– Тактика боевых слонов! Хоботы вверх, воинственно трубим и, сомкнув ряды, идем напролом. Оглянулись: да, что-то там под ногами прохрустело-зачавкало! И пошли дальше!
Еще инженерно не оформившуюся передовую красных они проходили по небольшой ложбине. Трое солдат, мудривших над сооружением пулеметного гнезда, поначалу застыли от удивления, увидев, что танк несется прямо на них, затем разбежались. Однако двое окопников тут же упало под пулеметным огнем фон Тирбаха.
На ничейной земле правый борт танка прочесал заряд немецкого орудия. Однако Курбатову удалось скрыться за извилистым склоном оврага, из которого он с трудом выбрался, оказавшись на окраине совершенно разрушенного лесного хутора. Смешав свою ярость с каким-то не поддающимся осмыслению неистовством, князь-танкист протаранил остатки дощатого сеновала и, приостановив машину, чтобы фон Бергер мог послать прицельный снаряд в сторону красных, пронесся по проселочной дороге, с двух сторон облепленной немецкими солдатами.
Застучала по броне дробь автоматных очередей. Громыхнула где-то на задке противопехотная граната. Но лишь когда они проскочили небольшую рощицу и оказались скрытыми от немецкой колонны, Курбатов заглушил мотор и приказал оставить машину.
– Я, конечно, мог бы доставить вас и до Берлина, господа офицеры, – извиняющимся тоном объяснил он своим спутникам. – Но теперь, когда нам нужно сойти с диверсионной тропы, чтобы легализоваться на землях Третьего рейха, тактика боевых слонов может обернуться против нас.
– Что это за дьявольская тактика, черт побери, – проворчал фон Бергер, обращаясь не к самому Курбатову, а к фон Тирбаху, – я уже прочувствовал на собственных костях.
– Господин подполковник действительно только что продемонстрировал ее, сидя за рычагами. Другое дело, что "толкование" ее выходит далеко за пределы танковых люков.
– Вот именно, – поддержал его Курбатов. – Все, вперед! Уходить от засад мы уже научились. Теперь придется овладевать самой сложной наукой – сдаваться.
В доме, в который они вошли около полуночи, доживала свои дни старуха полька. Открыв дверь, она даже толком не рассмотрела незваных гостей, молча ушла к себе в комнатку и сразу же взяла дверь на засов.
– Встречают, конечно, не очень приветливо, – заметил Курбатов.
– Потому что эта полька ненавидит нас, германцев, – зло обронил фон Тирбах, двинувшись к запертой двери.
– Успокойтесь, поручик. Откуда ей знать, что вы германец? На вас все еще русский мундир.
– Советский, господин князь, советский, будь он проклят.
– Что лишь усугубляет ваше положение, фон Тирбах: людей в советских мундирах здесь ненавидят еще сильнее, чем в германских.
– И все же я – германец и не желаю, чтобы меня пристрелили на окраине какой-нибудь украинской или польской деревушки, приняв за диверсанта-красноармейца.
– Ах эта неуемная германская спесь! – улыбнулся Курбатов. – Прежде чем вас пристрелят, постараюсь убедить польских партизан, что на самом деле вы – немецкий диверсант. Уверен, что это произведет на них неизгладимое впечатление.
– Для начала нам следует выспаться, господа, – примирил их фон Бергер. – Если вдруг нагрянут немецкие солдаты, вы многозначительно помалкивайте, переговоры поручите вести мне.
Пока он брал дверь на запор, диверсанты стащили с кровати все, что там было, вдобавок швырнули на пол подвернувшийся под руку полушубок и тотчас же завалились спать. Фон Бергер с завистью посмотрел на них, еще минут десять помаялся, сидя у двери на расшатанном скрипучем стульчике, и тоже пристроился рядом с фон Тирбахом.
Проснувшись на рассвете, подполковник поежился от пронизывающей все тело холодной влажности и, не став будить своих товарищей, вышел во двор.
