- Нет, нет, и я не советую вам, и врач наш возражает, - директор взглянул на стоявшего у стола человека. - Лучше подлечитесь хорошенько, а потом приходите.
- Когда подлечусь, я на фронт пойду, - буркнула я сердито.
Как бы в ответ на мои последние слова директор сказал:
- Здесь есть кому работать. Молодежь вас заменила… Понравились вам наши ребята?
- Ребята молодцы…
- А ведь знаете, товарищ Сычева, это все выпускники-десятиклассники. Вот садитесь, - указал он мне на стул, - я вас познакомлю с нашей молодежью. На фронте будете рассказывать о наших комсомольцах… Вот, например, та девушка, Юлия Заидзе.
Директор говорил не торопясь, с расстановкой, свертывая из газетной бумаги самокрутку.
- …Была секретарем комсомольской организации в школе, где училась. Отец ее работал у нас в никелировочном цехе мастером. Когда началась война, ему, как и многим рабочим нашего завода, идти на фронт не разрешили. Ребята в школе часто упрекали Юлию в том, что ее отец не на фронте, окопался, мол, в тылу. Несколько раз приходил ко мне мастер Заидзе и требовал, чтобы его отпустили. Но я не мог этого сделать… Сами поймите, товарищ Сычева: отпустить вдруг мастера! Тогда и остальные потребуют того же. Все уйдут на фронт, а мне что - завод закрывать? Хромировщики и так дефицитная специальность. И я отказывал Заидзе, убеждая, что он и здесь необходим. В последний раз даже накричал на него. А у него от огорчения глаза потемнели. Меня, говорит, родная дочь уже возненавидела, не верит, что вы не пускаете, думает, я трус!..
В этот же вечер в семье Заидзе у отца с дочерью был крупный разговор. "Не могу я больше выносить упреки товарищей", - со слезами на глазах говорила Юлия. А на другой день в выпускном классе, где она училась, было созвано срочное комсомольское собрание. Обсудили предложение Юлии и вынесли постановление: ходатайствовать о создании ученической группы в семнадцать человек в хромировочном цехе нашего завода. Приняли мы молодежь, - придавливая в пепельнице окурок, усмехнулся директор. - За один месяц стали эти ребята специалистами. Пришлось удовлетворить тринадцать заявлений квалифицированных рабочих-хромировщиков. "Наши дети заменят нас у станка", - сказали они мне. Вот видите, что делает молодежь? Так что большой нужды в вас, инвалидах, здесь нет, - заключил директор, возвращая мне документы.
Расстроенная вернулась я в гостиницу. Поезд уходил утром. Решила остаться еще на день в Тбилиси, чтобы побывать у Заидзе.
На другой день пошла к Юлии. Дверь открыла девушка, очень похожая на нее, приветливо пригласила войти в комнаты и пошла будить сестру, которая недавно возвратилась с работы. Мне было неловко, но Юлия очень обрадовалась моему приходу, познакомила с сестрой, усадила на диван. Она спросила, поступила ли я на завод. Я рассказала об отказе директора.
- Правильно, - неожиданно для меня воскликнула Юлия, - вид у вас нездоровый, вам никак нельзя к станку.
Не найдя у нее сочувствия, я решила переменить тему разговора:
- Выполнила ваша бригада обязательства?
- Еще как! - весело ответила девушка, и ее черные глаза засверкали.
Поздно вечером пришла мать моей новой знакомой. Пока сестры готовили ужин, она рассказывала о муже. Он воевал в летной части.
- В своих письмах к Юлии отец пишет: "Дочка, к труду относись честно и учи этому других. Береги честь нашей фамилии на заводе…" О, если Юленьке по работе нужен совет, она всегда обращается к отцу! - с гордостью добавила мать.
- А вы где работаете? - спросила я, рассматривая утомленное лицо женщины.
- Я бухгалтер одного большого производства, оно тоже работает для фронта. Работаем иногда по двенадцать часов, а то и больше. Да и не только мы, многие теперь так.
