Наблюдая за причудливыми и захватывающими воздушными поединками, Василий Земсков нервно покусывал губы и то сжимал, то разжимал кулаки. Ротмистров тоже, внешне не выдавая этого, волновался. Волновался даже тогда, когда "юнкерсы" не выдержали натиск стремительных "ястребков" и, развернувшись, потеряв строй, торопливо уходили назад, восвояси, беспорядочно и где попало сбрасывая свой смертоносный груз.
- Ну, - оживлённо потёр руки генерал Кириченко, - теперь паши пойдут! Так я говорю?
- Что вы сказали? - переспросил Ротмистров.
- Я говорю, что теперь наши бомбардировщики в атаку пойдут.
И, действительно, Кириченко оказался прав: как бы откуда-то из невидимого пространства внезапно - выпорхнули, заполонили воздух наши бомбардировщики, которых чётко и со всей возложенной на них обязанностью сопровождали юркие истребители; бомбардировщики тяжеловесно и грозно плыли на юго-запад, восхищая укрывшихся в спасительных окопах советских воинов и заставляя дрожать немецких.
- Красиво летят соколы генерал-лейтенанта Красовского! - ни к кому лично не обращаясь, сказал Ротмистров. - Эти ребята - из 2-й воздушной армии. Они мне знакомы: на марше нашу 5-ю армию с воздуха поддерживали. Да ещё как и поддерживали!
Ротмистров поднял было руку с часами к глазам, но тут снаружи грохнуло так мощно, что, казалось, блиндаж высоко подпрыгнул вверх и теперь вот опускается вниз - стремительно и неотвратимо, как подбитый самолёт.
- Наши! - оптимистически прокомментировал генерал Кириченко. - Наши саданули! Армейская артиллерия! Крепко ударили!
- Да, - согласился Ротмистров, - это наши! Залп, между прочим, дали артиллерийские батареи непосредственной поддержки танков. Перед богами войны поставлена строго определённая цель - вести огонь по предполагаемым районам скопления танков противника и, конечно же, по огневым позициям его артиллерии.
Ротмистров на какое-то время замолчал, словно бы обдумывая что-то, затем вздохнул:
- Видите ли, товарищи офицеры, у нас, к сожалению, не было нужного количества времени для того, чтобы точно установить, где же в самом деле расположены вражеские батареи, где же сосредоточились вражеские танки…
- Вы хотите сказать, - донеслось из глубины блиндажа, - что… именно сейчас определить эффективность огня - артиллерийского огня - не представляется возможным?
- Боюсь, что это именно так, - ответил Ротмистров. - Но всё же, я думаю, что наша доблестная артиллерия тратит снаряды не зря, не в белый свет стреляет.
Едва командующий произнёс эти слова, как артиллерийскую канонаду ощутимо перекрыл другой шум - шипящевоющий, и в сторону позиций противника понеслись смертоносные огневые смерчи: это вступили в бой полки гвардейских миномётов.
- "Катюши" запели! - восхищённо воскликнул адъютант Ротмистрова. - "Катюши"! Вы слышите?
- Да, это "катюши", - растягивая слова, произнёс Павел Алексеевич. - И их залпы, между прочим, означают начало нашей атаки!
Он поискал близорукими глазами начальника своей радиостанции Константинова и, найдя, громко приказал:
- Товарищ младший техник-лейтенант, приказываю вам передать в эфир сигнал начала атаки!
- Слушаюсь, товарищ командующий армией! - последовал чёткий ответ, и в эфир тут же ушло и неоднократно повторилось всего лишь одно слово: "Сталь"… "Сталь"… "Сталь"…
И словно эхо расплеснулось от мужественного слова "Сталь", которое у всех ассоциировалось с другим мужественным словом - "Сталин": мгновенно последовали сигналы командиров танковых корпусов, бригад, батальонов, рот и взводов. Одно слово "Сталь" привело в движение огромную армию, в состав которой входило не только огромное количество людей, но и огромное количество мощнейшей техники. Началось сражение…
ДВЕНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ
Валентин успел-таки отдать письмо, только что им написанное матери, политруку Якутину. Успел и сказать ему, что так, мол, и так, товарищ политрук, вы уж постарайтесь, не потеряйте - ради Бога - солдатскую весточку, - и тут раздалась команда, зычная и давно ожидаемая всеми: "По маши-на-а-ам!".
