5
Приключения, о которых мечталось в КВАПУ, начались сразу же – на курганском вокзале.
Поклажу выгрузили и по частям перетащили в зал ожидания. Шалов отправился за билетами. Поскольку воинской кассы на вокзале не было, процесс покупки обещал затянуться.
Кравец осмотрелся.
Зал был забит до отказа и поражал разнообразием пассажиров. Почтенные семейства: муж, жена, дети. Путешественники-одиночки, в основном мужчины средних лет или старушки с сетками, вязаными кошёлками и дерматиновыми сумками. Сновали туда-сюда какие-то тёмные личности. Милиционеры прохаживались с безразличным видом. Военных людей, кроме их караула, не было. Да и откуда им взяться, если во всём Кургане воинских организаций – только училище да военкомат…
У Кравца сами собой сложились строчки:
На вокзале суета людская,
Люди честные и люди разные,
Пробираются в толпе, толкаясь…
Дальше ничего не приходило на ум. Кравец хотел записать родившееся, но для этого надо было лезть в вещмешок за заветным блокнотом и авторучкой. На глазах Мэсела делать этого не хотелось – опять начнёт ехидничать.
Кравец снова оглядел людское скопище. Его внимание привлекла одна бродяжка. Таких зовут "синявками". Она уселась на цементный пол прямо напротив курсантов. Достала из сетки чекушку, заткнутую обрывком газеты, и алюминиевую миску, такую же, как в училищной столовой. Зубами вытащила затычку. Перелила содержимое "мерзавчика" в чашку и накрошила туда серого хлеба. Потом размешала спиртовую тюрю ложкой и неторопливо принялась хлебать, поводя вокруг мутными глазами, причмокивая и громко икая.
Кравца передёрнуло: "Откуда берутся такие? Неужели и эта старуха – тоже советский народ?.." Он испугался собственной крамолы и постарался найти какое-то внятное объяснение увиденному: "Может, она и есть один из тех буржуазных пережитков, о которых нам говорили на научном коммунизме?.. Пережитки эти не изжиты, с ними надо бороться!" Его осенило: "Наверное, у неё родители были пьяницы… И не нашлось рядом настоящего человека, который помог бы отыскать правильную дорогу в жизни… Для того и нужны коммунисты, чтобы помогать таким, как она… Но как помогать? Дать ей денег? Так она потратит их на новую бутылку… Да и не видно что-то желающих помочь… Хотя, наверное, среди тех, кто в зале, есть и коммунисты, и комсомольцы… Мы, например… Да, как-то трудно представить себя в роли спасителя этой грязной, вонючей… Язык не поворачивается сказать – женщины…"
Кравец почувствовал, что его замутило.
– Я ненадолго… – сказал он Захарову, передал ему автомат и вышел из зала.
Туалет размещался в подвале. Туда вели плохо освещенные ступени. "Как будто в наш подвал…"
Кравец рос у матери-инвалида один, без отца. С семи лет на нём была заготовка дров. У них в квартире стоял титан, который топился два раза в неделю. Для него и требовались дрова.
Подвал в доме пользовался дурной славой. Там постоянно околачивались пьяные мужики и хулиганы-подростки. Каждый поход требовал от Кравца изрядного мужества. Однажды его сильно напугал бродяга, внезапно вышедший из неосвещённого угла. Он широко расставил руки, словно хотел его схватить. Кравец увернулся и убежал. После этого случая он ходил в подвал с топором наизготовку.
Вот и сейчас, Кравец невольно нащупал на боку штык-нож в пластмассовых ножнах.
Едва он открыл дверь туалета, как услышал крик:
– За-ре-за-ли! Ка-ра-ул!
Мимо него по лестнице наверх метнулся мрачный тип.
Кравец растерялся: бежать следом или посмотреть, что случилось в туалете?
Очередной крик заставил его шагнуть в туалет.
Там он увидел плюгавенького мужика, присевшего у стены с писсуарами. Мужик был без пальто. Двумя руками в синих наколках он зажимал бок. По его замызганной рубахе расползалось багряное пятно.