После ужина я собралась уходить, но меня не отпустили и оставили ночевать.
Я утонула в перинах и подушках. Давно не спала на такой мягкой постели. Хозяева быстро уснули, утомленные за день, а я еще долго ворочалась, думала об этой хорошей, честной семье тружеников, о том, что все истинные патриоты именно в эти тяжелые для Родины дни откликнулись на призыв партии, стараются как можно больше сделать для фронта. Вспомнились сталинирские работницы.
"Завтра же поеду туда и устроюсь на любую работу".
Утром поехала на вокзал. Купила газету и по широкой лестнице поднялась в зал для военнослужащих. Между двумя большими кадками с развесистыми пальмами стоял диван. Прошла к нему и, усевшись поудобнее, развернула газету.
- Сестра! Зачиталась? - проговорил кто-то над самым ухом.
Рядом сидел очень молодой, курносый боец с папочкой в руке.
- Ты, сестра, откуда? - поинтересовался он.
Я коротко ответила, недовольная тем, что он мешает читать.
- Какие же известия? - не унимался мой сосед и, взяв газету, стал вслух читать сводку Совинформбюро, приговаривая: - Все прут и прут. Вот и мою область заняли.
- А откуда ты?
- С Донбасса. С Макеевки, шахтер. Дали мне в госпитале отпуск на месяц, а ехать некуда, вот и болтаюсь тут.
Боец вздохнул и аккуратно сложил газету.
- Уж я с врачами и ругался, и просил их - ничего не помогает. Отпуск - и точка. Хочешь не хочешь - гуляй, а не спросят, - может, у тебя на душе такое, что не до гулянья, - и он зло стукнул палкой об пол.
- Да куда тебе на фронт, ты вон еще с палочкой ходишь.
- Это я для маскировки, - засмеялся боец. - Моего ранения не видно, а здоровому в тылу стыдно ходить. Все оглядываются: "Молодой, а не на фронте". Вот я и взял палочку. Каждому ведь не объяснишь, что врачи не разрешают.
- Я тебя понимаю…
- А ты тоже фронтовичка?
- Да.
- На каком фронте была?
Я начала рассказывать о себе. Но голос диктора меня прервал. Объявляли посадку на поезд "Тбилиси - Баку". Мой сосед, забыв о палке, со всех ног побежал к поезду. Я только улыбнулась ему вслед.
К перрону подошла электричка, началась посадка на Гори и Сталинири.
На второй день вечером я была дома. Как обычно по вечерам, собираясь у репродуктора, слушали последние известия. В сводке сообщалось, что особенно ожесточенные бои происходят на Ростовском направлении. Наши войска отражают атаки противника, уничтожая его технику и живую силу.
"Враг стоит у ворот Кавказа", - подумала я.
Недавно сообщалось в газетах, что в итоге четырех месяцев войны опасность, нависшая над нашей страной, не только не ослабла, но, наоборот, еще больше усилилась. Враг захватил ряд областей, угрожает Москве.
Перед глазами вставали фронтовые картины. Там, на передовой, сейчас завывает вьюга, заносит снегом окопы и пушки. Там мои товарищи сражаются с озверелым врагом. Там, только там мое место…
Нет, завтра же надо ехать прямо в часть действующей армии и требовать зачисления. Не хочу больше лечиться, довольно! Подошла к раскрасневшейся во сне Лорочке. "Прости меня, дочка. Иначе не могу…"
Рано утром пошла на почту узнать, нет ли ответа на мой запрос о Грише. Но там ничего для меня не было.
Долго не могла решиться сказать старикам. Но за завтраком собралась с духом и объявила, что здоровье мое поправилось и я сегодня же еду на фронт.
Отец стал было уговаривать:
- Ты у нас одна, нам уже перевалило за шестой десяток, что будет с ребенком, если ты погибнешь?..
И упрекнул мать за то, что она мне не возражает. Она ответила:
- Что я могу сказать, отец? Если бы мы были в ее возрасте, то поступили бы так же. Ты вот старик, а собирался партизанить. Как же ее держать? Пусть идет. Мы как-нибудь проживем…
- Ну что ж, дочка, - поднялся отец, - нам очень тяжело, но раз решила - иди. Сражайся смело и честно!
