Но почему же теперь улыбка Пырвана вспоминается ему немного грустной? Неужели брат знал, что ему не суждено вернуться?.. Димитр стоит в углу, скрестив руки, глаза у него большие и синие, и говорит он спокойно и задумчиво:
"Ты не горячись, братишка, у борьбы свой закон: или ты боец, или вообще не путайся под ногами тех, кто борется"...
- А-а-а! Ты еще улыбаться, мать твою так! - процедил полицейский.
Другой, постарше, похоже, только что вошел. Он выбил палку из рук молодого, прижал его к стене и прошипел:
- Отправляйся спать, иначе...
Тот вроде бы опомнился. Сплюнул на пол - зубы у него ровные, мелкие, крепкие. Потом, тяжело ступая, вышел из комнаты, и гул его шагов еще долго отдавался под лампой качающимися тенями.
В комнате вдруг стало тихо. Неправдоподобно тихо. Наконец кто-то перерезал веревку, и Антон плюхнулся на пол. Какое блаженство! Взлетел кверху потолок с облупленной штукатуркой, по рукам и ногам стало растекаться тепло. Возвращалась жизнь, или это было властное желание пересилить самого себя?
Антон облизал губы и стал разглядывать склонившегося над ним человека. Мужчина лет сорока, с легкой сединой на висках. Плотный, уверенный в себе. Только кадык судорожно бегает вверх-вниз. Антону казалось, что он погружается в ванну с теплой водой. Глаза слипались. Хотелось понаблюдать еще, но сил уже не было.
А когда он разомкнул веки, догадался, что его кто-то несет, и он покачивается на руках незнакомца, как в детской люльке. Чьи это руки? Антон ничего не мог понять. Ощущал только, что ступни приятно покалывает. Словно он в бассейне старых римских бань в Огняново, хотя не было никакого пара и не пахло серой.
..."Антон, замеси немного теста!" - просит Ивайла, медленно, с вымученной улыбкой усаживаясь у огня. Она так бледна, что он пугается.
Девушка только что вернулась с явки, и когда пошевелила ногой, выше колена брызнул красный фонтан. Кровь удалось остановить, лишь залепив рану мягким тестом. Значит, и кровь жаждет хлеба. А если бы не нашлось муки, кровь могла бы взыграть, взбунтоваться, и тогда поди усмири ее! Вот какая сила - хлеб!..
- Идиоты! Разве так можно? Кто вам позволил!..
Антон открыл глаза. Теперь он сидел на стуле, а против него стоял высокий, затянутый в полицейскую форму человек с аксельбантами и блестящим кортиком на поясе. Лицо его было красным от возбуждения. Взгляд беспощадный и острый, как бритва. Сейчас глаза его широко открыты, они ждут, когда перед ними раскроется чужой и непонятный мир, а затем снова станут сверлящими и ненасытными.
"Глаза, сынок, даны людям для обмана. В них все спрятать можно! - сказала ему однажды мать, почувствовав доверчивость Антона. - Будь осторожным! Больше всего остерегайся людских глаз!"
- Как вам не стыдно! - продолжал разоряться полицейский. - Марш отсюда! Кто вам разрешил так с ним обращаться? Принесите сухую одежду! Да шевелитесь!
Антон узнал - это начальник полиции. И впился в него глазами.
Нет, в его глазах не было страха перед сильным или инстинктивного раболепия перед властью. В глазах Антона было презрение человека, которому нечего терять. Взгляды их встретились и оттолкнулись.
- Почему ты такой мокрый и весь в синяках? - тихим, вкрадчивым голосом спросил начальник. Он не извинялся - просто отделял себя от других.
- Да так, ничего! - выговорил Антон запекшимися губами. - Упал, когда меня вели... по лестнице! Оступился!
Эти слова хлестали начальника по лицу, хлестали наотмашь, как те удары, что недавно обрушивались на самого Антона. И все-таки полицейский чин, казалось, был доволен таким ответом.
- А я уж подумал, что это наши... - Голос полицейского потеплел. Он подошел к столу, налил стакан воды. - Разве знает человек, кого надо остерегаться и кому верить? Идиоты!.. На, держи!
