- Правильно. Мне его в Ашхабаде подсунули. А времени проверить не было.
- Так что ж его теперь, обратно? - простодушно спросил ротный.
- Ты же не дурак, Фоменко, а такое говоришь, - почти ласково произнес секретарь. - Нельзя его обратно… Большие неприятности могут быть. У меня…
Поташов почесал затылок.
- Тебе, кажется, уже давно пора майора получать, а?
- Пора. Да должность капитанская. - Фоменко развел руками, но тут же, устыдившись этого слишком откровенного жеста, быстро спрятал их за спину.
- Это дело поправимое. Должность найдется. - Губы Поташова растянулись в гримасе, которая должна была означать улыбку. - Для умного человека всегда найдется.
И снова его напряженно-ждущие глаза говорили: "Ты же знаешь, что в третьем батальоне освободилась должность начальника штаба. Вот бы тебе на нее, а? Через месяц получил бы майора".
- Если вы считаете, что я достоин… - пытаясь не выдать охватившего его волнения, сказал капитан.
- Твою кандидатуру рассматривают, - с напускным безразличием протянул Поташов. - Но есть и другие, понимаешь?
- Понимаю, - кивнул ротный.
- Командир полка обязательно посоветуется со мной, и если я буду настоятельно рекомендовать тебя… - Подполковник помедлил. - Пора получать майора, а?
- Я оправдаю ваше доверие, - отрезал капитан, не найдя сказать в ответ ничего лучшего.
- Вернемся к Ойте. - Секретарь расправил жирные плечи, и Фоменко почувствовал, что сейчас Поташов скажет главное - то, ради чего он вызывал его к себе. - Пока только мы с тобой знаем, кто такой этот Ойте, - подполковник говорил очень медленно - так медленно, что паузы между его словами значили несравненно больше, чем сами слова. - Но если про него узнают там, - секретарь скосил глаза к потолку, - будет плохо. И мне, и тебе.
На лице Фоменко не дрогнул ни один мускул.
- Рано или поздно там об этом узнают, товарищ подполковник.
- Не должны узнать, - ноздри узкого носа Поташова раздулись. - Завтра твоя рота уходит на "боевые". А молодым и неопытным, вроде Ойте, первый раз в бою всегда бывает трудно…
20
После ужина официантки офицерской столовой убирали со столов. Торопливо кидая в большой чугунный бак ложки и вилки, самая старшая из них - полногрудая и крикливая Света - смахнула с носа капельки пота и скомандовала:
- Шевелись, бабы! Не знаю, как вам, а мне надо сбежать пораньше.
- Твой небось уже к окну приклеился. Ждет! - отозвалась, нагружая передвижную тележку мисками, Наталья. Она была почти одних лет со Светой, но смотрелась моложе из-за коротко стриженных и по-кукольному завитых рыжих волос.
Света сладко потянулась.
- Всю ночь спать не даст…
- А мой напьется на радостях да дрыхнуть будет, - заявила Наталья. - Зато уж завтра поутру…
Заговорщицки подмигнув Наталье, Света повернулась к Аннушке, которая молчаливо протирала столы.
- А ты, Ань, торопишься или нет?
Словно не слыша, Аннушка продолжала орудовать тряпкой.
Официантки переглянулись. Света с укором протянула:
- Молчишь… Второй месяц тремся бок о бок, а все как чужая. Молчком да в одиночку здесь пропадешь.
- Пропадешь, пропадешь, - подхватила Наталья. - Мы тебе зла не желаем. Наоборот.
- Спасибо, - не поднимая головы, тихо сказала Аннушка.
- Думаешь, ты какая-то особенная? - продолжала Наталья. - Что мы, не знаем, зачем бабы сюда едут? Чем их еще заманишь на войну, где, неровен час… - Она торопливо перекрестилась. - Или мужиками, или деньгами. Так, Светик?
- Кто нас с Наташкой на четвертом десятке дома бы замуж взял? А здесь с голодухи и сухарь слаще пряника. - Света прыснула. - Глядишь, какой-нибудь и найдется. Вон, Вовка мой уже собирается… Тьфу, тьфу, тьфу, не передумал бы! Ты, конечно, другое дело. Ты бы парня и дома нашла.
