– Я всегда казался тебе чужим, как только пытался заниматься в твоем присутствии тем, чем велено заниматься Высшими Посвященными. Ты всегда считала себя единственной, кто достоин внимания фюрера.
– Когда речь шла о женщинах.
– Не только. Моих государственных дел для тебя попросту не существовало.
– Это не совсем так. И говорила я совершенно о другом.
– Хватит, Ева, – попытался сменить тон Гитлер. – Вы отвлекаете меня, не позволяете сосредоточиться.
– На чем, мой фюрер?
– На мысленном общении с Учителем.
– Так мне уйти?
Прежде чем ответить, фюрер пристально взглянул на Скорцени. Тот едва заметно покачал головой.
– Нет, – последовала мгновенная реакция. – Вы должны находиться здесь. Я сам решу, когда вернуться к нашему разговору и когда вам следует оставить меня.
Фюрер говорил все это негромко, умиротворенно, устало. Мужественно сдерживая раздражение.
"Похоже на семейную драму, только с апелляциями к Высшим Посвященным, Учителям и прочим атрибутам Вечности, – иронично констатировал для себя Скорцени, поднимаясь с кресла и прохаживаясь за спиной у Адольфа и Евы. – Самое время оставить их наедине. Чтобы дать возможность побороть отчуждение. Женская интуиция, дьявол меня расстреляй. Ее не обманешь никакими пластическими операциями, никакими внешними и внутренними перевоплощениями. Впрочем, кто знает. Судя по всему, в Имперской Тени умирает еще один великий артист.
– С вашего позволения, мой фюрер, я хотел бы оставить вас.
– Вы правы, Скорцени. Идите и позаботьтесь об отъезде.
– Насколько я помню, мы отбываем через два часа.
– Через два? – выбился из роли Имперская Тень, оглядываясь на первого диверсанта рейха.
– Но почему? – почти молитвенно обратилась к Скорцени Ева. – Какая надобность?
– Интересы рейха, – пожал плечами оберштурмбаннфюрер СС.
– Неужели не понимаете, что вы безжалостны к своему фюреру? Ему нужно хоть ненадолго остаться здесь. Он нуждается в отдыхе. Мой фюрер, вам следует задержаться здесь. В конце концов, вы дома. Через два часа совсем стемнеет.
– Ошибаетесь, фрейлейн Ева. Уже давно стемнело. Мы с вами многие годы пребываем в полном мраке. Не подвластные себе, преданные высшей идее.
– Мне известна ваша склонность к философствованию, – все еще пыталась не ожесточаться Ева. – Но я-то говорю о реальной жизни.
"А ведь она действительно любит Гитлера", – открыл для себя Отто.
Для него это было совершенно непостижимо. Он представил себе морщинистое бледновато-серое лицо того, настоящего фюрера, его дряблую фигуру, трясущиеся руки… То, что им, офицерам и политикам, приходится уважать и даже ценить Гитлера как фюрера – понятно. Они клялись, присягали на верность этому человеку. Но чтобы нашлась женщина, способная не просто почитать – искренне любить это мужеподобное, физически явно неполноценное существо… этого полукастрата.
– Итак, у нас два часа, мой фюрер, – напомнил Скорцени, направляясь к двери. – За это время я попытаюсь связаться с "Волъфшанце" и выяснить, что там происходит, на Западном фронте.
– Во всех подробностях. И на Восточном – тоже.
– Яволь, мой фюрер.
"А ведь для полного физического соответствия, Зомбарта тоже следовало бы "полукастрировать", – вспомнил Скорцени. – Чтобы в случае чего… Господи, знала бы эта женщина, чем заняты твои грешные помыслы… Лучше попытайся выяснить, а знает ли она о неполноценности своего возлюбленного".
32
Солнце вновь исчезло за багрово-пепельными облаками, однако лучи его все еще освещали вершину горы Келштейн, склоны которой напоминали Скорцени искореженное в битвах острие меча.
