38
– Перед вами штурмбаннфюрер СС Отто Скорцени. Да-да, Кларетта, тот самый Скорцени! Именно этому человеку мы обязаны моей честью. Да, прежде всего – честью, а уж затем – и моей жизнью.
До сих пор женщина смотрела на Отто с нескрываемым любопытством. Так глядят, узнавая тех, о ком давно и много наслышаны. Но так глядят и женщины, которым далеко не безразлично, как их воспримут и каковым будет первое впечатление о них.
Пока что впечатление было явно не в ее пользу: удлиненное лицо, завитые кудряшки подкрашенных волос, чувственные, ярко накрашенные, припухшие от недавних страстных поцелуев (интересно, с кем, неужели с Муссолини?!) губы; утолщенный, а потому далекий от римского идеала, нос; большие, темные, с поволокой грустной усталости глаза…
В общем-то, ее можно было бы считать смазливой, если бы не печать любовницы самого Муссолини. Но, поскольку печать все же имелась, каждый, кто видел эту женщину впервые, задавался вопросом: "Неужели дуче не мог подыскать себе что-либо более аристократическое или уж, во всяком случае, менее вульгарное?" О том, что такое мнение бытовало, Скорцени слышал даже от "специалиста по Италии" из Главного управления имперской безопасности, который консультировал его перед вылетом в Верону.
"Существуют женщины, – утверждал этот специалист, – на которых лежит клеймо экзальтированных любовниц и полуаристократических проституток. Так вот, Кларетта – классическая кукла этого пошиба".
"Интересно, приходилось ли "специалисту" видеть эту куклу в такой близи, в какой приходится мне? – решил не согласиться с ним Скорцени. – Или все ограничивается любованием фотографией? Она, конечно, явно уступает Лилии Фройнштаг. Но ведь, дьявол меня расстреляй, Фройнштаг – это Фройнштаг! О Лилии не скажешь, что на этой женщине лежит печать вечной любовницы и полуаристократической проститутки. Хотя экзальтации тоже хватает".
– Чтобы понять чувства, которые вызывает у меня появление здесь этого человека, нужно понять чувства узника горной тюрьмы "Кампо Императоре", когда его вырывают из-под стволов двухсот тюремщиков, похищая у земли и неба, на каком-то самолетике, который, по всем законам аэродинамики или чего-то там еще, вообще не должен был взлететь с горы…
– Бенито часто вспоминает о вас, Скорцени, – словно бы перевела Петаччи со вполне сносного немецкого Бенито Муссолини на свой, тоже немецкий, но уже исковерканно-милый. – Как о самом храбром из рыцарей этой войны.
– Польщен. Постараюсь действительно оставаться самым…
Появился официант в белом цивильном костюме, сшитом по военному образцу, очень напоминающем мундир Верховного главнокомандующего воздушными силами Германа Геринга, всегда вызывающий у остальных обитателей "Вольфшанце" чувство неловкости. От этого официанта на версту веяло офицерским одеколоном и карабинерской выправкой. Однако бокалы с вином он подносил вполне учтиво и почти профессионально.
Яхта, на которой они встретились, была одним из "королевских жестов" Муссолини. Он решил встречать у себя освободителя, почти как первое лицо государства. "Империя" казалась настолько огромной, что ее вполне можно было считать океанским судном. Мотор освобождал ее палубу от парусов, а низкие борта позволяли чувствовать себя так, словно прогуливаешься по пристани. В эти предвечерние часы озеро Гарда было божественно-спокойным, и медленно двигающаяся "Империя" не способна была по-настоящему всколыхнуть его зеркало.
– Даже когда вновь покорю Рим, все равно северная резиденция моя останется здесь, в Рокко делле Каминате, – кивнул он в сторону островерхих черепичных крыш местечка, просматривающихся между кронами деревьев. – А возможно, здесь появится моя столица, – Муссолини расстегнул френч и подставил вызывающе выпяченную грудь предвечерней озерной прохладе. – Мой Северный Рим.