– Кюрсантик, родимай! – просипел он. – Подь сюда…
Кравец опасливо приблизился. Мужичок разжал руки и обнажил резаную рану, из которой толчками выхлёстывала кровь. Кравец невольно попятился.
Мужик взмолился:
– Кюрсантик, постой! Уважь, посци на рану…
– Зач-чем?
– Чтоб за-ра-же-ния не бы-ло!
– Нет-нет, я не могу… Вы подождите, я сейчас… Я доктора… – Кравец бросился к выходу.
– Не надо док-то-ра! – взвыл раненый.
Но Кравец уже бежал наверх, перескакивая через ступени.
Когда он с фельдшером из медпункта и дежурным милиционером вернулся в туалет, там уже никого не было. Только тёмная лужа в углу говорила, что резаный мужик ему не привиделся.
– Шпана вокзальная разборки устраивает, – констатировал старшина. – Ну, что, будем составлять протокол или ты ничего не видел?
– Мне некогда составлять протокол, я в карауле…
– Ну, веди к своему начальнику!
Шалов уже рвал и метал:
– Где тебя носит, Кравец? Мы же на поезд опоздаем… Что он натворил, товарищ старшина?
– Не натворил, но является свидетелем преступления…
– Свидетелем… У нас поезд отправляется через десять минут да ещё куча вещей!
– Да я и не настаиваю, – старшине самому, как видно, не хотелось "вешать" на своё дежурство "палку" – трудно раскрываемое преступление. – Как твой подчинённый скажет…
– Ну, что, Кравец, говори… – Шалов всем видом показывал, что альтернативы нет.
– Можно мы не станем составлять протокол? – Кравец был противен самому себе.
– Ладно, валяйте! Счастливого караула! – козырнул старшина.
– Тебя, Кравец, ни на минуту нельзя оставить! Вечно ты во что-то влипаешь! – сказал Шалов. – Бери вещмешок и живо на платформу!
– А куда мы едем, товарищ сержант? – До последнего момента адресом их командировки был некий "почтовый ящик" с четырехзначным номером. Но что это за "ящик" и где он располагается, Шалов важно называл "военной тайной". Он и сейчас продолжил гнуть своё:
– Много будешь знать, скоро состаришься.
Но шила-то в мешке не утаишь.
– Груз будем получать в Копейске, – шепнул Кравцу Захаров. – Я видел в билете у Шалова… Это же рядом с твоим домом!
– Чего же он нам не говорит?
– Боится, чтобы ты в самоволку не рванул!
От Копейска до Колгино и в самом деле было всего пятнадцать километров! На душе у Кравца посветлело. Забрезжила надежда – вдруг удастся оказаться дома, хотя бы на минуту!
В поезде Шалов неожиданно сделался благодушным:
– Мы все – теперь одна команда. Надо держаться друг друга: вы за меня, а я за вас!
"За такого подержишься…" – переглянулись Кравец и Захаров. Только Мэсел поддакнул комоду:
– Так точно, товарищ сержант. Можете на нас рассчитывать!
"Кого же он мне напоминает? – подумал Кравец. – Ах, да! Шакала из мультфильма о Маугли… Что ж, хотя мы и одна команда, но, вопреки тому же мультику, кровь у нас разная…"
До номерного завода добрались, когда уже надвинулись сумерки. Разместив курсантов и багаж в комнате для охраны, Шалов пошёл в заводоуправление.
– В военную приёмку, – с видом знатока пояснил Мэсел. Кравец его не слушал. Он вернулся к мыслям о близком доме, о маме.
В комнате было жарко. Разморённый, Кравец незаметно задремал. Следом за ним все остальные.
– Рот-тя, подъём! – разбудил их Шалов, передразнивая старшину роты Геймана. Они заученно вскочили с мест.
– Я же предупреждал: сразу всем спать нельзя! – нравоучительно заметил сержант. – Кто-то один должен бодрствовать, следить за оружием! Ю андестенд?