Выйдя из душноватого помещения "Бергхофа", он несколько минут жадно вдыхал предвечернюю прохладу гор, стараясь не думать о том, что происходит сейчас у камина. Отто понимал, что вся эта история со лжефюрером чревата самыми скандальными последствиями не только для Имперской Тени, но и для Евы. В то же время он готов был доказывать фюреру, что без этого эксперимента все усилия, затраченные на подготовку главного двойника, не могут быть оправданы. Рано или поздно Зомбарт должен был выйти на люди, заявить о себе, пройти ту главную стажировку, без которой никто не может быть уверен в нем, когда речь пойдет о действительной замене.
Сейчас, стоя на площадке возле особняка фюрера, Скорцени мог чувствовать себя кем угодно: заговорщиком, клятвоотступником, интриганом… Но кем бы он ни представал перед самим собой – перед фюрером и Германией он остается солдатом, до конца выполняющим свой долг. Пусть даже долг этот заключается в столь деликатной миссии… Разве похищение Муссолини не вызывало сомнений, разве Гитлер не предупредил, что, в случае провала, от него, Скорцени, отрекутся, представив дело так, будто он действовал на свой страх и риск?
– Как долго фюрер задержится здесь, господин оберштурмбаннфюрер? – еще на ходу спросил фон Кефлах, направляясь к нему из караульного помещения.
– Мне абсолютно ясно, что вы не заинтересованы, чтобы он задерживался здесь более часа, штандартенфюрер. Однако ничем не могу помочь. Вам придется потерпеть еще целых два часа.
– Значит, два, – извлек комендант ставки расписанный вензелями портсигар. Несмотря на двусмысленность ответа Скорцени, он по-прежнему был настроен крайне миролюбиво. – Что-то вновь произошло в "Вольфшанце", что-то вновь произошло…
– Что вы имеете в виду? – отказался первый диверсант рейха от предложенной сигареты.
– После того, что там не так давно произошло, мы каждый раз прислушиваемся к сообщениям из Восточной Пруссии с особым волнением. Будь я фюрером, я бы уже не смог оставаться в "Вольфшанце", где меня предали столько генералов.
– Возможно, поэтому вы и не фюрер. Настоящий вождь должен утверждать себя именно там, где его пытались низвергнуть. В этом сила его духа. Вы заметили, с каким достоинством держится сейчас наш фюрер? Разве, глядя на него, кто-либо решится утверждать, что этот человек пережил заговор, страшную измену почти всех ближайших генералов?
– Да, в общем-то, он держится, – несколько неуверенно подтвердил фон Кефлах.
– Все еще сомневаетесь? Вас что-либо смущает в его поведении?
– Да нет, – умудрился фон Кефлах забыть, что перед ним низший по чину. – Фюрер проявляет исключительное мужество. Все мы здесь, в "Бергхофе", горды тем, как он решительно расправляется со всем этим сбродом изменников. Ибо таков этот мир, будь он проклят.
– Вы правы, господин фон Кефлах. И в том, что фюрер находится здесь, – тоже проявление высочайшего мужества.
Комендант ставки напрягся, пытаясь понять смысл сказанного, однако это ему не удавалось. Впрочем, от него этого и не требовалось. Провоцируя фон Кефлаха на разговор, Скорцени всего лишь пытался выяснить, не заподозрил ли тот в появившемся здесь "фюрере" двойника. Похоже, не заподозрил.
"Даже если он и проболтается, то речь будет идти о тайном появлении здесь фюрера, а не Имперской Тени", – подумал Отто, так и не решившись превратить коменданта в прямого соучастника своей авантюры.
Остававшееся до окончания рандеву время они провели вместе, за бутылкой венгерского вина, появившегося у коменданта после недавнего визита в ставку венгерской правительственной делегации. Из караулки хорошо был виден вход в виллу и слегка подернутый дымкой краешек луны, осторожно выглядывавшей из-за островерхой крыши особняка. Скорцени здесь нравилось: ни гула самолетов, ни городской суеты. Какая-то умиротворенная отрешенность от всего остального мира, который оставался вне этого горного края.