Следуя его примеру, Кларетта ослабила повязочки, схватывающие ее короткую шерстяную накидку, еще больше открывая уже основательно загоревшую грудь, декольтированную зеленой парчей.
– Тогда – да здравствует северная столица Великой Италии! – добродушно провозгласил Скорцени, демонстративно задерживая взгляд на груди женщины. – Пусть каждый город, в котором останавливается великий дуче, чувствует себя столицей.
Постояв еще немного на палубе и отдав дань красотам озерных берегов, Муссолини и Скорцени зашли в просторную каюту, стол в которой уже был сервирован на две персоны. Заводя туда гостя, дуче даже не извинился перед Клареттой за то, что оставляет ее на палубе одну. Женщина тоже не пыталась последовать за ними, а сразу же отправилась в отдельную каюту на носу яхты.
– Вы знаете, зачем я пригласил вас, оберштурмбаннфюрер?
– В общих чертах.
– Кто раскрывал вам эти черты?
– Вы приближаетесь к тайнам службы безопасности.
– Просто для меня важно знать, кто именно по-настоящему поддерживает меня в Берлине.
– В той или иной степени – все, от кого хоть что-либо зависит в отношениях между Германией и Италией. До сих пор мне не приходилось обнаруживать открытых врагов нашего союза, ибо они стали бы врагами фюрера. Вы знаете, как мы поступаем…
– Я имею в виду не Италию как государство, а себя лично, – прервал его Муссолини, берясь за бутылку с вином. – Лично меня, господин штурмбаннфюрер. Я – человек, привыкший мыслить трезво. И для меня не секрет, что теперь в Берлине все чаще приходится выбирать между мной и королем, который присвоил себе неограниченную власть в Риме.
– Власть королю дана вместе с его короной, – напомнил Скорцени, заставив бутылку в руках дуче стукнуть горлышком по хрусталю бокала.
– Это не совсем так.
– Именно так, господин Муссолини. Вы должны были помнить об этом, когда покоренный Вечный город лежал у ваших ног. Коль уж вы терпели у себя под боком короля, то должны были терпеть и связанную с его присутствием в Италии концепцию высшей государственной власти.
– На что вы намекаете? – окаменело полнощекое и почему-то не совсем опрятно выбритое лицо дуче. Похоже, сегодня он брился сам, не доверяя ни парикмахеру, ни зеркалу, наощупь, по-холостяцки. – Что я должен был свергнуть короля?
– Почему вы восприняли мои слова как намек? Свергнуть ли, заставить отречься – это уже детали. Но вы должны были знать, что Рим никогда не терпел двоевластия, и никогда не потерпит его. Рим никогда не потерпит двух императоров, дьявол меня расстреляй! – грохнул кулаком по столу Скорцени, заставив дуче буквально опешить от столь свободного поведения гостя. – А вы пытались заставить его смириться с этим. Мог бы пойти на такое двоевластие Гитлер? Никогда! А генерал Франко? Или горячо любимый всеми нами "отец народов" Сталин?
– Я презираю Сталина.
– Тем более.
– Что "тем более"?
– Порой кажется, будто мы зря презираем вождя пролетариев. Нет, чтобы повнимательнее присмотреться к тому, как он создавал свою империю, на какой демагогии возводил свою власть в абсолют и с какой неистребимой жестокостью истребляет всякого, кто попытается хотя бы усомниться в его непогрешимости.
"А ведь столь развязно вести себя со мной, – решил Муссолини, – этот горлорез может лишь в одном случае – получив на это право от самого фюрера". Только эта догадка и спасла Скорцени от его гнева!"
– Италия – это вам, дорогой Скорцени, не Германия и не Россия, – мрачно объяснил дуче, стараясь не встречаться взглядами с обер-диверсантом. – Италия есть Италия, как бы мы ни мудрили по этому поводу. За наше братство по оружию. За последних рыцарей Европы.