– Понятно…
– Ол райт! Значит, так. Груз нам подадут в теплушках к заводскому тупику через три часа. Не раньше! Сейчас пойдём в заводскую столовую. Я договорился, нас покормят. Потом будем ждать погрузки… Ну, что ты на меня так смотришь, Кравец? Домой хочешь? Да тебя же одного отпустить никуда нельзя… Ты же – настоящее ходячее происшествие…
– Товарищ сержант, а вы отпустите меня не одного, а с Захаровым… – с разгоревшейся надеждой попросил Кравец. – Тут же рядом. Мы тачку возьмём и одним махом туда и обратно… У нас, в Колгино, никаких патрулей… А, товарищ сержант?
Шалов в этот вечер не походил на себя.
– Может, и правда отпустить… А водки привезёшь?
Кравец не сразу нашёлся с ответом.
– Постараюсь…
– Ну, смотри! И ты смотри, Захаров. Не только за собой, но и за ё фрэнд… Опоздаете, я с вас три шкуры спущу, – с добренькой улыбкой напутствовал Шалов. – Да, сдайте штык-ножи и про водку не забудьте! Здесь быть в двадцать ноль-ноль и ни минутой позже!
– Будем, товарищ сержант!
Ещё не веря в происходящее, они выбежали из проходной мимо вохровца, над головой которого висел старый, полуистёршийся лозунг: "Товарищи рабочие, инженеры и техники! Строго храните государственную тайну!" Кравец успел заметить, что стрелки на часах над дверью показывали половину шестого: "Успеем!" По протоптанной тропинке припустили вдоль забора, сверху опутанного колючей проволокой. Им повезло. В последний момент заскочили в отходивший автобус, который довёз до автовокзала. Там, удачно поймали такси. Молодой чернявый водитель за пятёрку – месячная "стипендия" второкурсника – согласился "пулей" домчать их до Колгино и подождать полчаса, если оставят денежный залог, равный стоимости обратной дороги. "Какой разговор! Получишь, только дождись!"
Старенькая, постанывающая на ухабах "Волга", невзирая на возраст, резво взяла старт. Вскоре слева замаячили отвалы угольного разреза, как пояснил Кравец Захарову, самого глубокого на континенте. Даже во тьме были различимы берёзки, выросшие на старой насыпи. Новая – голой громадой высилась за ней, как настоящая, а не рукотворная гора…
Вот и бронзовый шахтёр с отбойным молотком на плече у въезда в пригород. Извилистые улочки посёлка Тимофеевки. Бассейн. Двухэтажный вокзал и разделённая яблоневой аллеей улица Ленина. Парикмахерская. Книжный магазин. Ресторан "Урал". А вот и родной дом.
Как на крыльях, взлетели на третий этаж. Кравец позвонил и прислушался. Сердце стучало гулко. "Да нет же, это мамина палочка стучит о пол…"
– Кто там? – спросил из-за двери родной голос.
– Это я, мама, открой!
Глава вторая
1
Телеграмму подполковнику Кравцу вручили ранним утром. Дежурный по мотострелковому полку, где Кравец служил заместителем командира по воспитательной работе, вместо обычного доклада о положении дел торопливо сунул ему телеграфный бланк.
"Срочно приезжай воскл знак мама тяжёлом состоянии тчк Анна Якимовна", – прочитал Кравец сообщение, которое уже несколько лет боялся получить. Поначалу он не обратил внимания, что телеграмма пришла на адрес войсковой части, а не домой, что на бланке нет необходимой в таких случаях подписи врача, заверенной на почтамте.
На это сразу же указал ему командир полка полковник Смолин, к которому обратился Кравец.
– Всё понимаю, комиссар, – так, по старинке, Смолин обращался к своему заму, – понимаю, но официально, в отпуск по семейным обстоятельствам, отпустить не могу. Тут буча какая-то закручивается. Сегодня в четырнадцать ноль-ноль комдив собирает весь офицерский состав. Что будет на совещании, пока даже мне неизвестно. А ты знаешь, какие у меня в дивизии "уши"…
Кравец кивнул, мол, помнит, что супруга командира работает в секретной части. Благодаря ей в полку раньше соседей узнают обо всём, что планирует командование.
– Как мне поступить, Сергей Владимирович?