- Сыт по горло, - отрезал Антон, хотя в горле у него все пересохло. - Три ведра уже выпил! - Голос его дрогнул, и он испугался, как бы не выдать своего удивления резким поворотом допроса. Лицо начальника полиции расплылось в улыбке. Казалось, разговор даже забавляет его. Наверняка он думал: что это - дерзость или фанатическая ненависть юнца, напичканного коммунистическими идеями?
Потом, когда Антон натянул на себя сухую, но сильно поношенную одежду из домотканой шерсти, начальник снова уставился на него и неожиданно спросил:
- А мы, кажется, уже знакомы, а?
- Так точно, господин начальник! - Антон попытался вскочить со стула и вытянуться по стойке "смирно", но тут же брякнулся на стул как подкошенный - ноги его горели огнем.
- Видишь, еще немного, и мы окажемся друзьями!.. - Теперь начальник уже с нескрываемым интересом посмотрел на Антона. - А как мы познакомились, не припомнишь?
- Никак нет, господин начальник, но вас ведь все знают!
- И наверняка говорят, а?.. Интересно, что же обо мне говорят?
- Точно не могу ответить, господин начальник, только слыхал, что вы самый жестокий полицейский, но...
- Вот видишь, чего только не болтают люди! Самый жестокий полицейский! А почему?! Потому, что охраняю государство и стою на страже порядка. Да разве это государство мое собственное? Ну, да ничего! Когда мы с тобой лучше узнаем друг друга, ты сам убедишься... Предлагаю только одно условие - говорить правду!
- Так точно, господин начальник, только правду! - снова четко, по-военному отбарабанил Антон.
- Ну, тогда все в порядке! Я всегда любил откровенных людей. Закурить хочешь? - он взял со стола пачку сигарет "Томасян" и протянул Антону.
- Никак нет, господин начальник, я не курю! - ответил Антон.
- Очень хорошо! Это в Молодежном союзе вас так учат? Не курить... не пить...
- Так точно, господин начальник!
- Браво! И теперь, в партизанском отряде, вас тоже продолжают обучать? - небрежно подкинул полицейский, закуривая и садясь против Антона.
- Так точно, господин начальник, продолжают. Мы готовим рефераты, слушаем лекции...
- Сколько человек у вас в отряде? - резко прервал его начальник полиции, потянувшись к пепельнице.
- Не могу знать, господин начальник! - как заведенный, выпалил Антон.
Полицейский посмотрел на него несколько озадаченно. До сих пор все вроде шло нормально, значит, он и в самом деле ожидал другого ответа. Он молчал. Похоже, испугался, что зашел слишком далеко, но не хотел ни выдавать себя, ни идти на попятную.
- Как!.. Ведь мы же условились беседовать по-дружески и говорить чистую правду?
- Так точно, господин начальник, только правду! - снова отчеканил Антон, не сводя с него взгляда.
- Так-то оно так, но ты же мне врешь!
- Никак нет, господин начальник!
- Тогда почему не скажешь, где сейчас ваш отряд? - Начальник полиции уже успел взять себя в руки.
- Не знаю, господин начальник, поэтому и не говорю!
- Глупости! Только не надо уверять меня, что ты все забыл!
- Так точно, господин начальник, если бы вас так били, у вас бы тоже все из головы вылетело!
Начальник полиции снова погрузился в молчание. Говорили лишь его глаза, метавшие искры. Понял ли он, что игра проиграна, еще не начавшись? Лицо его вытянулось, глаза ввалились и потемнели.
- Жаль! - вздохнул он. - Ты еще такой молодой, а все торопишься, торопишься... А куда, спрашивается?
Антон не ответил.
- Не беспокойся! Если не хочешь, допрашивать тебя не буду. Для меня главное - чтобы ты задумался, куда может привести тебя извилистый и скользкий путь.
- Мой путь уже окончен, а про ваш вам лучше знать, - дерзко и неожиданно для самого себя отрезал Антон.
