- Он показывает сюда, он ведет их сюда… - сказал он слабым голосом и повернулся к снохе: - А что русский?
- Я сделала, как велел Мартин… - сказала она уклончиво, потому что не хотела раскрывать, что у Сергея есть автомат, и в случае необходимости он будет защищаться.
- Они найдут его, найдут, а потом… Все будет, как у Врбовых… - Старик в отчаянии качал седой головой.
Снаружи яростно залаял Цезарь. В ответ щелкнул сухой выстрел, и лай затих.
- Прикончили… - необычно тихо и с тоской проговорил старик и пошел к своей табуретке у печи. - Скоро и нас прикончат… - Он умолк, потому что за дверью уже раздавались шаги и звучали голоса немецких солдат.
Ульяна побежала открывать, стараясь оправиться от страха, леденящего душу.
- Заходите, пожалуйста. - Она принудила себя приветливо улыбнуться.
- Partisane? - В дом вошел низенький, приземистый немец с автоматом наперевес и хмурым взглядом обвел сенцы.
- Да что вы! - воскликнула она невинным голосом и быстро ввела их в кухню, где уже пахло едой. Ульяна заметила, что двое немцев остались снаружи, на крыльце. - Здравствуйте, пан капитан. - Она улыбнулась Антеку и двум входившим немцам, а сама подумала: "Ах ты, иуда проклятый! В глаза бы тебе наплевала".
- Зашли на вас посмотреть, сватьюшка, - улыбнулся ей Антек, как старый знакомый. - Как поживаете? Не беспокоят ли вас партизаны? - Он небрежным взглядом окинул старого Смржа. Старик же подумал: "Ах ты, сукин сын, променял партизан на немецкий мундир!"
- Нет, они здесь не появляются… - спокойно ответила Ульяна и увидела, что Антек вместе с солдатами садятся за стол. Она быстро принесла все, что у нее было. - Угощайтесь, пожалуйста. Наверное, вы проголодались… - И тут же умолкла под взглядом злых черных глаз Антека.
- Вы нас недавно тоже так угощали, - произнес он как бы между прочим, а Ульяна подумала: "Тогда ты еще был с нами". Она предпочла не смотреть ему в глаза и промолчать.
- А где ваш муж?
- У Чиликов. Помогает тес пилить. Весной они будут чинить крыши на хлевах…
Потом наступила длительная тишина. Они ели, а старый Смрж, притворясь, будто дремлет, слушал, навострив уши, так как слишком хорошо знал, что означают коварные речи Антека. Он давно знал его. Когда Антек был с партизанами, то часто заходил к ним. Нет, Антек никогда не был добрым человеком, как бы он ни притворялся. Никто не мог его понять. Он всегда врал с пятого на десятое, лишь бы с толку сбить. И ведь сбил же! Все попались на его удочку. И у всех только тогда глаза открылись, когда он к немцам переметнулся. Старый Смрж горько усмехнулся. Антек - опасный шпик. Он готов пронюхать все, что ему прикажут. И пронюхает. Вот и сейчас он пришел не просто так. Он что-то учуял и идет по следу. Знает он про Сергея или нет? Если не знает, то беда еще может обойти их дом. Если же знает - тогда им конец, как бедняге Цезарю. Старик ненавидел Антека. Этот иуда был противен ему, и старик удивлялся, почему ребята вовремя не пристукнули его. А теперь вот приходится дрожать перед ним больше, чем перед немцами, потому что этот предатель знает их всех, знает об их тайниках (хотя они и меняют их постоянно), прекрасно знает все здешние леса и горы. Он знает их как свои пять пальцев. Потому он и опасен, страшно опасен. Чтоб его громом разразило! Откуда, собственно, этот мерзавец объявился? Когда он пришел к партизанам, то утверждал, будто его сбросили русские с первой группой парашютистов с заданием организовать здесь вооруженное восстание. Когда же он перебежал к немцам, то стал говорить, будто кончил немецкую шпионскую школу. Негодяй проклятый! Старик наблюдал за ним краем глаза и, чувствуя свою беспомощность, выходил из себя. Он задыхался от ярости и со страхом ждал того момента, когда они поднимутся и откроют дверь в комнату Сергея.