На соседней улице виднелись очертания крытых машин, от которых доносились голоса немецких солдат. По дороге, подходившей к селу, медленно перемещалась цепочка автомобильных фар.
"Ночью сюда вошла какая-то колонна немцев, – понял Курбатов. – Если бы они сунулись в наш дом, наверняка перестреляли бы нас, приняв за партизан. Но что делать? Не идти же нам диверсионными тропами до самого Берлина!"
Нет, он, конечно, не против и такого варианта. Но ведь идти-то придется, опять же применяя тактику боевых слонов. Как потом все это объяснишь гестапо?
– Доброе утро, – возникла в нескольких шагах от калитки, у которой стоял подполковник, некая несуразная расплывчатая фигура немецкого солдата. – Что, и этот дом тоже успели занять?
– Нет, тебя ждали, – по-немецки ответил Курбатов, незаметно расстегивая кобуру.
– Дело не во мне. Я всего лишь водитель. Ищу место для моего капитана.
– Ну, если для капитана!.. – иронично посочувствовал ему князь.
– Дом, правда, на отшибе… Он этого не любит.
– Приводи своего капитана. Уступаю место. Ничего лучшего все равно не найдешь.
Поднятый ворот шинели, ремень винтовки съехал на локоть. Изжеванная пилотка нахлобучена на уши.
Только вплотную подойдя к Курбатову, этот водитель разглядел, наконец, что собеседник-то его одет в красноармейскую гимнастерку. Но было уже слишком поздно. В мгновение ока Курбатов разоружил немца и, набросив себе на плечи его шинель, спросил:
– Так где там твой капитан? Надо бы с ним поговорить.
– В-вон т-там, – дрожа и заикаясь, указал солдат на едва очерченные в утреннем сумраке кроны деревьев. – У озерца. В "опеле". Мы только недавно приехали.
– Он один?
– Один. Охрана не положена.
– Какая жалость! Вот что, тебе предстоит познакомить меня с капитаном. Когда подойдем к машине, позовешь его. Скажешь, что его требует к себе господин подполковник.
– Но вы же русский диверсант, – наивно ужаснулся его лжи водитель. – Я не могу погубить капитана.
– А ты не поинтересовался, почему ты до сих пор жив, если я – русский диверсант? Поинтересуйся у самого себя.
Разрядив винтовку, Курбатов вновь навесил ее на солдата и, ухватив его за предплечье, заставил вести к машине.
Они уже ступили на луг по ту сторону дороги, когда дверь в доме скрипнула и на пороге появился кто-то из спутников Курбатова.
– Что здесь происходит? – узнал он по голосу капитана фон Бергера. Фон Тирбах все еще утверждал свою славу любителя поспать.
– Идем на переговоры, капитан. Подождите здесь, я ненадолго.
30
– О Господи, что это, сэр О’Коннел?! – вскрикнула от удивления виконтесса Хелен Роудвайт.
Прежде чем ответить, полковник умиленно осмотрел зал, стены которого были увешаны кинжалами. Здесь было все: от боевых средневековых полумечей, которые английские лучники обычно носили у пояса за спиной, до "закорсетных" женских кинжалов с рукоятями-крестами и желобками для предательского, как слеза салонных любовниц, яда; турецкие кинжалы-ятаганы, персидские клинки со змеиными головками-остриями, малоазиатские ножи с извилистыми лезвиями и кинжалы с едва заметными рукоятями, изгибающиеся так, что их можно было носить на руках вместо браслетов…
Они сверкали орнаментами колодок под розоватыми стеклами стендов, красовались на бархатных подушечках по обе стороны камина, были расставлены в небольшой, инкрустированной перламутром, пирамидке. И, наконец, последний трофей полковника – кинжал с готической надписью на лезвии и свастикой на богато отделанной рукояти. Изъятый у одного из плененных французскими партизанами эсэсовских генералов, он стоял теперь, вонзенный в подушечку, изготовленную в виде контуров Европы. Сентиментально, конечно, зато как эффектно и актуально.
Что мог ответить полковник на вопрос этой пораженной всем увиденным девушки? Какими словами все это можно назвать, а тем более – объяснить?