На месте фюрера он бы еще основательно подумал, стоит ли возвращаться в мрачные подземелья "Вольфшанце" и в удушливую атмосферу летнего Берлина. И, конечно же, поторопился бы с созданием редутов Альпийской крепости, позаботившись при этом о парочке хорошо замаскированных аэродромов – с ангарами в недрах скал.
– Утверждают, что вы знаток местных гор, пещер, легенд, всего прочего, – обратился он к фон Кефлаху.
– Обо мне могут судить по-разному, господин оберштурмбаннфюрер. Многим кажется, что моя служба ничто в сравнении со службой на фронте. Но пусть это остается на совести болтунов и завистников.
– Вот именно – болтунов и завистников, дьявол меня расстреляй.
– Но когда вам понадобится человек, который по-настоящему знает все местные ущелья, тайные тропы и заброшенные в горах штольни, вспомните о фон Кефлахе. Лично вам это спасет нервы, а многим – жизнь.
– Постараюсь не забывать о вас, штандартенфюрер. И вообще, это не в моих правилах: забывать о ком бы то ни было – друзьях или врагах.
– Особенно о врагах, – согласился фон Кефлах.
Луна уже окончательно осмелела и демаскирующе освещала горное плато, скалистую долину и косматые склоны окрестных гор. Скорцени взглянул на часы: Имперская Тень провел с Евой на десять минут дольше, чем предполагалось.
"Уж не вздумал ли этот идиот окончательно овладеть сердцем рейхсналожницы? – слегка встревожился он. – Он что, действительно хочет втравить нас обоих в грандиозную авантюру, которой Гитлер не простит мне даже после покаяния на Страшном суде, дьявол меня расстреляй? Но что теперь? Идти вышвыривать его из спальни любовницы фюрера?!"
Он, конечно, допустил ошибку, что повез его к Еве Браун, так и не познакомив с Лже-Евой, дожидавшейся своего звездного часа в охотничьем домике неподалеку от "Вольфбурга". Но слишком уж хотелось, чтобы Имперская Тень испытывал свои чары на Браун, не ощущая привязанности к ее двойнику. Теперь Скорцени переживал то волнение, которое знакомо режиссеру, решившемуся выпустить на сцену в одной из заглавных ролей неоперившегося новичка. И когда Имперская Тень, наконец, явил свой лик подлунному миру – облегченно вздохнул.
33
Зомбарт вышел из здания один. Однако Скорцени это не встревожило. Фюрер – тот, настоящий фюрер – никогда не допускал, чтобы рейхсналожница выходила провожать его. Считал, что ей это не положено ни по чисто житейской логике, ни по протоколу.
Несколько минут Имперская Тень стоял, запрокинув голову и подставив лицо лунному сиянию. Руки он раскинул так, словно собирался взлететь или, наоборот, метнуться с горного плато в ущелье. Поняв, что в конечном итоге ему не суждено ни то, ни другое, Скорцени вышел из караулки и направился к нему.
– Вы слишком задержались, мой фюрер.
Зомбарт оглянулся на вход: не появилась ли Ева.
– Не мог же я просто так взять и уйти.
– Что вы имеете в виду?
– А то, что я слишком редко появляюсь здесь.
– Мне понятны ваши переживания, – саркастически произнес Скорцени.
– Напрасно вы так… Сами втравили меня в эту авантюру.
– Прекрасную авантюру, дьявол меня расстреляй! Мне остается лишь завидовать вам. Ну что она?.. Вы убеждены, что у фрейлейн Браун не возникло никаких подозрений?
Имперская Тень замялся, прошелся перед Скорцени взад и вперед.
– Сомнения, возможно, и возникли. Но она не демонстрировала их. К тому же сыграл я по-настоящему, – в Зомбарте явно взыграло самолюбие актера. – Блестяще. Как никогда.
Скорцени снисходительно улыбнулся.
– Сейчас увидим. Стойте здесь, в разговор с фон Кефлахом не вступайте. Мне понадобится несколько минут, чтобы нанести прощальный визит вежливости фрейлейн Браун.