Все молча ели, только один держался в стороне от прочих и все время выглядывал в окно.
Было слышно лишь чавканье тех, кто сидел за столом.
- А что, ваш муж все еще ездит по дрова? - невинным тоном спросил вдруг Антек и пытливо взглянул на Ульяну.
- Сейчас нет…
- А почему?
- Снегу много. Тонут дровни, - ответила она дрогнувшим голосом.
- Но недавно еще ездил, а? - Он не спускал с нее глаз. Ульяна чертыхнулась про себя: "Ах ты, шпик проклятый! Ведь сам знаешь, что ездил, так зачем спрашивать? Счастье еще, что Мартин не был в партизанах, когда ты был в горах…"
- Ездил, как и каждую зиму, пока погода позволяла… - нехотя ответила она.
- А с той поры в лесу не был?
- Да как-то не приходилось… - уклончиво сказала она.
- И зверя не промышляет?
Она изумленно взглянула на него.
- Ведь он любил лес. Охота для него была… - многозначительно протянул он.
- Была… но теперь… - Она вдруг остановилась и в смятении посмотрела на него.
- Вы хотели сказать, что теперь там партизаны? - засмеялся он недобрым смехом.
- Люди боятся…
- Но ведь это ваши! Чего бояться-то? - Он подозрительно взглянул на нее.
Ульяна не ответила. Она чувствовала, куда он клонит. Он хотел узнать, не с партизанами ли ее муж.
- Он не водится с теми? - Антек кивнул головой в сторону леса.
- Нет… Мы хотим, чтобы нас оставили в покое…
Он не ответил, но своим неприятным взглядом держал ее, как паук муху, которая еще яростно бьется в паутине, пытаясь освободиться.
- Так вы говорите, что он с ними не водится? - глухо повторил он свой вопрос немного погодя.
- Не водится, нет… - кивнула она, охваченная тревогой, не понимая, какую цель преследует этот негодяй.
Знает о том, что делает ее муж, или нет? Знает о Сергее или не знает? Чего он хочет? Может, хочет просто сбить ее с толку, чтобы что-нибудь выведать? Или пришел наверняка? Она ломала себе голову, но поднимающийся в душе страх путал все мысли, и она с ужасом поняла, что уже не способна спокойно все обдумать. У нее было такое чувство, будто голова ее пухнет и лопается от боли.
- А как насчет того немецкого патруля, на который напали у Груни? - откуда-то издали послышался ей голос Антека.
Она задрожала. От его леденящего взгляда у нее обрывалось все внутри. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.
- Не говорите, что вы об этом не знаете. Это от вас недалеко. Вы не могли не слышать стрельбы… - Он улыбался ей злой, застывшей улыбкой.
- Мы не слышали… Ничего не знаем… - говорила она все тише. У нее подкашивались ноги.
Воспользовавшись ее смятением, он нанес прямой удар.
- Они не были у вас… после той перестрелки?
- Нет… не были… - Ею овладело вдруг страшное предчувствие, что он знает обо всем.
Антек, повернувшись к немцам как-то странно, вопросительно взглянул на них, а потом стал смотреть на Ульяну.
- Послушайте, сватьюшка, у вас еще есть возможность выложить все начистоту…
Она энергично замотала головой.
- Но если вы прячете этих… вы знаете, что вас ждет?! - Он угрожающе поднялся.
Она чувствовала, что ее покидают силы, но продолжала отрицательно качать головой.
- Пойдемте, друзья. И вы, сватьюшка, с нами, - сурово сказал он и зашагал к дверям.
Ей почудилось, что мир закачался. Она прислонилась к печке и неподвижным взглядом уставилась на Антека. Зачем скрывать? Напрасно отпираться. Они знают все. Он пришел к ней просто поиграть в жестокую игру, как кошка с мышкой, с бедной, испуганной мышкой, которой все равно некуда убежать, потому что кошка ждет с протянутой лапкой. Хлоп - и поволокут ее в заднюю светелку, прямо к постели Сергея… А потом все разом утихнет, умолкнет, исчезнет, будто ее тут никогда не было, не было…
- Так пойдемте, сватьюшка! - донесся до нее с порога леденящий душу голос Антека.