– Ну, что ты вопросы задаёшь, ёкарный бабай, как будто первый год в армии… Иди к начмеду. Я позвоню, чтобы сварганил тебе освобождение денька на три. У тебя же мать где-то под Челябинском – успеешь обернуться. Ну, а если, не дай бог, что-то серьёзное с ней, дашь телеграмму на моё имя по всей форме…
– Спасибо, командир, – поблагодарил Кравец, а про себя подумал, что, наверное, серьёзней не бывает, иначе Анна Якимовна, мамина соседка и его бывшая учительница, вызывать бы не стала.
Смолин приобнял заместителя за плечи:
– Ну, что ты, Саня: мать – это святое! Возьми мой уазик. Заедешь домой, соберёшь чемодан, и на автовокзал…
Домой Кравец заезжать не стал. С Тамарой он уже давно находился в состоянии "холодной войны", да и новость о болезни свекрови вряд ли произвела бы на жену впечатление. С его матерью она отношений не поддерживала. А отсутствие дома самого Кравца, из-за частых командировок и ставших традиционными задержек на службе, жена просто не заметит.
Всё необходимое для поездки было под рукой. Бритвенные принадлежности, полотенце, мыло и зубную щётку он извлёк из тревожного чемодана, хранившегося в кабинете. Денег перехватил у начфина. Уже год как денежное содержание выплачивалось нерегулярно и с задержкой на несколько месяцев, но у полкового финансиста денежки водились.
– С первой получки отдам, – пообещал Кравец.
– Ого, когда она ещё будет… – хмыкнул начфин и тут же спохватился: – Да вы не беспокойтесь, Александр Викторович: когда сможете, тогда и отдадите…
Всю дорогу от Екатеринбурга до Челябинска, поёживаясь в стылом "Икарусе" и потом, в колгинском ЛиАЗе, Кравец думал о матери, вспоминал последний приезд к ней.
Уже несколько лет мать, которую он, любя, называл по имени и отчеству – Ниной Ивановной, едва передвигалась по своей "хрущёвке", во двор выходила только с помощью соседей, и то всё реже и реже. В больницу, невзирая на уговоры, ложиться наотрез отказывалась. Говорила, что её "болячки" – дело возрастное и никакие врачи тут не помогут.
Кравец всё же привёз к ней доктора из гарнизонной поликлиники. Тот после осмотра сказал:
– Ваша матушка, подполковник, нуждается в постоянном уходе… С её хворями одной жить нельзя…
– Не знаю, что делать. Ко мне она ехать не хочет, мол, старое дерево на другое место не пересаживают. А для перевода к ней поближе нужно заключение ВВК …
– Будет вам заключение, – пообещал врач и не обманул.
Через пару месяцев в отдел кадров управления по воспитательной работе округа такое заключение поступило. В нём значилось, что по состоянию здоровья матери подполковник Кравец А.В. должен быть переведён для дальнейшего прохождения службы в город Челябинск. Знакомый кадровик заверял Кравца, что перевод состоится в ближайшие месяцы. Однако прошёл год, а никаких перемен в службе не произошло. Кравец снова написал рапорт. Потом ещё и ещё… Ответа ни на один из них так и не получил.
– Дай взятку… – посоветовали ему. – Сейчас без этого ничего не добьёшься…
– Никогда на лапу не давал и тут не стану!
– Тогда перевода не жди…
– Почему? Мне же по закону положено…
– Какие теперь законы? Лучше обратись прямо к начальнику управления. Он ведь твой давний знакомый!
Кравец покачал головой: "Просить не буду!"
Конечно, он использовал любую возможность, чтобы заглянуть к матери. Едет ли в командировку, возвращается ли с учений… Благо от места службы до родного дома – всего двести пятьдесят километров. А от окружного полигона – и того ближе.
Последний раз он видел мать месяц назад. Ничего не предвещало резкого ухудшения её здоровья. Нина Ивановна, как всегда, улыбалась, шутила. У неё такая манера: не сосредоточиваться на своих болезнях, будто бы их и нет вовсе. Только взгляд был не такой, как обычно, а тревожный, пристальный. Или, может быть, это сейчас так припомнилось ему…
Говорят, что люди должны чувствовать, когда близким плохо. Может, это и так. А вот Кравец ничего не почувствовал. Наверное, слишком был занят разборками с Тамарой, служебными делами… Теперь корил себя за это и мрачнел всё больше.