Долго, сдерживая слезы, я целовала удивленную Лорочку, а когда надела армейские брюки, гимнастерку, шинель и за голенище сапога засунула алюминиевую ложку, Лора, прижавшись к бабушке, прошептала:
- Мама опять - ать-два?
- Да. Так нужно. Вырастешь - поймешь меня, - поцеловала я ее еще раз, когда она протянула ко мне маленькие розовые ручонки.
В сердце что-то оборвалось, опять навернулись слезы, но, закинув за плечи вещевой мешок, я пошла со двора…
В отделе кадров я долго доказывала начальнику, что сидеть в тылу шесть месяцев, когда на фронте идут кровопролитные бои, не могу.
- Я должна вернуться на передовую. Посылайте, и все! - требовала я.
- Но здесь же ясно написано, - указал на справку майор, - что всякое физическое напряжение вам категорически противопоказано. А вы ведь в артиллерии служите, там это неизбежно.
- Ну хорошо, - отвечала я, - нельзя в артиллерию - могу в разведчики. В тылу врага мне бывать приходилось, так что опыт есть. Но не могу я дома оставаться, поймите это.
- Что ж, - майор задумался, - пожалуй, могу направить вас в разведгруппу. Но она сейчас только формируется, в районе Туапсе.
…Через полчаса с направлением и тяжелым пакетом в руках я спешила на вокзал.
На станции стоял эшелон, грузилась какая-то воинская часть. Показала начальнику эшелона свое направление, он несколько раз внимательно прочитал его, потом вместе со мной подошел к одному из вагонов и постучал. Дверь открыл высокий лейтенант с красной повязкой на рукаве.
- Устройте сестру в вагоне, - приказал начальник, - ей до Туапсе.
Лейтенант подал мне руку, и я вскочила в вагон.
- Подождите здесь, пока разыщу вам место.
Я села на скамейку недалеко от стола, за которым несколько человек играли в домино. Они обернулись в мою сторону, у двоих на груди сверкнули ордена. "Уже боевые! Фронтовики", - подумала я. В это время один из них, капитан со звездочкой политработника на рукаве и с орденом Красного Знамени на гимнастерке, отодвинул домино и, присматриваясь ко мне, поднялся из-за стола.
- Сестра, не из Львова? - спросил он.
- Да, - ответила я.
Он радостно обнял меня.
- Ты жива, сестрица! Легка на помине…
Я удивленно смотрела на капитана и не могла припомнить его…
- Вот так встреча! - продолжал капитан. - Ведь это та самая девушка, о которой я вам вчера рассказывал, - обернулся он к товарищам.
- Что ты говоришь? Неужели? - послышались голоса, и в один миг меня окружили.
- Если бы не она, я сейчас не ехал бы с вами!
И, видя мое недоумение, засмеялся:
- Не узнаешь? Помнишь, из Львова вывозила?.. Я был тяжело ранен и на крыльцо выполз последним. В машине мест уже не было, но все равно ты меня забрала. Как сюда попала? Рассказывай!
Мы уселись за стол, и я рассказала ему обо всем. О том, что потеряла мужа и ничего о нем не знаю и что после второго ранения мне дали отпуск на полгода, но сидеть в тылу сейчас, когда уже в моем родном Крыму хозяйничают фашисты, не могу. Рассказала о том, как добилась направления в часть.
- Правда, это не совсем то, чего хотелось мне. Ведь часть только начала формироваться, когда-то еще она на фронт отправится.
- А что ты, сестра, торопишься, голову положить успеешь, - заметил кто-то из офицеров.
- Нет, она права, - возразил капитан. - Мне это чувство понятно. Кто уже побывал на фронте, ни за что не сможет задерживаться в тылу. - Он подумал немного, потом продолжал: - Знаешь, Сычева, я, пожалуй, могу помочь тебе… Ты медсестра ведь?