Не помня себя, она пошла за ними. Ульяна едва передвигала одеревеневшие от страха ноги. Когда они направились к комнате Сергея, ей показалось, будто пол закачался под ней и она падает в ужасную, бездонную пропасть. Все лица - Мартина, Сергея, старика Смржа, немецких солдат и Антека - слились перед ее глазами в одно большое пятно. Предательский вопль, который она все это время подавляла в себе нечеловеческим усилием воли, готов был вот-вот вырваться из груди.
Она шла как во сне, и голоса и фигуры солдат видела будто сквозь пелену густого тумана. Ей уже казалось, что она видит призрачный сон, в котором по чьей-то команде все закружилось, завертелось, а потом вдруг остановилось, внезапно открыв недвижимое тело Сергея. А потом все снова закружилось и снова остановилось, и вновь открывалось и закрывалось неестественно скорчившееся тело Сергея. Это повторялось бесконечно долго, это ужасало ее и заставляло напрягать мысль, чтобы освободиться от этой невозможной, безумной, абсурдной бессмыслицы. Все это она воспринимала, как бы находясь за стеклянной стеной, как если бы это происходило помимо ее, за пределом ее понимания. Она смотрела, широко раскрыв глаза, как они основательно все рассматривают, обыскивают, простукивают, как во всем копаются, а постель, которая дышала, вздымалась и прямо-таки жила жизнью живого Сергея, постель, из-под высоко наваленных перин которой вырывались вздохи, эту постель они не видели. Они ходили вокруг нее, будто ее тут и не было, будто ее не существовало, будто она была невидимой. Они проходили возле нее один за другим с подозрительным равнодушием. Они проходили и уходили, и наконец ушли совсем - в сенцы, еще раз молча взглянув на Ульяну.
Она думала, что сойдет с ума, что не выдержит и закричит во все горло этим мерзавцам: "Вы! Безглазые! Безухие!", а потом бросится в комнату Сергея, раскидает перины на постели и завопит: "Вот! Вы, тупицы! А вы его не нашли! Как же вы хотите найти тех, в лесах? Ха-ха!.. Вы не видели, как над ним шевелятся перины, а хотите найти тех, над кем колышутся леса? Трусы паршивые! Вы боитесь их, потому что знаете: они готовят вам праведную месть за ваши зверства и подлости, мерзавцы проклятые!.."
- А где ваш муж? Говорите, у Чиликов? - как бы издалека услышала она голос Аптека, и ей показалось, что его холодный взгляд сверлит ее мозг и читает ее мысли.
Ей казалось, что все настороженно ждут ее слов, ее волнения и дрожи, что они только и ждут, когда ей откажут ум и сердце, когда она потеряет самообладание и рухнет перед ними на пол, - и тогда они вернутся к постели Сергея, найдут его и молча уставятся на нее…
- Так, говорите, он у Чиликов? - повторил Антек и подозрительно взглянул на нее.
- Мартин? - сказала она, захваченная врасплох, будто приходя в себя от какого-то потрясения. - Да… у Чиликов… - добавила она слабым голосом и потом долго, когда они уже ушли, стояла прислонившись к косяку, не в силах двинуться с места.
У нее вдруг страшно заболела голова, а сердце бешено колотилось от счастья - жестокого, невероятного, нереального, безумного счастья, - оттого, что они не нашли ничего, совсем, совсем, ну совсем ничего, и ушли. "Ушли, не нашли, ушли… - закружилось в ее трещавшей от боли голове, и она не могла додумать до конца эту мысль. - Как это могло случиться? Как могло случиться, что они не заметили человека под перинами, которые дышали, вздымались, жили, жили?.." Она плакала, смеялась, шевелила губами, будто потеряла рассудок.
- Ульяна! - крикнул страшным голосом старый Смрж. - Ульяна!.. Ведут его!..
Она непонимающе взглянула на старого Смржа, как бы очнувшись ото сна.