- Значит, денежки нужны, - хитро улыбнулась Наталья, тряхнув рыжей челкой. - На французские духи, итальянские туфли… Дома на это, хоть загнись, не заработаешь. Да что зарплата! Ты, Ань, тут озолотиться можешь, только не зевай. Молодая, красивая… Такой товар в Афгане дорого стоит. Посмотри вон, что Элка-машинистка вытворяет.
- Никому не отказывает, только плати, - вставила Наталья. - Зимой в Союз летала, в отпуск. Сколько у нее денег на таможне насчитали! Маничев с Элкой таможню проходил. Маничев врать не станет… А знаешь, что Элка ответила таможенникам, когда спросили, откуда столько? "Сами должны знать, каким местом заработала". Зараза нахальная!
Собрав очередную порцию мисок, Наталья с грохотом швырнула их на тележку.
- Конечно, не всякая так сумеет… Уж если идут на это бабы, то через силу. И через злость. Как Элка ненавидит этих мужиков! Она же их лупит и в хвост и в гриву. Чуть что не по ней - и бьет, и кусает… Вчера вон Венславовичу рожу почистила, весь обляпанный пластырем ходит. А мужики все равно к ней тянутся: красивая…
- Красивая, - с нескрываемой завистью согласилась Света. - Вытерпит она проклятые два года, и баста. Думаете, ей, как всем, не хочется - семью иметь, детей? Да она с тоски по такой жизни воет. А дотянет свой срок - забудет наш полк как страшный сон. Приедет домой - баба как баба. Кто там знать будет, как она в Афгане жила?
- Ну, чего молчишь, Ань? - снова попыталась она втянуть в разговор не проронившую до сих пор ни слова Аннушку. - Думаешь, будешь молчать - все беды пройдут стороной?
Аннушке захотелось вдруг закрыть глаза, заткнуть уши и убежать куда-нибудь, где никто не захочет под грохот тарелок и ложек ждать ее исповеди.
- Если вы торопитесь, уходите, - стараясь не глядеть в глаза официанткам, предложила она, готовая на все, лишь бы их не было рядом. - Работы осталось немного, управлюсь сама.
Света с готовностью швырнула собранный уже было пучок ложек на стол.
- Анька, ты золото!
- В другой раз и мы тебя выручим, - стягивая грязный фартук, заверила Света…
…Аннушка осталась одна. Она опустилась на стул, чтобы передохнуть. Ей и в самом деле было некуда спешить: Фоменко не придет раньше полуночи. Но в полночь или чуть позже…
Аннушка прислушалась: за дверью столовой кто-то насвистывал простенькую мелодию. Кажется, марш "Прощание славянки". Дверная ручка медленно поползла вниз…
Официантка вскочила и растерянно уставилась на человека, который вырос на пороге.
- Поужинаешь со мной? - сказал командир полка, наслаждаясь эффектом, который он произвел своим неожиданным появлением.
У самого молодого в 40-й армии полковника были широкие плечи, густые русые волосы, щегольские, аккуратно подстриженные усы и не было ни малейшего намека на живот.
- Поужинать со мной не желаешь? - еще раз промурлыкал Тодоров.
Аннушка молчала. Командир растерянно хмыкнул, окинул официантку оценивающим взглядом и подошел к ней почти вплотную.
- А ты даже лучше, чем я думал, - сказал он, измерив ее взглядом. - Ну, чего испугалась, глупенькая? Я тебя не съем…
Хохотнув, он положил на плечо Аннушки свою руку.
Официантка, дернув плечиком, попыталась ее сбросить, но цепкие пальцы Тодорова уже гладили ее тонкую, нежную шею.
Аннушка прошептала:
- Пустите, пожалуйста…
- Не пущу! - прохрипел Тодоров, возбужденно дыша.
Полковник привлек Аннушку к себе, сжимая официантку в своих объятиях. Его рука скользнула ниже ее талии и начала медленно забираться под юбку…
Аннушка вскрикнула:
- Да пустите же вы!
Собрав последние силы, она вырвалась из рук Тодорова и оттолкнула его.