- Направлена в авиадесантную часть разведчицей.
- Это сложней. Но попробуем. Дай-ка документы. Схожу к командиру полка, - может, что и выйдет.
На следующей остановке - это была большая станция - капитан повел меня в штабной вагон.
В первом купе, у откинутого вагонного столика, сидел над картой седоголовый полковник.
- Товарищ полковник, разрешите обратиться! - сказал капитан, пристукнув каблуками.
Взглянув на него, командир полка кивнул. - Вот случайно встретились! - втянул меня за руку в купе капитан. - Эта девушка спасла мне жизнь.
Полковник удивленно посмотрел на меня. Не обращая внимания на мое смущение, капитан стал подробно рассказывать о том, что он служил с моим мужем и под Львовом был ранен, как я вывозила раненых из львовского госпиталя, когда там уже были немцы.
- Теперь вот получила направление в часть, которая находится на переформировке, а товарищ Сычева на фронт рвется. - Потом, склонившись к полковнику, он еще что-то долго говорил ему вполголоса. Полковник внимательно слушал, о чем-то так же тихо переспрашивал, изредка поглядывая на меня. - Направление у вас есть? - спросил он меня наконец. Я подала ему документы. Командир полка внимательно прочитал их, потом стал расспрашивать, откуда я, кем работала до войны, где моя семья, в какой части служила, хорошо ли знаю Крым.
Я рассказала ему все о себе, особенно подробно о том, как ходила в разведку на Украине.
- А парашютным спортом занимались когда-нибудь? - спросил вдруг полковник.
Опустив глаза, я молчала.
- И на самолете, наверное, никогда не летали?
Боясь, что меня не возьмут в эту часть, я, не поднимая глаз, нерешительно сказала:
- Летала…
- А мне кажется, что нет, - усмехнулся полковник.
- Ну и не летала! - вспыхнула я и в упор посмотрела на него. - И с парашютом не прыгала! Я не летчиком была, а артиллеристом. Но если нужно, прыгну хоть к черту в пасть!
- Ну что же, капитан, - смягчился полковник, - пожалуй, такая решительная женщина нам действительно подойдет!
- Да, конечно, - поддержал его капитан. - Главное - Не специальность, а идейность, самоотверженность. Научить же всему можно.
- Хорошо, - закончил наш разговор полковник. - Отведите девушку к первому.
Последних слов командира я уже почти не слышала от радости. Главное свершилось - я еду на Крымский фронт!
С трудом поспевая за капитаном, минула несколько переполненных бойцами вагонов. У последнего, купированного, капитан остановился и крикнул:
- Лейтенант первый!
Из вагона выглянула смуглая круглолицая девушка. В одной руке она держала что-то яркое, шелковое, а в другой - иголку с ниткой.
- Лейтенанта нет. Только что ушел ко второму, - ответила она.
- Маня, - сказал капитан, - скажешь лейтенанту - пусть зачислит новенькую.
- К нам? - удивилась Маня.
- Да, - кивнул капитан.
В это время подали сигнал отправления, и он поспешно ушел, а я поднялась в вагон.
- Вы откуда? - спросила Маня.
- Из госпиталя, - ответила коротко я.
- А родом? - Большие черные глаза Мани внимательно смотрели на меня.
- Из Крыма. А что это вы шьете? - заинтересовалась я, погладив зеленый блестящий шелк в руках у девушки.
- Юбку, - коротко ответила она.
"Наверное, актриса, едет на фронт выступать", - подумала я, рассматривая девушку.
- Луиза! - крикнула Маня, заглядывая на верхнюю полку. - Луиза, вставай!.. Вставай, Луиза. У нас новенькая!..
На верхней полке зашевелилась шинель, и из-под нее показались золотистые кудри.
Меня удивило это имя - Луиза. "Не русская, что ли?" - подумала я.
- Довольно спать, Луизка, - добродушно говорила Маня. - Сколько можно? И днем и ночью!
Девушка потерла кулаками зажмуренные глаза и сонно потянулась.