– Это ваше право, – с легкой досадой "разрешил" лжефюрер, отлично понимая, что обер-диверсант пытается инспектировать последствия его рандеву с рейхсналожницей.
Ева Браун сидела в том же кресле, в котором еще недавно ютился "фюрер". Она чувствовала себя совершенно опустошенной. Столько времени ждать появления Адольфа, появления "своего мужчины", чтобы все завершилось двумя часами какого-то странного разговора ни о чем, во время которого фюрер вел себя так, словно пребывал в состоянии полупрострации! Он почти не реагировал на проявление ее чувств. При попытке притронуться кончиками пальцев к его затылку встрепенулся так, словно почувствовал прикосновение змеи. На все уговоры остаться до утра реагировал каким-то невнятным бормотанием, которое, конечно, можно было бы воспринимать и как оправдание, если бы оно не казалось столь оскорбительным.
Что ей теперь делать? Как вести себя? Может, попросту взять и оставить "Бергхоф"? Уйти, бежать. Забиться в какую-то горную деревушку и уже никогда не возвращаться в ставку фюрера – ни в одну из его ставок. Не поддаваясь ни на какие уговоры Адольфа, ни на какие угрозы со стороны его окружения.
"Но если ты решишься на это, они тотчас же убьют тебя, – укротила свой нрав Ева. – Стоит тебе хотя бы попытаться самовольно оставить "Бергхоф", как это закончится арестом и концлагерем, а то и "случайной" гибелью. Но лучше уж умереть. Разве сама ты не пыталась совершить самоубийство?"
– Мы отбываем, фрейлейн Браун.
– Это вы, Скорцени?
– Извините, но мне позволено попрощаться с вами.
– Да-да, конечно, попрощаться… – поднялась, почти вскочила Ева. – К чему этот поспешный отъезд?
– Ситуация требует. Вы должны понять фюрера, фрейлейн Браун. Обстановка на фронтах настолько обостряется, что ему трудно сосредотачиваться на каких бы то ни было личных делах.
– Мне пришлось убедиться в этом.
– И все же вы должны понять его, – расчувствованно как-то повторил Скорцени. – Наш визит – он, по существу, тайный; фюрер нашел возможность вырваться из "Вольфшанце", из окружения своего генералитета, не предупредив даже шеф-адъютанта. Как вы понимаете, он не желает, чтобы в Генеральном штабе его поездка сюда, домой, воспринималась как проявление слабости. Миллионы солдат и офицеров годами не имеют возможности бывать со своими близкими.
– Вы правы, господин Скорцени, – оживилась Ева, понимая, что оберштурмбаннфюрер подсказывает ей оправдание, которого сама она найти не в состоянии.
– Поэтому фюрер велел передать, чтобы в письмах к нему вы никогда не вспоминали об этом визите. Увы, их иногда читает Борман.
– Я уже давно не пишу ему никаких писем. Фюрер запретил мне делать это.
"Мудрый человек", – улыбнулся про себя Скорцени, облегченно вздохнув. Ему очень не хотелось, чтобы Гитлер узнал об этом странном свидании раньше, чем удастся каким-то образом преподнести его то ли лично, то ли через Кальтенбруннера.
– …И не обсуждать его с фон Кефлахом или с кем бы то ни было другим.
– Что совершенно исключено.
Скорцени жадно осмотрел фигуру Евы, задержал взгляд на груди, бедрах. "…Разве что унести ее в ближайшую комнатушку, где имеется диван или хотя бы напольный ковер? – мелькнула шальная мысль. – И за несколько минут прекратить все душевные мучения этой рейхсзатворницы…"
– Можете не сомневаться, господин оберштурмбаннфюрер, – вклинилась в его рассуждения Ева, завершая прерванный на полуслове разговор. Но Скорцени воспринял ее успокоение так, словно женщина ответила на его еще не высказанный порыв.
– И никаких псалмопений по этому поводу, фрейлейн Ева, – ухмыльнулся он. – Никаких псалмопений!