– Вы правы, виконтесса… Мне не следовало начинать ваше знакомство с замком с этого жутковатого собрания всех существующих способов человеческого коварства.
– "Собрание всех способов человеческого коварства!" – именно так это и должно именоваться, сэр О’Коннел. Но все же… что это?
– Прошу прощения, виконтесса. Мои друзья-офицеры способны пропадать в этом зале часами. Мне почему-то казалось, что вам сие тоже будет небезынтересно. Увы, ошибся. – Аристократическим жестом полковник попытался направить гостью к двери, однако Роудвайт и не собиралась воспользоваться его нелюбезностью.
– Но ведь здесь настоящий музей, а вы – обладатель исторического сокровища. Неужели все это действительно удалось собрать вам одному?
– Вы догадливы, виконтесса: одной человеческой жизни для подобной коллекции маловато. Однако я никогда и не скрывал, что ее собирали шесть поколений воинов, обитавших в этом небольшом замке.
– И все были заражены одной и той же страстью? – почти разочарованно уточнила виконтесса.
– Одной и той же родовой страстью, – уточнил полковник. – Шесть поколений мужчин из рода О’Коннелов – вот что заложено в историю и родословную этой коллекции. Причем каждый раз отбиралось оружие наиболее странное, изысканное, неожиданное, не похожее на все остальное, что уже имеется.
– Сколько же их здесь, этих орудий коварства?
– Около двух с половиной тысяч.
– В это трудно поверить.
– Причем выставлены далеко не все образцы, несколько сотен экземпляров хранится в сундуках и ларцах.
Полковник открыл один из стоящих на столе больших ларцов и вначале извлек оттуда кинжал, рукоять которого была изготовлена из золота, а значительная часть лезвия окаймлена узорами из серебра; затем – кинжал, рукоять которого представляла собой россыпь изумрудов…
– Но это и в самом деле целое состояние, сэр О’Коннел! Очевидно, вы даже не представляете себе всей ценности вашего собрания этих орудий коварства.
Полковник самодовольно улыбнулся: наконец-то ему удалось изумить гостью.
– Мне одинаково грешно думать об изделиях оружейных мастеров и как об орудиях коварства, и как о товаре, имеющем свою продажную цену. Для меня каждое из этих изделий бесценно уже хотя бы потому, что составляет знаменитую оружейную коллекцию О’Коннелов.
– …Тех самых, которые, как утверждает моя тетушка, никогда особой скромностью не отличались, – шутливо насупилась Хелен.
– Что является не единственным их достоинством.
– Прошу прощения, сэр, но странно, что точно так же любит выражаться и наш доблестный виконт Роудвайт. А это уже существенно.
Полковник помнил, что "доблестным виконтом Роудвайтом" в доме виконтессы именовали главу семейства, престарелого, но все еще "держащегося в седле" Ричарда Роудвайта, запоздавшего, как это деликатно именовалось в пору рождения дочери, отца Хелен, которая появилась на свет, когда виконту уже перевалило за пятьдесят. Как помнил и то, что Хелен старалась прислушиваться не только к мнению отца, но и к его амбициозному настроению.
– Буду крайне осторожен, понимая, что ссориться с доблестным виконтом Роудвайтом – все равно, что с непочтением отзываться о своих родовых традициях. Знаю, как вы цените его расположение к себе.
– Он этого заслуживает, – как-то слишком уж поспешно и почти небрежно обронила виконтесса, тотчас же переводя разговор в иное русло. – Но сейчас мы говорим не о нем. Хочется думать, что лично вам не пришлось воспользоваться ни одним из этих сатанинских орудий, – взяла она в руки почти игрушечный миниатюрный кинжальчик, который вполне можно было носить вместо нательного крестика и острие которого покоилось в специальном кожаном чехольчике. – Убивать этим распятием?.. – покачала она изысканно выложенными локонами небесно-черных волос.
– А что, прекрасное орудие для заговорщика
– Можете так и называть этот зал – "залом заговорщиков". И все же… убивать распятием. Какое святотатство!