Появился все тот же слуга в "мундире Геринга", однако небрежным движением руки Муссолини заставил его попятиться за дверь. Они выпили, закусили и вновь молча выпили. Это было похоже на застолье двух давнишних друзей, случайная размолвка которых мешала им вернуться к тому разговору, ради которого встретились. Оба они полагались теперь только на мудрость вина. Которая должна была снизойти на них вместе с определенной дозой.
– Знаю, что не так давно вы были в гостях у князя Боргезе…
– Я назвал бы это служебной командировкой.
– Вам я могу сказать откровенно: есть информация, что в Берлине полковника Боргезе рассматривают как возможного премьер-министра Северной Италии. То есть моего преемника. Это правда?
Скорцени улыбнулся про себя и посмотрел в иллюминатор. Они проходили мимо крохотного скалистого островка. На полянке, посреди карликовых сосенок, произрастал ствол зенитного орудия, рядом с которым не было ни одной живой души. "Наверняка пьянствуют где-то на материке", – сказал себе Скорцени. Итальянская армия по-прежнему оставалась для него воплощением воинского разгильдяйства.
– Скажем так: в Берлине помнят, что в Северной Италии есть влиятельный политический деятель, который остается преданным рейху и который отличается от многих других итальянских политиков своей решительностью. Такой ответ вас устроит?
– Только потому, что другого, более содержательного, мне не дождаться, – мрачновато произнес дуче. – Если это не тайна, что приводило вас к Боргезе?
– Мы заняты были созданием нового вида оружия. Вы, очевидно, знаете, что я имею в виду.
– Диверсанты-лягушки, и камикадзе-торпеды, – презрительно процедил дуче. – От которых никакого проку.
– Все зависит от того, кто, в каких целях и с какой эффективностью их использует.
– Как считаете, я могу надеяться на поддержку или хотя бы лояльность со стороны этого полковника, теперь уже любимчика фюрера?
"Дьявол меня расстреляй! Да он то ли помешан на подозрительности, то ли принимает меня за агента собственной разведки", – иронично возмутился Скорцени. Как дуче, как глава государства Муссолини перестал существовать для него еще там, на вершине горы Абруццо. И вовсе не потому, что был свергнут и арестован. Просто Скорцени понял, что Италии досталось ничтожество. И был согласен с мнением по этому поводу и Кальтенбруннера, и Шелленберга. Ничтожество – оно и есть ничтожество, независимо от того, кому достается: Италии, Румынии или России. Но вслух произнес:
– Вполне, господин Муссолини. Полковник Боргезе стоит того, чтобы на него рассчитывать. Имея хотя бы десяток таких высших офицеров, вы можете воссоздать свою армию заново, такой, какой вам хотелось бы ее видеть – с духом римских легионов.
– Но он и сам мыслит себя вождем Италии. Еще бы: древний княжеский род Боргезе! Сама история взывает к полковнику: "Явись же, явись отечеству! Стань апостолом его возрождения!" Я не уверен, что должен был бы возрадоваться, узнав, что у меня появилось еще несколько таких полковников. Впрочем, у меня их и так уже немало.
Скорцени интересно было наблюдать за тем, как менялось выражение лица дуче. Мимика его была неподражаемой. Если он говорил напыщенно, то напыщенность эта демонстрировалась с выразительностью китайской маски – оттопыренные губы, поджатый подбородок, вскинутая вверх голова. Если же удрученно – удрученность эта была написана на нем почерком идиота, не ведающего о том, что существуют чувства и эмоции, которые от окружающих лучше скрывать.
– Очевидно, вы правы: Италия есть Италия. Но вспомните, что и Германии ее полковники и генерал-полковники достались не лучше. Считаю, мне нет смысла напоминать, каким образом фюрер укрощает их.
– С помощью крючьев в тюрьме Плетцензее, – мстительно рассмеялся дуче. Напоминание явно пришлось ему по душе. – А что, у меня крючьев тоже хватит. На всех.
– Не хотелось бы, чтобы на одном из них оказался Боргезе. Это по-настоящему боевой офицер.
Считая, что с раздачей крючьев покончено, Скорцени взглянул на часы.