- Мартина твоего ведут! - закричал он с такой силой, что она окончательно пришла в себя. Потом сел на пороге сенцев и заплакал тоненько, как мышка, попавшаяся в мышеловку.
Ульяна поспешно выбежала на крылечко.
- Мартин!.. - зашептала она тихо и почувствовала, как сердце заполняет страшная пустота одиночества, глухая пустота. Ее постепенно охватывало какое-то ужасающее оцепенение. - Так они тебя схватили… Добрались до тебя… - Арестованные горцы молча спускались по заснеженному склону к дороге. - И не обернешься поглядеть на меня, Мартин? Стыдишься, что схватили тебя, поймали тебя, голубок мой, упрямая головушка… И уходишь спокойно, упрямо и гордо, будто не они тебя ведут, а ты их, Мартин, Мартин… - шептала она в тоске, глядя вслед мужу.
Неожиданно поднялся ветер. Не от леса, как обычно, а прямо с дороги. Он поднял ввысь столбы снега, будто хотел подпереть ими небеса, потом резко завернул к хуторам и помчался к лесу.
Занавешенное снегом солнце глядело на Ульяну жирным расплывчатым пятном. Ветер раз-другой покрутился у леса и воротился, весь взъерошенный от злости. Он гудел и свистел по отрогам, как рассвирепевший разбойник, потом сбежал в долину и там на минутку утих, будто хотел передохнуть, но через секунду вновь поднялся, неся на широких плечах огромные паруса снега, и пошел с ними напролом, словно сумасшедший.
Ульяна стояла, подавленная, и отсутствующим взглядом смотрела вслед мужу. Смотрела, как он исчезает из виду, как он тает перед ее взором, вот он совсем исчез, погас, как солнце.
Она невольно подняла глаза к серому небу, и в ту же минуту ею овладела странная мысль, что Мартин не исчез, что его лишь заслонила снежная вьюга, а когда она кончится, снова выглянет солнце и в его сиянии вновь можно будет увидеть лицо Мартина.
Бьела Калинова
Катарина Гомбарова
Ночь стояла мглистая. Туман не только прикрыл холмы у перевала, но и сполз на южные равнины и склоны Явары и Обшара и заполнил долину реки Ладомирки.
Вея осень, была какой-то туманной и неприветливой - лужи, грязь, серость.
Так было и в то утро, когда старуха Марцинова сидела у печки, повязав голову теплым платком, как будто уже наступила суровая зима. Старуха чистила картошку. На улице только начало светать, и в избе царил полумрак, но Марцинова уже давно не спала. Старость будто играла с нею. Когда она садилась, на нее сразу нападала дремота, но стоило ей лечь, как сон моментально пропадал. Поэтому она частенько подкладывала под спину подушку и, опершись о стенку большой кирпичной печки, дремала, пододвинув на всякий случай стул, чтобы не упасть во время сна. Только вот так и удавалось ей немного послать. Она часто повторяла, что всему свое время, а когда тебе семьдесят лет, то ты уже немного разбираешься в жизни.
Очищенные картофелины падали в кастрюльку с водой, стоявшую у ног Марциновой. Очистки она откладывала в сторону: их она варила с плохой картошкой для поросенка.
В шесть часов встала Катарина, ее дочь. Одевшись, она подошла к кровати тринадцатилетней Йоланки и нежно погладила ее по щеке:
- Йоланка, дочка, вставай, уже день настал.
Йоланка потягивалась, зевала и зарывалась в подушку, поглядывая на бабушку. Ей хотелось спать. Старуха Марцинова, укоризненно покачав головой, проговорила:
- Что это за лентяйничество? Когда мне было столько же лет, сколько сейчас тебе, я уже была далеко от мамы. Что бы со мной стало, если б я вот так же тянулась по утрам? На Земплине бедные голодали. Даже маленькие дети помогали взрослым. Ребенок ты или нет, все равно заботься о том, чтобы в доме была еда. Вот так было тогда. Вот какая жизнь была, моя дорогая. Голый и босый и летом и зимой. Никто и думать тогда не смел потягиваться на перине в шесть утра.