– Но если учесть, сколько убийств было совершено во имя святости распятия!.. – зачем-то попытался увести виконтессу в философию измен и заговоров полковник секретной разведывательной службы, до сих пор скрывавший от нее род своей деятельности. Для Роудвайтов – как, впрочем, и для всех остальных своих знакомых – он все еще оставался полковником Генерального штаба, большую часть жизни проводящего за картами, донесениями и прочими бумагами.
– И все же всякий раз, когда я попытаюсь припомнить свой первый визит к вам, мне будет чудиться всемирное сатанинское собрание окровавленных ножей, так ласкающих взор хозяина замка.
С вежливой улыбкой на устах полковнику пришлось проглотить и этот солоноватый комплимент.
Выйдя из "зала заговорщиков", они направились в гостиную, минуя которую, виконтесса сразу же вышла на большой, обрамленный зубчатыми бойницами балкон. Прямо перед ней высились руины древней крепостной стены, заложенной здесь еще во времена римлян. Хелен уже знала, что некогда на месте дворца О’Коннелов – который Альберт предпочитал называть виллой – стоял мощный замок, выдержавший не одну осаду, что позволяло виконтессе давать волю своей военно-исторической фантазии. Зато на северо-западе мирно поблескивали на неярком солнце плесы двух озерец, соединенных небольшим проточным каналом, и виднелась гряда холмов, словно цепь небольших сторожевых башен, между которыми исчезало шоссе, уводящее к Саутенду-он-Си.
– После всего увиденного в "зале заговорщиков" мне приходится стоять здесь с таким ощущением, словно под нами бесчинствует войско варваров, – воинственно встряхнула кудрями Хелен.
– "Зал заговорщиков". Отныне мы так и будем называть его, коль уж ни одно поколение собирателей этих орудий так и не удосужилось придумать ему название.
– Если оно действительно понравилось вам, сэр О’Коннел, спокойно можете переносить его на весь замок. А что, прекрасное название: "замок заговорщиков". Ни один из О’Коннелов из всех сорока поколений ваших предшественников не решился бы ни опровергнуть сие утверждение, ни, тем более, прогневаться на вас на этом или том свете.
– Я забыл, что передо мной прилежная жрица истории, прошедшая курс этой безжалостнейшей из наук в стенах Оксфорда.
Считая обмен комплиментами весьма милым, оба сдержанно улыбнулись друг другу.
– Увы, сэр О’Коннел, вынуждена огорчить: отыскать в истории Великобритании следы именно ваших предков мне пока что не представилось возможным. Очевидно, потому, что значительную часть жизни они проводили в Ирландии. Некоторые там и погибли.
– Ничего, историкам всех последующих поколений я постараюсь намного облегчить этот поиск.
Виконтессе Роудвайт шел уже двадцать третий. Спору нет, она по-прежнему считалась красивейшей из невест на всем пространстве от окраин Лондона до побережья Северного моря. Но ее жених, лейтенант граф де Кантерри – полусакс-полуфранцуз с полуиспанской фамилией, – сгорел в своем истребителе неподалеку от германского порта Вильгельмсхафен, над которым прикрывал с воздуха налет английских бомбардировщиков. Что, однако, не помешало некоторым претендентам на руку виконтессы трезво расценивать его гибель как "самую удачную потерю Великобритании за последние пятьдесят лет".
Увы, среди тех, кто придерживался подобного мнения, был и он – многогрешный полковник сэр О’Коннел. Единственное, чем Альберт мог оправдывать свое коварное злорадство, – что, в отличие от остальных претендентов-аристократов, сам он тоже в любой из дней войны мог сгореть… пусть даже в пламени невидимого миру сражения контрразведок.
– В моих глазах самонадеянность никогда не являлась пороком, – вежливо улыбнулась Хелен. – Вся история Англии представляется мне сейчас сплошным извержением самонадеянности ее правителей, придворных и рыцарского воинства.