Валентин быстро и ловко запрыгнул в люк; Владимир, Василий и Фёдор Полежаев уже были наготове.
- Начинается! - возбуждённо выкрикнул Василий. - Ребята, начинается!
- Вот и ладненько! - в тон ему ответил Владимир. - А то, чего уж скрывать, застоялись мы уже, как жеребцы племенные. Валька, ты письмо-то политруку отдал?… Вот и хорошо.
Фёдор Полежаев никакого участия в разговоре не принимал: он самыми тихими и самыми страстными словами шептал одному только ему известные молитвы и при этом яростно крестился.
И вот по рации раздалась команда комбата Чупрынина; Валентин хищно усмехнулся, рванул рычаги, и "тридцатьчетвёрка", напрочь сбрасывая с себя маскировочную зелень, мощно прыгнула вперёд.
- Ну что, братцы, - хохотнул он, - устроим гансам Бородинское сражение?
Василий пристально смотрел в наблюдательную щель и видел ещё досель невиданную лично им, танкистом, чересчур уж впечатляющую картину. Повсюду: и слева от них, и справа, и сзади, и, спереди - выходили, выскакивали из укрытия советские танки. Они. сразу же набирали большущую скорость и устремлялись вперёд, в загадочную и коварную неожиданность, которая уже поджидала их, ждала, потирая в предвосхищении руки, в зловещем лесном массиве. И эта самая коварная неожиданность, и правда, выразилась самым что ни есть непредвиденным образом. Василий даже глаза протёр в удивлении, совершенно отчётливо думая, что всё это ему просто-напросто лишь мерещится. Но это ему не мерещилось и, тем более, не снилось: навстречу им, неистово вздымая пыль, неслась огромная лавина немецких танков.
"Откуда они вынырнули? - удивился Василий. - Почему мы не знали об их близком и таком массовом скоплении?"
Он по рации предупреждающе выкрикнул Чупрынину:
- Товарищ комбат, вы видите противника?
- Вижу, Василий, ну и что из этого?
- Не многовато ли немцев для нас? Как вы думаете?
- Не дрейфь, Кошляков; пойми ты, у нас ведь более выгодная позиция. Сейчас начнём их, крестобрюхих, щёлкать как грецкие орехи]
Позиция у советских танкистов и впрямь была в это время более выгодной. Казалось, что и само солнце находилось на стороне "тридцатьчетвёрок": оно только что - ну просто совсем недавно - поднялось на востоке и теперь своими лучами ярко, как на киноэкране, высвечивало зловещие контуры фашистских танков, слепило до черноты глаза немецким танкистам.
Прошло буквально несколько минут с того момента, как в эфир понеслась долгожданная команда "Сталь", а танки уже накрепко сцепились, закрутились в немыслимой огненной коловерти. Первый эшелон танков 29-го и 18-го корпусов сильным лобовым ударом, стреляя на ходу, вклинился в боевые порядки наступающего противника, неожиданно и резко пронзив их, словно острым дамасским мечом.
Не только для гвардейцев 5-й танковой армии оказалось неожиданным большое скопление танков противника; немцы, видимо, тоже не ожидали встретить на своём пути такую массу боевых машин русских, и не только массу танков, но и их стремительную атаку. Невольно растерявшись, они позволили гвардейцам войти в нужный им ближний бой, совершив этим самым непоправимую ошибку: чёткое управление в передовых частях и подразделениях немецких войск было непредсказуемо нарушено, и "тигры" и "пантеры", лишённые сейчас самого главного - своего огневого преимущества, которым до сих пор они превосходно пользовались в столкновении с другими советскими танковыми подразделениями, теперь - не по свей воле - стали отличными мишенями для наших танкистов. И "тигры", и "пантеры" с самых коротких дистанций поражались не только юркими танками Т-34, но и не столь поворотливыми танками Т-70.