Тодоров побагровел. Его лицо исказилось от злости.
- Что, целку из себя строишь? Я в своей комнате стол накрыл, а ты… Запомни: если я чего-то хочу, то всегда это получаю, поняла?! Не хочешь со мной при свечах поужинать? Так я тебя прямо здесь трахну!
Расстегивая на ходу брюки, Тодоров начал надвигаться на Аннушку, беспомощно прижавшуюся к столу. Ее глаза торопливо шарили по сторонам…
Взгляд женщины уперся в большой чугунный черпак, который лежал на столе, и Аннушка схватила его. Полковник бросился на нее, но официантка, ловко увернувшись и отпрянув в сторону, изо всей силы опустила черпак на его голову.
Охнув, Тодоров рухнул на пол, а Аннушка попятилась к двери…
21
И был вечер. И близилось застолье.
Встречали полк с войны сегодня. И провожали на войну тоже сегодня.
Посреди стола возвышалась кастрюля с вареной картошкой в мундире, вокруг лежали наскоро ополоснутые под краном пучки зеленого лука; тарелок не было вовсе, зато кружек и ложек с вилками было в достатке.
Хозяева комнаты - Маничев и Чепига - накрывали на стол и дожидались гостей: Рокфеллера с Фомой.
Открывая банку тушенки, Маничев поранил палец. Сунув его в рот, он сидел на табурете и наблюдал, как Чепига, ловко орудуя ножом, нарезал уже вторую буханку хлеба.
Стрелка на стареньком пузатом будильнике подползала к девяти, когда пожаловал Фоменко. Капитан вошел не один, подталкивая в спину замешкавшегося у порога незнакомого, совсем молодого лейтенанта и приговаривая:
- Не стесняйся. Тут все свои.
Лейтенант долго и тщательно вытирал ноги о половичок, озираясь по сторонам, и наконец произнес:
- Здравствуйте.
- Ждорово, - промычал, посасывая порезанный палец, Маничев.
- У нас еще один гость. - кивнул на незнакомого лейтенанта Чепига.
- Не просто гость, - Фоменко, продолжая подталкивать лейтенанта перед собой, прошел к столу и, положив обе руки ему на плечи, резким толчком усадил на табурет. - Корреспондент окружной газеты, про мою роту будет писать, - гордо добавил он.
- Правильно! - сказал Чепига. - Давно пора.
Корреспондент смущенно привстал.
- Извините, я не представился. Лейтенант Средзакозовцев, Слава, - он попытался протянуть руку расположившемуся напротив Маничеву, но Фоменко, обхватив лейтенанта за плечи, вновь ловко усадил его.
- Сиди! Сейчас выпьем по первой, потом по второй… Там сразу со всеми и познакомишься.
Ротный устроился за столом рядом с корреспондентом и нетерпеливо потер руки.
- Ну что, мужики, пора начинать?
- Рокфеллера ждать не будем? - вынув палец изо рта, поинтересовался Маничев.
- Он может в штабе и до утра просидеть, - поддержал Чепига Фому. - Потом догонит.
Начальник строевой части сел вместе со всеми за стол, аккуратно разлил содержимое одной из бутылок по кружкам и провозгласил:
- С возвращением!
Полковые со знанием дела сделали выдох и припали к кружкам. Быстро опорожнив их, потянулись к закуске. Корреспондент замешкался и выпил позже. Он едва не задохнулся и, выпучив глаза, громко закашлял.
Фоменко от души треснул его кулаком по спине.
- Привыкай, чистый спирт.
- Ничего другого не держим, - вставил, отчаянно хрумкая огурцом, Маничев.
Ошалевший Средзакозовцев открыл рот и высунул розовый, как поросячье ухо, язык.
- Спирт? Первый раз пробую.
- И поверь, не последний. - Едва прожевав, Чепига снова наполнил кружки. - Ну что, по второй?
- Давай, - согласился Фоменко и протянул Средзакозовцеву кружку с водой. - Запивай, легче пойдет.
- Суровые у вас нравы, товарищ капитан, - корреспондент опасливо покосился на бутылку. - Если так пойдет и дальше, я, пожалуй, окажусь под столом.