– Теперь уже никто не усомнится в том, что в познании истории вы достигли высшего совершенства, – отвесил словесный поклон вежливости полковник.
Все их немногочисленные встречи происходили только в таком, полуироничном-полуиздевательском духе, и, как бы О’Коннел ни пытался переломить их ход, ничего путного из этого не получалось. Если в этой ситуации что-то и могло утешать полковника, так это молва, согласно которой в течение всего года скорби виконтесса – чье имение находилось в деревушке, в шести милях от его замка, – якобы провела в похвальном, истинно монашеском затворничестве, вызывая своим поведением искреннее уважение старомодных сельских леди и ехидное недоумение давно устроивших свою судьбу сверстниц.
– Я слышала, вы опять отправляетесь в Европу, – неожиданно пришла ему на помощь Хелен. Кажется, отмерянная специально для этого визита доля яда была исчерпана, и настало время просветления.
– По делам службы мне иногда приходится наведываться на континент, чтобы на себе познать, что такое война, – подтвердил О’Коннел, хотя ни о какой скорой командировке на эту всеевропейскую войну слышать ему не приходилось.
– Постарайтесь же и в этот раз быть предельно осторожным, сэр, – опустила глаза Хелен, явно сдерживая волнение, а возможно, и подступающие к ресницам слезы. Думала она при этом, конечно же, о графе Кантерри.
Полковнику были понятны ее чувства. Вначале Хелен ждала, пока ее граф окончит летное училище, затем – пока получит назначение и сколько-нибудь устроится в своем городке на севере Уэльса. Потом она решила еще немножко подождать, пока он отвоюет, благоразумно не торопясь напрашиваться в потенциальные вдовы…
И едва ли догадывалась, что полковник Альберт О’Коннел, преуспевающий, но все еще упорно не стареющий кавалер, терпеливо (как ясновидец – самому себе напророченного вознесения на небеса) ждал, когда виконтесса Роудвайт отрадуется, отгорюет, отсомневается, чтобы, в конце концов, обратить свой взор на замок Винченсент – родовое гнездо О’Коннелов.
– А ведь у вас здесь прекрасные места, – благоразумно сменила тему Хелен.
– Что уже общепризнано. – Полковник хотел добавить еще что-то, но в это время в находящемся рядом кабинете ожил телефон.
– Сэр О’Коннел? – услышал он довольно знакомый голос, узнать который полковник все же не мог.
– Вы не ошиблись.
– С вами будет говорить сэр Уинстон Черчилль.
Полковник даже не успел удивиться. Премьер находился рядом с аппаратом и тотчас же взял трубку.
– То, что сэр Черчилль никогда не блистал изысканными манерами, в Великобритании известно каждому, – услышал полковник его глуховатый, с явной одышкой, голос. – Тем не менее я со всей возможной вежливостью ждал, когда вы, сэр О’Коннел, повторите свое любезное приглашение навестить ваш Винченсент.
– Сэр Черчилль, вы уже слышите его. Официально приглашаю посетить мое скромное жилище, – молвил полковник настолько громко, чтобы могла расслышать виконтесса. И Хелен услышала, и даже приблизилась к проему двери, удивленно прислушиваясь к разговору.
– В таком случае приглашение принимается.
– Вы можете навестить "Винченсент" в любое удобное для вас…
– Не надейтесь, что в этот раз я стану тянуть с визитом, – хмыкнул Черчилль, невежливо прервав полковника.
– Я был бы очень огорчен этим, сэр Черчилль.
– Если не возражаете, я отправляюсь к вам немедленно, – решил окончательно добить его премьер-министр.
О’Коннел вопросительно взглянул на девушку. Но что могла сказать полковнику Хелен, сама с таким трудом решившаяся приехать с ним в замок? Тем более что она уже поняла, кто именно набивается сейчас в гости к полковнику. И что Альберт О’Коннел мог сказать премьеру? Не заявлять же, что на этот вечер у него были совершенно иные планы.
– Мне даже трудно было бы предложить вам более удачное время для этого визита, сэр Черчилль.