"Тридцатьчетвёрка" братьев Кошляковых уже несколько минут носилась по пылающему полю сражения почти что вслепую: экипаж безостановочно стрелял по противнику, уклонялся от столкновений с другими танками, маневрировал. Да, впрочем, как там маневрировать-то?! Всё громадное поле под Прохоровной клубилось цыганисто-чёрным и густым дымом, пыль сплошной высокой завесой висела в дрожащем воздухе, а сама - неповинная ни в чём и безгрешная - матушка-земля содрогалась от мощных взрывов. Полыхали ярким пламенем тапки и самоходки, обильно смоченные в солярке, факелами метались в горящих на теле комбинезонах танкисты, безуспешно пытаясь сбросить, сбить с себя вышедший из-под контроля огонь.
- Владимир! Володька! - задыхаясь от гари и обильно льющегося пота, кричал Василий. - Посмотри вправо!..
- Что! Что ты говоришь?
- Справа подбитый "тигр", видишь его?
- Вижу, брательник, вижу!
- Наводи на него пушку: ом ещё действующим! Стреляет, зараза!
Владимир прицелился в бок стоящему с перебитыми гусеницами "тигру", который всё еще продолжал изрыгать смертельным огонь из своего чрева.
- Фёдор, ядрёна вошь, зарядил?
- Так точно, товарищ лейтенант!
- Прекрасно! Валентин, притормози-ка чуток!.. Хорошо!.. А теперь - огонь!
Прицел был точен, и немецкий танк, крупно вздрогнув, вдруг вспыхнул, словно восковая свеча.
- Ур-ра! - рявкнул возбуждённый до предела Фёдор Полежаев. - Ай да мы! Ай да молодцы!.. Выбирайте теперь следующего зверя!
А немыслимое сражение принимало всё более и более крутой поворот: всё смешалось в кромешном хаосе и уже никак нельзя было разобрать в этом самом хаосе - где свои, а где чужие. Боевые порядки обеих враждующих сторон перемешались до неузнаваемости, а огонь, дым и пыль насколько только могли, настолько и усугубляли и так препаршивейшее положение. Из-за этого хаоса и неразберихи остались вне удел - в самом прямом смысле - артиллеристы обеих сторон: непредвиденный оборот сражения перепутал все карты и козыри, и боги войны не знали теперь, куда и как стрелять, боясь обрушить шквальный огонь на своих.
Это же самое препаршивейшее положение коснулось и авиации - и нашей, и немецкой: лётчики не знали, не могли придумать - куда же всё-таки сбрасывать свой смертоносный груз? И, не находя никакого выхода, самолёты, как клещи, сцепливались в воздухе, ведя яростные схватки не на жизнь, а на смерть. И частенько непередаваемый грохот танковой битвы на земле усиливался жутким воем объятых пламенем и несущихся к земле - в свой последний путь - самолётов.
Валентин - поэт и романтик, бросал "тридцатьчетвёрку" то вправо, то влево и ругался самым отборнейшим магом, потому что никак не мог вырваться из адского пекла, из этого гигантского по масштабам, всепоглощающего водоворота: и "тридцатьчетвёрки", и Т-70, и "тигры", и "пантеры", и "фердинанды" - всё смешалось, всё изворачивалось, всё стреляло, всё горело, всё гибло! А срывающиеся с машин танковые башни взлетали в воздух так, словно они были легче спичечных коробков…
Непредсказуемый поток боя вышвырнул "тридцатьчетвёрку" братьев Котляковых к самому берегу реки Псел, И тут-то ли Снарядом, то ли миной - танку порвало гусеницу.
Василий, мокрый и грязный, с лицом, напоминающим физиономию аборигена Африки, выглянул наружу через верхний люк. Бой шёл чуть в стороне, и шум его был поистине страшен.
- Ребята, - скомандовал Василин, - всем выйти наружу- и быстренько: давайте отремонтируем гусеницу!
Владимир, Валентин и Фёдор вылезли из танка, как из преисподней - чумазые, как черти. И, глотнув первым делом свежего воздуха, бросились к искорёженной и слетевшей с катков гусенице.