– Когда вы собираетесь отбыть в Берлин?
– Поначалу – к полковнику Боргезе. Взглянуть на базу подготовки его морских камикадзе. – Обер-диверсанту рейха не хотелось, чтобы Муссолини заранее узнал об истинной причине его вояжа на Лигурийское побережье Италии. Нанести же визит княгине Сардони он собирался под прикрытием парней генерала Вольфа. – Что ни говори, а опыт Японии в подготовке самураев и камикадзе – бесценен. Кого нам сейчас по-настоящему не хватает, так это камикадзе, готовых отдать свою жизнь за вождя, прекрасно зная при этом, что ни вождя, ни сам рейх жертвой своей им уже не спасти.
– То есть вы уверены, господин оберштурмбаннфюрер, что у Берлина нет фигуры, которой там хотели бы заменить человека, похищенного вами из отеля "Кампо Императоре"?
– Пока что – нет, – заверил его Скорцени, и виду не подавая, что вопрос этот для него полнейшая неожиданность. – Но в дальнейшем все будет зависеть от вашей твердости.
– В таком случае вам, наверное, захочется узнать, чего я жду от вас.
– Вот именно, синьор Муссолини, чего вы ждете от странствующего диверсанта Скорцени?
39
Теперь, когда экипаж "Империи" заглушил мотор и поднял паруса, яхта с королевской грациозностью проходила мимо высоких, поросших соснами мысов, скалистых островков и заползавших далеко в озеро рыбачьих причалов, увенчанных лавровыми венками из лодчонок и баркасов. И никаких следов войны! Озеро продолжало жить какой-то своей, отделенной и независимой от внешнего мира жизнью, и эти два человека – низвергнутый с вершин власти и славы диктатор Италии и еще только восходящий на вершину своей славы первый диверсант рейха – представали перед ним людьми из иного времени, иного измерения.
– Господин Скорцени, я не стану изощряться в дипломатии и печь пиццу на давно остывшей сковородке. Вы помните наш первый разговор, сразу после Абруццо?
– Наши встречи незабываемы, синьор Муссолини, – уклончиво ответил Скорцени, пока что не совсем ясно осознавая, к чему клонит великий дуче.
– Тогда мне казалось, что удастся заманить вас сюда, в Италию, где вы сможете возглавить службу безопасности. Естественно, уже в чине генерала. Муссолини и Скорцени – эти имена могли бы стоять в истории Великой Италии рядом.
– Будем надеяться, что они и так окажутся не слишком далеко.
– Мне бы не хотелось, чтобы наш второй и, возможно, последний разговор воспринимался вами с такой ироничной беззаботностью, – мгновенно побагровел дуче, и обер-диверсант понял, что Муссолини расценивает их встречу с куда большей ответственностью, нежели он.
– В таком случае будем считать всю нашу дальнейшую встречу переговорами, – попытался Скорцени придать их разговору некое подобие респектабельности.
– …Но я понял, что вы не готовы были к такому повороту событий. Да и Гитлер тоже не отпустил бы вас. Во всяком случае, в то время – Муссолини вопросительно взглянул на гостя и, вяло пожевав буженину, вновь взялся за бокал. – Тогда он бы вас не отпустил – это уж точно. А сейчас?
– Вопрос стоит обдумать, – теперь Скорцени старался быть осторожнее. – Очевидно, имеется в виду – возглавить диверсионную службу, оставаясь в рядах СД. О переходе в итальянскую службу безопасности не может быть и речи.
– Почему не может? – проворчал дуче. – Кто помешает?
– Еще не известно, кто и что именно. Например, обстоятельства, складывающиеся и здесь, у вас, и в Германии. И вообще, все больше людей задумывается уже не о том, что еще можно изменить в ходе этой войны, а как быть после ее неминуемого окончания.
К удивлению обер-диверсанта, Муссолини никак не отреагировал на его совет. Словно речь шла о чем-то несущественном.