- Поднимем, - успокоил его Маничев.
Кружки опустошили повторно. Средзакозовцев, передернувшись от отвращения, тоже влил в себя теплую, пахнущую резиной жидкость.
Подцепив ложкой прямо из консервной банки кусок тушенки, Фоменко проглотил его, почти не разжевывая, и махнул рукой.
- Завтра опять на войну. Потери на Панджшере всегда большие…
Чепига поморщился.
- Нашел о чем говорить за столом. Лучше вспомни, что нам рассказывал командир полка. Там, у Ахмад-шаха в госпиталях, медсестры-француженки. По линии Красного Креста. Вдруг твоя рота госпиталь захватит?
Фоменко собирался сказать что-то в ответ, но не успел.
Дверь комнаты едва не слетела с петель, а на пороге вырос распахнувший ее ударом ноги Рокфеллер. Под мышкой начфин держал два объемистых свертка. В свертках булькало и хрустело.
- Принимайте груз! - рявкнул он. - Уроню - пожалеете.
Маничев с Чепигой кинулись спасать ношу.
Отделавшись от свертков, начфин грузно плюхнулся на табурет и стал не без самодовольства наблюдать, как из свертка побольше Маничев вывалил на стол гору жареной рыбы, а из другого, поменьше, Чепига бережно извлек трехлитровую банку спирта.
Наклонившись к самому уху Фомы, Рокфеллер шепнул:
- Слышь, Валер, иду я сейчас мимо офицерской столовой, а навстречу - Тодоров. И башка у него - вся в крови…
- Ты что?!
- Не замечая меня, прет, как бык. Глаза стеклянные… Постоял я чуток, пока он к себе в модуль не зашел, развернулся - и прямым ходом в женский барак. Подумал, может, бабы чего знают.
Корытов внимательно посмотрел другу в глаза.
- Помнишь, ты перед "боевыми" на всю ночь уходил? Ну, к новенькой этой, официантке… Аней ее зовут.
- Ну?! - Фоменко побледнел.
- Короче, Тодоров ее сегодня в столовой хотел… Ну, ты понимаешь. Да куда там! Она его треснула черпаком по башке - и ходу… В модуле сейчас сидит, заперлась с перепугу в своей комнате, никого не впускает. - Рокфеллер перевел дух и добавил: - Валер, я не знаю, что у тебя там с ней… Но если у тебя серьезно, прямо сейчас туда беги, слышишь? Молодая, как бы чего с собой не сделала.
Фоменко затаил дыхание. На его мгновенно вспотевшем лбу вздулась голубая вена - тугая, как тетива. Он глухо, как из-за стены, сказал:
- Чего я туда побегу? Пусть побудет одна, успокоится…
- Как знаешь, - пробормотал начфин и вдруг понял, что они с Фоменко уже давно говорят не шепотом, в комнате стоит гробовая тишина, а Чепига, Маничев и корреспондент жадно ловят каждое слово.
- Как знаешь, - повторил начфин, обведя гостей растерянным взглядом. - Чего притихли? Чего не наливаешь, Витя?
Чепига с готовностью потянулся за бутылкой, а уже изрядно захмелевший Маничев, слышавший, как видно, добрую часть разговора, протянул:
- Значит, Анька-официантка Тодорову башку расшибла? Так ему и надо. Все от жизни торопится взять. Если какая новенькая в полку, ни за что не пропустит. Бабу только жалко. Командир ей такого не простит, на этой же неделе вышвырнет обратно в Союз.
- Заткнись, - тихо, но внятно сказал Корытов, но, увидев, как вытянулось от обиды лицо Маничева, спохватился и примирительно добавил: - Думай, что говоришь, Саня. Вон, корреспондент рядом. Напишет про наш полк невесть что…
- Нет-нет, ничего плохого я писать не собираюсь, - шумно заверил его Средзакозовцев.
Его, как и следовало ожидать, развезло раньше всех. Длинный чуб лейтенанта свесился и прикрыл правый глаз.
- Вот потому-то все наши газеты и врут, - ехидно процедил Маничев. - С твоей "Окопной правдой" только в сортир ходить.