Василин отошёл к краю хлебного поля, сорвал созревший колосок, растёр его, понюхал: ах, как прелестно и мирно он пахнул! Лейтенант попробовал зёрнышки на вкус и от удовольствия на какое-то время даже прикрыл глаза. Господи! Мирное поле и злаковые с жёсткими щекочущими, усиками!.. А рядом, - чёрт бы его побрал! - в двухстах-трёхстах метрах это же поле, но уже с сожжённым, затоптанным в пух и прах хлебом.
Василий открыл глаза, сделал по хлебному полю несколько шагов и вдруг увидел гнездо. В нём лежали маленькие, голубые в крапинку яички. А рядом - птица: пронзённый то ли пулей, то ли осколком жизнелюбивый жаворонок.
Лейтенант нагнулся, потрогал мёртвую птицу пальцем. Тельце жаворонка было ещё тёплым. Значит, совсем недавно, всего несколько минут назад война оборвала жизнь этой жизнерадостной пичужки. И теперь не её голос разносится над пшеничным полем, а голос страшного, всё сметающего на своём пути танкового сражения. И кто знает, выживут ли они, люди, в этом сражении, или же их судьба уподобится судьбе этой славной, но уже мёртвой, пичужки.
Василий круто повернулся, быстро пошёл к своему танку.
- Ну что, - спросил он, - как идут дела?
- Ещё минут семь, - ответил за всех Фёдор, - танк будет готов к бою. Серьёзно.
- Чёрт возьми! - буркнул негромко и недовольно Василий. - Не долго ли вы возитесь с одной гусеницей, ребята? Так ведь…
Ему не дали повозмущаться: из оврага, словно акула из океанских вод, вынырнула дымящаяся "пантера" и, проползи несколько метров и не видя кошляковского Т-34, остановилась. Прокопчённый до безобразия экипаж через нижний люк выскочил из танка и, сняв комбинезоны, принялся ими сбивать пламя с башни.
- Ребята, у кого из вас оружие с собой? - крикнул приглушённо Василий.
- Ч-чёрт! - выругался Владимир. - Наше оружие в танке осталось! Подождите, я мигом…
- Но "мигом" не получилось: немецкие танкисты увидели братьев Котляковых и Фёдора, и, залопотав что-то по- своему, бросились на них в рукопашную.
- Ну, ребята, держись! - выкрикнул Валентин и угрожающее занёс над головой огромный гаечный ключ. - А ну, гады, кому тут мозги подкрутить?!
Схватка была жестокой и короткой: двух немцев танкисты сразу же положили насмерть, двое - сбежали. И их никто не бросился преследовать. Не до этого было. Валентина же один из убитых немцев ранил ножом в плечо. И он сейчас морщился, обнажая плечо для перевязки.
"Тридцатьчетвёрка" с натянутой уже на катки гусеницей начала медленно отъезжать от реки и только сунулась было на взгорок, как прямо перед самой башней взметнулся в небо огненный смерч, приправленный сухой июльской землёй.
- Валька! - заорал Валентин. - Засеки, откуда по нам палят?
- А хрен их знает! Сейчас соображу…
- Соображать некогда! - вмешался Владимир. - Смотри, на нас "тигр" прёт на всей скорости!
- Где?… А, точно! Ну-ка, брательник, наведи на него своё орудие!
- Дьявольщина!.. Не могу, Васька, не могу! Что-то заклинило наше орудие…
- Ах, Володька, вечно ты…
- Замолчите! - закричал им Валентин. - У нас нет времени на пререкания! И вообще - у нас ни на что нет времени! Я иду на таран!.. - Как вы… Согласны?…
Василий и Владимир промолчали, а Фёдор истово закрестился:
- С нами Бог! Он нам поможет! На святое дело идём: за Родину, за…
Страшной силы удар потряс танк, вздыбил его вверх как игрушку. И весь экипаж "тридцатьчетвёрки" мгновенно провалился в мёртвую тишину…
Владимир, тихо постанывая, выполз из танка, огляделся. Мощный и "неуязвимый" немецкий "тигр" лежал неуклюже на боку и дымился. Их же танк Т-34 бесстыже вздыбленным передком придавливал его к земле, словно бы не желая более пускать это чудовище в схватку. И снова была разорвана гусеница…
Владимир по одному вытащил из танка братьев Василия и Валентина, заряжающего Фёдора Полежаева, уложил их на травке. Они, оглушённые встречным тараном, были без сознания.