В дверях маминой квартиры торчала записка: "Ключ у меня", – и подпись соседки.
Когда на его звонок Анна Якимовна открыла дверь, сердце у Кравца сжалось: неужели опоздал?..
– Нину Ивановну вчера на "скорой" увезли. Она в реанимации, я узнавала: у неё инсульт, – скороговоркой сообщила соседка и, заметив порывистое движение Кравца, удержала: – Куда ты, Сашенька? Сейчас не пустят. Утром вместе пойдём…
2
Два эскадрона несутся навстречу друг другу. Мёрзлые комья со звоном летят из-под копыт. Хрипят кони. Пена с боков летит клоками. Перекошены криком и ненавистью лица всадников. Над одной лавой трещит и мечется красный флаг, над другой – бело-зелёный, колчаковский.
Сшиблись. Зазвенела сталь. Обагрился снег. Ржут кони, вертятся. Кричат раненые. Матерятся пока что уцелевшие. Вдруг двое, сойдясь в сече, встали на стременах, застыли на миг, почти одновременно выдохнули:
– А-а!
– О-о!
– Ванька!
– Антон!
– Яд-рить тя в корень!
– Братка!
Соскочили со стремян. Обнялись. Тяжело отстранились.
– Ты с голопузыми? Какого рожна?
– А ты с мироедами?
– Ты ж офицер! Присягу давал!
– Кому? Царю? Так нет больше царя! Расстреляли…
– При чём тут царь? Ты России присягал… Присяга дважды не даётся!
– А я России и не изменял! Как служил ей, так и служу…
– Ты-то, может, и служишь, а вот внук твой…
– Какой внук, Антон? У меня дочке всего три года!
– Как это какой? Сашка… Он-то своей присяге точно изменил! – сказал Антон, и… Кравец проснулся.
Он долго лежал, уставясь в потолок маминой комнаты, чувствуя себя усталым, как столетний старик. "А ведь деду Ивану было бы сто лет, доживи он до сего дня!"
…В больницу отправились, как было условленно, вместе с Анной Якимовной. В справочной узнали, что пациентка Кравец Н.И. ещё в реанимации и посещение её нежелательно. Лечащим врачом оказался соученик Кравца из параллельного класса – Андрей Живетьев.
Он обнадёжил:
– Мать твою на ноги поставим. Считай, Александр, что ей повезло. Правосторонний инсульт.
– Что я могу сделать?
– Если при деньгах, купи лекарства импортные. Я выпишу. Да ещё можешь заплатить медсестре. Так сказать, за персональное внимание… Ты же знаешь, на блокадном пайке нас государство держит…
– Какой разговор. Заплачу, лишь бы на пользу пошло. Сколько мама пробудет у тебя?
Живетьев пожал плечами:
– Трудно сказать, как реабилитационный период пойдёт. Обычно недели две-три. Да не волнуйся. Обещаю, что к матушке твоей будет отношение самое доброе…
– А мне, когда можно её навестить?
– Приходи завтра. Но, само собой разумеется, ненадолго и без всяких треволнений для больной. Уразумел?
– Спасибо, Андрей.
Когда вернулись из больницы, Анна Якимовна предложила пообедать. Кравец отказался: хотелось побыть одному. Перекусил дома всухомятку. Потом достал альбом и стал разглядывать фотографии. Остановился на одной, где мама была сорокалетней, улыбчивой, и едва не расплакался. Ощутил себя таким же беззащитным и беспомощным, как в то утро, когда впервые пошёл в детский сад. Мама оставила его одного среди незнакомых детей. Он плакал, колотил по стеклу ладошками, умолял её вернуться, взять с собой, а она, прихрамывая, не оборачиваясь, уходила всё дальше и дальше. "И ощутить сиротство, как блаженство", – неожиданно пришли на ум ахмадулинские строки. "Что за бред? Какое может быть блаженство? Нет, это не о настоящем сиротстве…" Ему стало страшно, а что если мама, вопреки увереньям Живетьева, вдруг умрёт? Как он будет без неё?