- Во-первых, не "Окопная правда", а "Фрунзевец". - Средзакозовцев поправил волосы. - А во-вторых… Нельзя писать обо всем, понимаешь? Чтобы молодым ребятам было не страшно сюда ехать. Чтобы их матери были спокойны…
- Чтобы их сыновей убивали, а они были спокойны? Да ты хоть раз видел - там, в Союзе, - как в чей-нибудь дом привозили цинковый гроб? Ты хоть это-то видел?
Маничев повернулся к Фоменко.
- Расскажите ему, Валерий Григорьевич. Вы же зимой сопровождали груз "двести".
Фоменко вздохнул, утопил широколобую голову в плечи и опустил на глаза веки.
- Хуже нет, чем цинки возить… В Курской области в одном районе шестерых выгружали: военком нормальный попался. Сказал, что сам, без меня, по домам развезет. А в соседнем районе военком трусливый, гад! Настоял, чтобы я поехал вместе с ним. Не помню уже, как село называлось - Гречиха или Гречишиха…
22
К старенькому, покосившемуся дому на окраине деревни подъехала грузовая машина, в кузове которой стояли несколько цинковых гробов.
Машина остановилась недалеко от крыльца.
Из кабины машины выбрались Фоменко и районный военный комиссар подполковник Трепачев.
Они опустили борта машины с обеих сторон, а затем, переглянувшись, направились к крыльцу дома.
Дверь дома распахнулась. На пороге появился низкорослый, седой, небритый мужичок со значком участника Великой Отечественной войны на поношенном пиджаке.
Он посмотрел на машину с гробами, медленно спустился с крыльца и замер рядом с ними.
Фоменко и Трепачев остановились в нескольких шагах от мужчины.
Откашлявшись, Фоменко обратился к нему:
- Вы - Кузьменко? Анатолий Ефремович?
Мужичок грустно вздохнул.
- Я.
Фоменко кивнул на машину.
- А мы…
Мужичок махнул рукой.
- Да понял я уже, кто вы. Мы похоронку получили еще третьего дня…
Он снова вздохнул.
- Сына привезли?
Трепачев опустил голову.
- Да.
Едва военком произнес это, как на крыльцо выскочила мать погибшего солдата - маленькая, сухонькая, в черном платье и черном платке. Увидев машину с гробами, она замерла на месте, обхватила лицо руками и начала тихонько выть, качая головой из стороны в сторону.
Не переставая выть, она медленно спустилась по ступенькам и двинулась к Фоменко и Трепачеву. Мать остановилась напротив офицеров и, затихнув, опустила руки.
Мокрыми от слез глазами она посмотрела сначала на Трепачева, а потом перевела взгляд на Фоменко.
Ее глаза загорелись ненавистью.
Хрипло и пронзительно вскрикнув, она подскочила к Фоменко вплотную и наотмашь, что есть силы, ударила его рукой по щеке.
Фоменко, не увернувшись и даже не попытавшись закрыться, лишь слегка наклонил голову и зажмурил глаза.
Мать снова ударила его - уже по другой щеке, - а затем нанесла еще один удар, и еще…
Когда у нее уже совсем не осталось сил, мать опустила руки, села прямо на землю и, обхватив ладонями лицо, снова начала выть…
23
Фоменко обвел людей, сидящих за столом, грустным взглядом.
- Так ни слова и не сказала… И когда гроб выгружали, и когда в дом заносили…
Он шумно вздохнул.
- Один он был у нее, сын-то.
В комнате на несколько секунд повисла тишина.
Фоменко, приподнявшись, взял в руки трехлитровую банку и снова разлил по кружкам спирт. Закончив, он поставил банку на стол, встал и тихо произнес:
- Третий тост.
Остальные тоже поднялись.
Стараясь не морщиться, выпили молча и не чокаясь.
Так же молча сели и потянулись за закуской.
Прожевав, Корытов снова придвинулся к Фоменко вплотную и шепотом протянул:
- А может, все-таки надо к Ане сходить, Валер?
Фоменко тоскливо зажмурил глаза и отрицательно помотал головой.
- Не надо, Женя.