– От кого конкретно могло бы зависеть ваше решение: от Кальтенбруннера, Гиммлера? Нет, только от фюрера? А до того, как мое письмо и ваш рапорт лягут на стол Гитлеру, кто мог бы способствовать или, наоборот, пытался бы препятствовать?
– Это зависит от всех вместе, включая обергруппенфюрера Вольфа.
– Вольф. Опять Вольф… – еще больше помрачнел Муссолини. – Шагу ступить нельзя, чтобы не оглянуться. Везде этот Вольф. А я считаю, что вы вполне могли бы заменить его. Вот то, чего я еще не говорил вам и что стоило бы предложить фюреру.
– Гиммлеру.
– Кому?
– Вам придется иметь дело с рейхсфюрером Гиммлером. В таких вопросах перешагивать через него непозволительно.
– А вы говорите, что Берлин не потерпит двух императоров. А двух фюреров?
– К тому же никто не гарантирует, что я оказался бы покладистее, – ушел от ответа Скорцени.
– Неправда, с вами мы вполне могли бы найти общий язык.
Они выпили еще по полбокала вина и вышли на палубу. Муссолини сразу же поинтересовался у одного из офицеров охраны, где Кларетта, и тот ответил, что синьора спит.
– Как всегда, когда оказывается на озере, – почти с нежностью объяснил Муссолини.
"На твоем месте я бы поинтересовался, каким образом офицер узнал об этом", – мысленно молвил Отто.
Все вокруг изменилось. Берег по левому борту был теперь равнинным. Солнце скрылось за белесой пеленой, а волны, поднявшиеся на озере так, словно яхта выходила в штормовое море, становились все более грозными, и даже пенящиеся гребешки их таили в себе некую зловещую черноту ночной бездны. Да и северный ветер тоже становился все более прохладным.
Однако перемена погоды Муссолини не огорчала. Он стоял на палубе, держась рукой за угол надстройки и широко, по-матросски, расставив ноги. Скорцени казалось, что в эти минуты дуче перебарывает не только силу ветра, но и что-то в самом себе: то ли неожиданно сошедшую на него слабость, то ли давно укоренившуюся в душе безысходность.
– И все же вы не правы, Скорцени. Вместе мы сумели бы закрепиться в этом крае на многие годы. Я верю в вашу звезду. Такие люди, как вы, способны подчинять свою судьбу великой идее. Почему вы молчите?
– Сейчас многие думают не столько о том, как бы продлить агонию войны…
– Опять "агония войны"? – поморщился Муссолини.
– Да, агония… Так вот, они больше заботятся не о том, чтобы продлить эту агонию, а о том, как бы покомфортнее устроиться в послевоенном мире, – стоял на своем оберштурмбаннфюрер.
– Вы тоже мудрите над этим, упрямец?
– Над тем, как спасти остатки Третьего рейха. Лучших его людей. Наши ценности, наши идеалы.
– Ради чего?
– Ради сотворения Четвертого рейха. Но уже учитывая все те уроки, которые преподнесла нам угасающая война.
– В этой акции спасения способна сыграть какую-то роль и моя Италия?
– Несомненно. Мы создадим здесь пункты, через которые сможем переправлять преданных нам людей в Африку, Латинскую Америку, Испанию. В любом случае оккупационный режим здесь будет значительно мягче, нежели в Германии.
– Вы уже осмеливаетесь вести речь об оккупации? – горделиво взглянул на оберштурмбаннфюрера Муссолини.
– По понятным причинам до окончания войны я вряд ли смогу появиться в ваших краях, – не удостоил его ответа обер-диверсант рейха. – Но очень скоро направлю сюда одного из своих офицеров. Вам представят его. Он и его люди не только будут заниматься охраной наших секретных баз, но и примут меры по вашей личной безопасности. Не сейчас, – упредил его возражение, – а когда настанет время перейти на нелегальное положение и тайно, до лучших времен, покинуть страну. Для этого я создам здесь мобильную группу – пять-шесть человек. Из опытнейших, умеющих в любой ситуации сохранять хладнокровие агентов.