- Хм! - снисходительно улыбнулся тот, и в глазах его мелькнуло любопытство человека, располагающего неограниченной властью. - Знаешь, в чем разница между тобой и мной?
- Я голодный, господин начальник! - уклонился от прямого ответа Антон.
Полицейский посмотрел на него, встал из-за стола, обернулся, подошел к окну, открыл створки и снова закрыл. В кабинете стояла духота. Чугунная печка раскалилась докрасна.
- Слушай, а почему ты решил, что мы непременно должны тебя расстрелять?
Это было как гром среди ясного неба.
- У вас нет другого выхода, господин начальник! - тихо сказал Антон.
- Если мы - полиция, значит, только убиваем, сеем смерть, так думаешь? Вы убегаете, мы вас преследуем и уничтожаем...
- Вот тут вы ошибаетесь, господин начальник! Всех ведь перебить нельзя, да и мы вам не прощаем!
..."Приговаривается к смерти!" - произносит Димо.
Осужденного колотит дрожь, кажется, он давно уже расстался и с этими соснами, и с этим небом, по которому несутся белые облака. Чего стоит смерть человека, когда за его спиной маячит предательство, когда пятеро ремсистов уже в тюрьме, Шоп убит, а Лиляну выбросили на берег реки, и товарищи нашли ее окоченевшее тело. Взяли предателя в его собственной лавке. Он ничего не отрицал, только дрожал всю дорогу до партизанского лагеря. Рассказал, запинаясь, как сломался и стал изменником: пока били, истязали - он терпел, но когда привели его дочь и раздели... Не мог объяснить, почему ни с кем не поделился, никого не поставил в известность. Не мог объяснить, почему стал выдавать одного человека за другим, пока, наконец, его самого не поставили к этой сосне. Человек властен лишь над собственной совестью и собственным достоинством. Смерть не зачеркивает преступлений - она просто обрывает их. И только. Казнь предателя - это даже не возмездие, ибо правый в нем не нуждается, она лишь приносит уверенность в завтрашнем дне и предвещает радость тем, кому даже и знать не надо, почему все завершилось таким исходом. Таков закон, такова логика...
Кто-то пересек коридор, лампа под потолком едва заметно покачнулась, и на облупленной стене какая-то тень поклонилась освещенному пятну.
...Мануш удивленно поднимает брови:
"Вот люди, придумали бы что-нибудь стоящее, а то во всех сказках юнаки побеждают, чудовища погибают, а зло продолжает себе хозяйничать на земле. И вот мы теперь ходим по горам - по Пирину, по Риле, по Родопам, чтобы победить зло. Но работа эта не из легких. Если меня спросить, то не по нутру мне эти сказочки, они обманывают, усыпляют. По мне, сказки должны кончаться так: одно чудовище сгинуло, а другое, пострашнее, осталось, и теперь пришел черед схватиться с ним не на жизнь, а на смерть".
В землянке мерцает огонек керосиновой коптилки, под ним склонилась Ивайла - пишет воззвание к своим соученицам по гимназии, и тень от ее руки плывет по дощатой стене, странная и причудливая...
- Только не воображай, что ты уже вкусил плод от древа жизни! Разве ты не понимаешь, что твою молодость превратили в мишень, продырявленную пулями задолго до того, как ты оказался у нас?
- Мы по-разному смотрим на жизнь, господин начальник! И нам нет смысла продолжать разговор. Расстреляйте меня, и точка!
Полицейский прошелся по кабинету, помолчал и вдруг сел против Антона.
- Послушай, а если я дам тебе возможность бежать?
- Не все ли равно - убьете при попытке к бегству или в этой комнате, - стиснул зубы Антон. - Но мои товарищи отомстят. Отомстит!
- Да!.. Такие люди, как ты, или живут будущим, или умирают без прошлого.
- Да здравствует Красная Армия!-одним духом выпалил Антон, как будто в него уже целились из автомата.
Начальник захохотал, гортанно и громко.
