, и теплое отношение окружающих проливалось бальзамом. И от Джулии я не мог требовать большего. Думаю, она действительно любила меня, пусть не так сильно, как я, но для полного счастья мне вполне хватало той любви, которую она мне дарила. Иногда я в некотором недоумении думал о том происшествии, что разлучило нас в Форли, и не мог понять, как такое могло случиться. Более того, отгонял эти мысли. Я не хотел понимать - стремился просто забыть.
Кеччо и Маттео тоже были со мной. Семья д’Орси в свое время купила дворец в Читта-ди-Кастелло, и они могли бы пустить здесь более глубокие корни, но обоих не отпускало желание вернуть утерянное. Кеччо и теперь оставался богатым человеком, который мог позволить себе жить в привычной роскоши, и со временем он набрал бы в Кастелло немалый политический вес, потому что молодой Вителли выделял моего друга среди остальных и уже часто следовал его советам, но Кеччо снедала печаль. Он мог думать только о городе, который так любил, а теперь, после изгнания, любовь эта возросла десятикратно. Иногда перед его мысленным взором возникал Форли тех лет, когда он жил в мире и покое, окруженный друзьями, гулял по улицам, на которых знал каждый дом. Или он представлял себе, как ходит по комнатам своего дворца, смотрит на картины, статуи, рыцарские доспехи. Или как ночью стоит у окна и смотрит на темный, молчаливый город, дома которого возвышаются, будто высокие призраки. Но потом дворец являлся перед ним грудой камней, поливаемых дождем, и Кеччо закрывал лицо руками и часами просиживал, охваченный тоской. Случалось, он перебирал в памяти недавние события, начиная с неудавшегося покушения и заканчивая ночным бегством через ворота у реки. Пытался определить, что сделал неправильно, где мог предпринять что-то иное. Но вроде бы он всегда действовал благоразумно, сообразно ситуации и не допускал ошибок, если не считать того, что доверился жителям Форли, поклявшимся идти за ним до самого конца, и своим высокопоставленным друзьям, обещавшим помощь и поддержку. Он сделал все от него зависящее, а то, что последовало, предвидеть никак не мог. Судьба сыграла против него, вот и все…
Но на бесплодные сожаления он тратил далеко не все свое время. Кеччо наладил контакты с Форли и через своих шпионов узнал, что графиня посадила в тюрьму и казнила всех, так или иначе связанных с мятежом, и город теперь более всего напоминал побитую собаку. Надеяться на поддержку горожан Кеччо никак не мог: активных его сторонников казнили, остальные забились в норы и старались не привлекать к себе внимание. Тогда Кеччо обратился во враждебные Форли города-государства, но везде получил отказ. Милан могуществом превосходил всех, и, пока там властвовал герцог Лодовико, никто не решался и пикнуть. "Подожди, - говорили они Кеччо. - Он вызовет ревность со стороны еще более могучих Венеции и Флоренции. Тогда тебе выпадет шанс, и мы придем на помощь". Но Кеччо не мог ждать. Каждый потерянный день растягивался для него на год. Он худел и все больше замыкался в себе. Маттео пытался подбодрить кузена, но постепенно заботы Кеччо поглотили и его, он потерял присущую ему веселость, стал таким же молчаливым и замкнутым, как и Кеччо. Так прошел год, полный озабоченности и душевных страданий для них и безмерного счастья для меня.
Но однажды Кеччо подошел ко мне.
- Филиппо, я всегда видел от тебя только хорошее, и теперь хочу попросить еще об одной услуге, и эта моя просьба к тебе будет последней.
- Что за просьба?
Кеччо объяснил, что хочет привлечь на свою сторону папу. Он знал, как разозлился его святейшество, не только из-за потери города, но и потому, что его полноправного представителя, а следовательно, и самого папу, подвергли такому унижению. Тогда между Римом и герцогом Миланским действовали некие договоренности, и первый уважал определенные права второго, но Кеччо предполагал, что теперь папа готов нарушить эти договоренности и воспользоваться эффектом внезапности, неожиданно для всех возвратив себе Форли. Тирания Катерины лишила ее поддержки населения, и Кеччо не сомневался, что горожане откроют ворота, увидев его во главе папской армии, и встретят его, представителя папы, с распростертыми объятиями.
Я не понимал, какая от меня будет польза, и мне совершенно не хотелось покидать молодую жену. Но Кеччо очень хотел, чтобы я поехал с ним, похоже, думал, что ему просто не обойтись без моей поддержки, и я счел свой отказ слишком жестоким. Более того, я полагал, что вернусь в Кастелло через месяц, и горькое расставание таило в себе сладость встречи. У меня самого были в Риме кое-какие дела, которые я откладывал на потом, потому что не мог даже подумать о расставании с Джулией. И я решил согласиться на путешествие.
Уже через несколько дней мы были на пути в Рим. Я грустил, потому что впервые после свадьбы покинул жену, и расставание оказалось более болезненным, чем я ожидал. Тысячу раз я находился на грани того, чтобы сказать, что я передумал и никуда не поеду, но не смог этого сделать из уважения к Кеччо. Грустил я и от того, что Джулию предстоящая разлука печалила куда меньше моего, но тут же отругал себя за глупость. Не следовало мне ожидать от нее столь многого. В конце концов, речь шла лишь о четырех коротких неделях. Джулия во многом оставалась еще ребенком, а сильные эмоции возникали только у тех, кто жил долго и много страдал.
Мы добрались до Рима и попытались добиться аудиенции у папы. Начались бесчисленные встречи с мелкими чиновниками, нас отсылали от одного кардинала к другому, мы проводили долгие часы в приемных, чтобы услышать несколько слов от очередного великого человека. Иной раз я так уставал, что засыпал стоя, но в Кеччо энергия так и бурлила, и мне приходилось повсюду сопровождать его. Месяц прошел, а мы не продвинулись ни на шаг. Кеччо уговорил меня остаться еще на две недели. Я согласился, и вновь потекли хождения по кабинетам. В какой-то момент вспыхнул луч надежды, и Кеччо летал, как на крыльях. Но надежда угасла, и Кеччо впал в отчаяние. Месяц растянулся на три, и я видел, что наши усилия бесплодны. Папа вел сложные переговоры с герцогом, каждая сторона внимательно следила за другой, пытаясь с помощью обмана и подкупа добиться односторонних преимуществ. В переговоры втянули короля Неаполя, Флоренция и Венеция проявляли к ним все больший интерес, и никто не знал, чем все закончится.
Однажды Кеччо пришел ко мне и буквально рухнул на мою кровать.
- Толку никакого. - Голос переполняло отчаяние. - Все впустую.
- Мне очень жаль, Кеччо.
- Тебе лучше поехать домой. Здесь тебе делать нечего. Нет никакого смысла держать тебя в Риме.
- А вы, Кеччо? Если добиться ничего не удается, почему вам тоже не уехать?
- Здесь мне лучше, чем в Кастелло. Здесь я в центре событий, и я могу еще подождать. Война может начаться в любой день, и тогда папа найдет время выслушать меня.
Я видел, что мне оставаться смысла нет, и понимал, что уговорить его уехать не удастся, поэтому собрал вещи, попрощался с ним и отправился в обратный путь.