А страшный бой продолжался и всё приближался к "разутой" "тридцатьчетвёрке" Кошляковых. Василий в ярости колотил кувалдой по проклятой гусенице, но один он ничего не мог сделать, да и вообще Т-34 надобно было сначала стягивать с опрокинутого "тигра", иначе ремонт гусеницы был бы бесполезен. И слёзы бессилия - вместе с обильным потом - катились по щеке танкиста.
Откуда-то со стороны Берегового вынырнула машина - "полуторка". Из кабины её выпрыгнула Фаина с сумкой медикаментов.
- Что? Что случилось? - на ходу закричала она. - Где Валентин, Владимир? Где он?
Владимир молча указал на лежащих без сознания танкистов. Фаина быстро осмотрела их и, облегчённо вздохнув, сказала, что они скоро очнутся, а сама склонилась над Валентином. Разглядев его ножевую рану, с которой соскочила повязка, она достала пакет, начала перебинтовывать плечо.
- Ах ты, мой миленький, - приговаривала она, - ах ты, мой родненький! Ну потерпи, потерпи немного… Я сейчас…
Со стороны хлебного поля показался пылающий танк Т-34. С него, выскочив из верхнего люка, спрыгнула одинокая фигурка. А металлический факел продолжал самостоятельно нестись к реке. До берега он не доехал: взорвались боеприпасы и башня "тридцатьчетвёрки" в одну секунду улетела далеко в сторону.
Увидев эту страшную картину, Фаина ещё сильнее прижала к себе ещё не пришедшего в сознание Валентина.
- Господи! - стонала она, орошая лицо Валентина слезами. - Да что же это такое творится!.. Мамочка ты моя родненькая!.. Помоги нам, господи!..
Владимир, ошеломлённый увиденным и оглушённый до сих пор тараном, молча, будто бы контуженный, смотрел на пылающий костёр "тридцатьчетвёрки", на приближающегося танкиста, минуту назад выпрыгнувшего из бронированной машины, которая теперь совсем не была похожа ни на танк, ни на что-либо другое.
- Зенин?… Никанор?… - Владимир вглядывался в подошедшего танкиста и с трудом узнавал его. - Это ты?
Тот криво усмехнулся:
- Я, конечно, а кто же ещё… Воды у тебя нет? Пить хочу - просто ужас!
- В фляге нет, кончилась… Да вот же, Никанор, река… Вот берег!
- Пойдём, Володя, попьём. Да умоемся. Устал я…
Они попили из Пела, сполоснули лица, и только тогда Зенин спросил:
- Видел, как меня?!
Владимир молча кивнул головой.
- Суки фашистские! - сквозь зубы сплюнул Никанор. - Чуть заживо не изжарили! А за что, спрашивается? За то, что я коммунист и исправно выполняю партийные поручения?…
- Не горюй, Никанор, мы вот тоже… Но разминулись…
- И… что? Все - насмерть?
Владимир улыбнулся:
- Не угадал, Никанор! Мы - Кошляковы - живучие! Смотри левее, вон гуда, за куст: лежат-отлёживаются гвардейцы, в себя приходят…
Зенин проследил за пальцем Владимира и тут же громко вскрикнул:
- Фаина?… Владимир, это же Фаина, а?… Фаина!..
А Фаина в это время была занята застонавшим, приходящим в себя Валентином. Она, низко наклонившись к нему, слегка, касалась губами его шеи, щёк, закрытых глаз, губ и что-то бессвязно шептала, сама плотно сомкнув веки.
- Фаина! - снова, но уже в отчаянии, воскликнул Никанор. - Фаина, посмотри на меня!
Фаина чуть приподняла лицо и, мельком взглянув на капитана напрочь отсутствующим взглядом, снова перевела взор на Валентина.
- Что?… - вдруг шёпотом спросил Никанор. - Что с нею случилось? Володька, зачем она так, ведь мы с ней… Зачем? Что случилось?
Владимир смахнул пот со лба, отвёл глаза в сторону.
- Знаешь, Зенин, по-моему, у вас с Фаиной было обыкновенное фронтовое увлечение.
- Что ты? Что ты мелешь, Кошляков?