- Хорошо, хорошо! Я знаю, ты насквозь пропитан большевистской пропагандой. Хочешь стать героем, да? Тогда слушай меня внимательно. Отпущу тебя сегодня же. Иди в отряд и расскажи, что ты ни в чем не признался и никаких обещаний полиции не давал! Еще скажи, что я освободил тебя просто так... Ну, потому что мне понравилось твое дерзкое поведение!
Как это понять - или под ногами опять земля, или это новая уловка? Игра с обреченным на смерть? Голос полицейского звучал четко, он старался придать ему искренность и вместе с тем сохранить оттенок угрозы.
Все мысли, все существо Антона насторожилось.
- Вы думаете, я вам верю, господин начальник?
- Ничего! Достаточно, чтобы тебе свои "поверили", вот тогда ты узнаешь, почем фунт лиха!
Антон недоверчиво покачал головой:
- Ошибаетесь, господин начальник!
- Сам увидишь, что будет. Я хотел сделать из тебя человека! А ты оказался глиной, из которой даже кирпич не слепишь... Эй, кто тут за старшего!
Скрипнула дверь, и в кабинет вошел уже знакомый Антону полицейский - тот, постарше, что участвовал в допросе, только теперь на нем был полушубок. Он замерз, наверное, болтался где-то на улице.
- Старший спит, господин начальник!
- Забирай этого субчика, и чтобы духу вашего здесь не было! Как пройдете засады, отпусти его на все четыре стороны!
- Будет сделано, господин начальник! Но... - И он заговорщически улыбнулся.
- Никаких "но"! - рявкнул начальник и, обернувшись к Антону, добавил: - Если ты не дурак, через некоторое время сам будешь искать меня! Смотри, связь только через твою мать! Ясно?
Начальник полиции размахнулся, и Антон свалился на пол. Начальник вышел. Прелые доски заскрипели, лампа качнулась, по стене запрыгали тени.
- Ладно, парень... Тише! Тише! - услышал он шепот, но голоса не узнал.
В коридоре было пусто и темно.
Безлюдный двор тонул в белом зимнем мраке. Невысокая ограда. Да, здесь. Кто-то приподнял Антона и перекинул через ограду. Не было сил пошевелиться. Антон ощущал только, что ноги его горят, и оттого ему вроде даже приятно лежать на холодном снегу.
Потом его снова закачало, как в люльке. Нет, это не мать его баюкает, и это учащенное дыхание - тоже не ее.
Что за человек, кто он? Антон раскачивался на его спине в такт шагам и вдруг почувствовал облегчение, даже радость. Повеяло надеждой. Неужели удалось вырваться? Все это похоже на сон. На улице послышались голоса, и человек со своей ношей метнулся в темную подворотню. Что все это значит?! И тут Антон понял: у человека в полушубке за пазухой спрятан какой-то предмет. Рука потянулась к чужому карману, осторожно нащупала пистолет. И удивительно - его ледяная поверхность излучала тепло, которое бодрило Антона больше, чем свежий ночной ветер.
Антон понял. Да, это полицейский - тот, что постарше.
...Они идут друг за другом. Впереди Мануш. Снег хрустит под ногами, и этот предательский звук не отстает от них ни на шаг. Стиснув зубы, они продолжают идти, потому что не могут, не имеют права останавливаться. И молчат. Таков закон. И только пересекли проселок, как послышался треск мотоцикла. Следом за ним из-за поворота блеснули огни грузовика. Мануш и Антон залегают в придорожных кустах. Мотоцикл промчался мимо, вильнул в сторону и замер. Лишь свет его фары, прорезая белые сумерки, указывает дорогу грузовику с плотно натянутым брезентовым верхом. Фургон заскрежетал и тоже остановился.
Из кабины выскакивают двое, из кузова еще двое. Все в форме полицейских. Их видно как на ладони. Застрочил автомат Мануша, Антон тоже нажимает на спуск. И стреляет до тех пор, покуда пистолет не обмякает безвольно в его руке. Мотоцикл рванул с места. Но пока он заменял обойму, все поглотил белый туман.