- Теперь только во сне и отдыхаешь… Больше никакой радости нет, - обиженно протянула она. - Какой мне приснился сон! Слушай, Манечка. - Она положила руки под голову и продолжала: - Приснилось, будто я дома. У трюмо, разодетая, красивая, как и прежде, стоит моя мама. В руках она держит два букета чудесных алых роз… Теперь таких нет, они цветут только в мирное время… Я их очень любила!.. А за окном щебечут ласточки и солнце светит. Мама будто собралась идти на мой дебют и зовет меня: "Ляля, сегодня будем тебя поздравлять, сегодня ты станешь актрисой…" А я слушала маму и думала: "Вот начинается мое будущее!.." А на душе так легко было, спокойно! И вдруг твой голос: "Луиза, вставай! Вставай, Луиза!" И все пропало - и мама и розы.
Сердито передразнивая Маню, девушка отбросила шинель и, вздохнув, сказала:
- Ох, хотя бы быстрее кончилась эта проклятая война.
Спрыгнув на пол, Луиза заправила новую гимнастерку, потуже затянула солдатским ремнем тонкую талию и, достав из карманчика круглое зеркальце, стала причесываться.
Она была очень красива. И конечно, привыкла сознавать свою красоту - это было заметно по всему, даже по тому, как, глядясь в зеркальце, привычно кокетливым движением приглаживала она свои красиво изогнутые брови, укладывала длинные локоны.
Я невольно залюбовалась девушкой. Даже в этой солдатской гимнастерке она была хороша: большие серо-голубые глаза, золотистые вьющиеся волосы, чудесный цвет лица. Все движения мягкие, грациозные…
- Почему ее зовут Луиза? - спросила я Маню, когда девушка пошла умываться. - Она что, француженка?
- Нет, - коротко ответила Маня.
- А вы что, артисты? - продолжала я расспросы.
- Да, - усмехнулась она, - артисты. Вот видишь, Луиза, - упрекнула она вошедшую подругу, - разболталась ты, и девушка узнала, что мы актрисы.
- А чего скрывать, конечно, актрисы, - весело ответила Луиза.
Приведя себя в порядок, Луиза подошла к нам и, приветливо улыбаясь, подала мне руку:
- Давайте же наконец знакомиться.
- Меня зовут Тамарой.
- Вы откуда? - спросила Луиза, усаживаясь подле меня.
Я ответила, что из Крыма, а перед войной жила во Львове.
Девушки ужаснулись, услышав, что война меня застала у границы, и стали расспрашивать все подробности о муже, о дочке, о первых днях войны.
На маленькой станции кто-то крикнул в окно:
- Девушки, берите ужин.
Маня схватила котелки и хотела выскочить на перрон, но в тамбуре дорогу ей преградил часовой.
- Миша, я за ужином, - сказала она вошедшему в вагон коренастому лейтенанту.
- Выходить нельзя, - тихо сказал он. - Обед вам принесут. Таков приказ командира.
Маня сказала ему обо мне.
- Я уже знаю, - кратко ответил он. - Идите в купе и пока не выходите.
- Кто этот лейтенант? - обратилась я к Луизе.
- Начальство наше, - неопределенно ответила она.
- Но почему вам нельзя выходить? И часового поставили…
- А ты разве не знаешь? - Луиза подмигнула Мане. - У нас здесь гауптвахта.
Пожалуй, она шутила. А я все больше недоумевала, почему же меня поместили сюда. Однако вопросы было задавать бесполезно - в этом я уже убедилась. Видимо, в скором времени все разъяснится.
…После ужина разговор не вязался. Луиза забралась на свою полку, укрылась шинелью и быстро уснула.
Маня, пока было светло, шила, потом открыла чемодан, стала аккуратно складывать вещи.
- Ой, сколько у вас платьев, - удивилась я. - Почему же вы в военной форме?
- Это для танцев.
- И шубка, боты тоже для танцев?
Маня захлопнула чемодан, резко повернулась ко мне:
- Знаете что, давайте-ка спать. Света сегодня все равно не будет.