Йоланка слезла с постели, сняла через голову рубашку, быстро причесала длинные волосы, заплела их в толстую косу и повязала на голове платок. Застегнув кофточку, которую мать ей сшила из своей, старой, выглянула в окно. Старуха Марцинова вновь запричитала:
- Наверное, опять не покажется. Прямо как принца какого приходится упрашивать… - сетовала она на солнце за то, что оно не хочет обогреть ее старые кости.
Впрочем, старуха Марцинова разговаривала так целый день. Она могла говорить с дочерью, хотя той и не было дома, о том, что уже давным-давно пора почистить курятник, могла ругать трубу за то, что она плохо тянет, или корову за то, что в последнее время стала большой лакомкой; могла спрашивать дрова, сложенные у печки, где это они набрали столько влаги, если их готовили в такую жару, когда на лугах и трава перестала расти, а у Гомбара от работы даже язык высох, отчего он и говорить стал еще меньше, чем обычно.
Да, Гомбар был лесник. И какой! Его участок был как подметенная горница. Только вот сторожка его сгорела. Конечно же не сама по себе. Это случилось тогда, когда в деревне появились немецкие солдаты. Их было много. Пятнадцать, а может, двадцать. Марцинова уже не помнит. И в ее избу тоже влезли. Начали принюхиваться, как та собака пани Бугаевой, у которой Марцинова одно время работала. Пришли, сели за стол:
- Давай, мать, есть и пить.
- Открывайте рот пошире, - сердито проворчала бабка. - Лучше я буду матерью самому черту! Я вам, антихристы проклятые, покажу, кому вы говорите это святое слово!
Однако у них уши были уже тренированные. Сразу стали допытываться:
- Что сказала эта бабка? - За спиной у нее кто-то из них щелкнул затвором автомата. - Что она кофорит?
А она в ответ:
- Да я молилась по-нашему. - И сложила руки, а глаза воздела к потолку…
Утренние сумерки затянулись дольше обычного. Когда наконец рассвело, они осторожно открыли дверь, как будто им не хотелось погружаться в туман, да и вообще выходить из дому. Но они все же вышли. Путь их был на усадьбу Коломана Бугая. Йоланка нерешительно шла в трех шагах позади матери. Она как будто еще не проснулась и досыпала на ходу. У последнего дома в нижнем конце деревни начинался небольшой склон. Он весь порос кустами шиповника и высоким бурьяном. Забытый уголок. Здесь находилось и несколько полуразрушенных цыганских хибар. Эти хибары были сделаны из разноцветного материала: видно, использовалось все, что оказалось под рукой. Здесь проходила кратчайшая дорога на поле, но Катарина не любила тут ходить. Иногда лишь пробегала, когда спешила, да и то с мурашками на спине.
У первой лачуги сидел человек. Он сидел на пороге открытой двери, обратив лицо внутрь, и пел цыганскую песню. Голос у него был сочный, мелодичный, но на высоких тонах иногда срывался и становился похожим на вой. У Катарины от страха пробежал мороз по коже. Она ускорила шаг. Вокруг лачуги носились полураздетые косматые дети. Черные волосы, белые зубы - и тряпки. Увидев Катарину, они быстро попрятались в лачугу. Йоланка украдкой посмотрела на мать и схватила ее за руку. Катарина сильнее прижала корзину и руку дочери и шла вперед, стараясь не смотреть ни вправо, ни влево.
Когда лачуги остались позади, она перевела дух и невольно замедлила шаг. При медленной ходьбе всегда на ум приходит какое-нибудь воспоминание. Вот и сейчас она вспомнила, как в этом месте из-за одной молоденькой цыганки передралось полдеревни. После этого на траве остались лежать двое парней с ножами в спинах. По сей день она помнила, что ту черноволосую красавицу, звали Гитой. Говорили, будто с той поры ночью здесь творятся странные вещи. Да и днем тут ходить было не очень приятно.
На обед Катарина домой не ходила. Они с Йоланкой садились на меже и ели то, что принесли с собой. Они ели на скорую руку, так как торопились убрать картофель с большого участка поля до прихода Бугая.