В кузове лежат трое связанных мужчин. Антон яростно срывает веревки. Освобожденные плачут, не в силах поверить, что к ним пришло спасение. Времени нет по-настоящему дать волю радости - ведь перестрелка может привлечь новых карателей.
"Вот так-то, товарищи! Конец вашим мучениям!.."
Особенно запомнился седовласый человек лет пятидесяти. Похоже, ему досталось больше других - все лицо его в синих подтеках. Антон с Манушем провожают опьяневших от счастья, только что обретших свободу людей, объясняют им, где отсидеться и кого дожидаться, а сами двигаются дальше. Они пробираются мимо постов и полицейских засад, глядя на силуэты часовых, пересекают скованные льдом речки и прислушиваются, прислушиваются... И как награда за нелегкую дорогу - родной очаг деда Косты и запах домашнего хлеба. Хлеб и сало. Именно за этим они и пришли. Продукты надо переправить в отряд. Дед Коста знает старую Кременскую лесопилку, он и проведет туда двух нагруженных мулов. На всякий случай ему раздобыли пропуск на право передвижения по всей околии, к тому же он знает здешние места как свои пять пальцев.
Потом Антону одному пришлось пробираться в Тешово. Быть может, нет ничего страшнее, чем блуждать темной ночью по заснеженным полянам и глухим лесам. Антону надо миновать Папаз-Чаир, Млаки. А как узнаешь, где притаился враг? В любую минуту может прогреметь выстрел... Конечно, он ответит... Когда Антон добрался наконец до бабы Янинки, он замерз, как сосулька. Грохнулся на лавку. Перепуганная старуха кладет перед ним ломоть хлеба и крестится, заглядывая в его обветренное, заросшее лицо.
"Господи боже мой, пресвятая богородица! Мать родная по нему плачет! Покарай злодеев, господи"...
- Эй, ты еще жив?
Антон открыл глаза. Над ним было ясное небо. Полицейский сидел, положив голову парня к себе на колени, и с тревогой смотрел на него.
- Да скажи же наконец хоть что-нибудь!
Антон продолжал молчать. Он наслаждался морозным воздухом и видел только огромное небо, покрытое зимними звездами, которые ежились от холода.
- Ясно!
- Что?
- Ничего! Не дорос еще, все равно не поймешь...
Полицейский пыхтел, сгибаясь под тяжестью Антона, спотыкался, по колено проваливаясь в сугробы.
- Стой! - скомандовал Антон.
- Что, са-м сможешь?
И они пошли гуськом, след в след. Снег мягко оседал под ногами, и Антон почти не чувствовал боли. Он еле брел, но ему хотелось петь. Ведь он думал, что все кончено, а вот он снова на свободе, да еще раздобыл пистолет! И не какой-нибудь, а настоящий парабеллум. Уж тут клещи наверняка не понадобятся. А если разобраться - что, в сущности, требуется от человека? Выдержать одну-единственную ночь. Или сто ночей. Словом, сколько нужно. А потом... Потом - перед тобой снова родные горы, товарищи...
- Как поднимемся наверх, дальше пойдешь один. Засад больше нет!
- А ты?
- У каждого своя дорога, парень! Я ведь не спрашиваю, куда ты направишься дальше.
Светало. Ятаки наверняка уже на месте. Было договорено, что они перенесут продукты в лесопилку и будут ждать Мануша.
Интересно, как там у них, наверху? Наверно, как всегда. Залегли и не шелохнутся. Никаких движений. Никаких разговоров. Чтобы не тратить сил зря. Это - приказ!
Еда - щепотка муки со снегом. А может, и мука уже кончилась? Вряд ли, тогда оставалось еще на четыре дня.
Почему выбор пал на Антона? Да потому, что, кроме Мануша, только он еще мог двигаться. Таким уж он уродился. Товарищи, особенно те, кто считал его хлипким мальчишкой, просто не знали, с кем они имеют дело. Мама, бывало, с тревогой говорит отцу:
"Поищи хоть что-нибудь, фасоли принеси... У ребенка со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было!"
А отец только улыбается:
"Да ты посмотри - он вертится как юла. Мой корень! Мы, Жостовы, все такие!"