Еще несколько мгновений Отто охватывал плотоядным взглядом фигуру девушки, облаченную в довольно туго облегавшее грудь и талию светлое платье. Ева ему, в общем-то, нравилась, хотя до Лилии Фройнштаг ей, конечно же, далековато.
Лишь внезапно возникший образ Лилии заставил, наконец, Скорцени прервать любование, смириться с мыслью, что этот запретно-бергхофский плод ему недоступен, и попрощаться.
– Погодите, Скорцени, – внезапно остановила его Ева. – Я уже подтвердила, что ваш визит останется в тайне. Но… скажите… – нервно ломала пальцы. – Вы можете быть вполне откровенным со мной…
– Могу, фрейлейн Ева, могу. Если сие крайне необходимо.
– Человек, который только что сидел здесь, у этого камина, он… действительно Адольф Гитлер?
Обер-диверсанту просто необходимо было выдержать надлежащую паузу, чтобы хоть как-то продемонстрировать свое крайнее удивление.
– Почему вы решили усомниться в этом? – как можно мягче поинтересовался Скорцени.
– Мне почему-то показалось… Слишком уж странно он вел себя.
– Вполне согласен с вами, фрейлейн Браун. После взрыва фюрер все еще ведет себя несколько странновато. Но если бы вы побывали в "Вольфшанце" в день покушения и осмотрели место взрыва, вы бы поняли, что выпало пережить нашему фюреру. Любому другому пришлось бы как минимум неделю провести в больнице в шоковом состоянии.
– Странно, об этом я почему-то не подумала, – как-то слишком уж неуверенно согласилась Браун, и Скорцени почувствовал, что так и не сумел до конца развеять ее сомнения.
– Но если вы предпочитаете встретиться с двойником фюрера – могу устроить. Втайне от Адольфа Гитлера.
– Зачем вы об этом?
– Уверен, что сразу же разочаруетесь. Подыскать человека с внешностью фюрера – еще не значит породить нового фюрера. Ибо фюрер – как знамение Господнее. Он является миру только один раз, а потому бессмертен и неповторим.
– Как и вы, господин Скорцени. Тоже… бессмертны и неповторимы.
Скорцени покачался на носках, пытаясь найти наиболее приемлемую формулу реакции на столь неожиданный комплимент.
– Единственное, что могу посоветовать вам – попытайтесь превратить "Бергхоф" из монастыря для одной затворницы в замок полновластной королевы. Примеры из истории Германии, Франции, Великобритании вам известны. Пусть элита рейха потянется сюда, как обычно тянутся к трону мудрой повелительницы.
34
Как только машина с фюрером и Скорцени покинула пределы "Бергхофа", Браун тотчас же пригласила к себе коменданта ставки.
Появившись в гостиной, где рейхсналожница по-прежнему оставалась в кресле у камина, штандартенфюрер долго и терпеливо переминался с ноги на ногу. Наконец не выдержал и прокашлялся, требуя, чтобы Ева не то что заговорила, а хотя бы соизволила заметить его.
В последнее время эта приживалка виллы вела себя с ним все более высокомерно, однако фон Кефлах понимал свое бессилие перед избранницей фюрера. Одного ее слова достаточно, чтобы он лишился должности коменданта и оказался на фронте.
– Хотите что-либо сказать, господин комендант? – строго спросила она. Так могла спрашивать разве что королева, к ногам которой швырнули провинившегося слугу, чья вина предопределена не столько его проступком, сколько самим положением при дворе.
– Нет, фрейлейн Браун, – вежливо, как и полагается в присутствии высокородной хозяйки, склонил голову фон Кефлах.
– Странный визит, не правда ли?
– Странный. Впрочем, – тут же спохватился штандартенфюрер, – визит как визит.
– Вам ничего не показалось подозрительным в нем? Только откровенно.
– Подозрительным? Нет, – принял комендант стойку "смирно". – Что вы имеете в виду?
– Я пригласила вас не для того, чтобы отвечать на вопросы, а для того, чтобы задавать их. Значит, ничего… Даже то, что при фюрере не оказалось ни одного из адъютантов, вас не смутило?
– Скорцени способен заменить любого из них. И всех вместе.