Керосин они в руках держали,
Молодое тело облили.
Тело молодое догорало,
А потом документы нашли.
Ждала не дождалася девчонка
Колю из соседнего села.
Полоса несжатая стояла
Тракториста Колю всё ждала.
Колосилась в поле рожь густая,
Осыпались усики овса.
Где-то за деревнею далёкой
Девичьи умолкли голоса.
Фёдор не успел закончить последнюю строку, как его прервал чей-то голос:
- Вы почему это поёте в такое время?
Все обернулись на голос. Луна высветила бледное лицо Никанора Зенина.
- Я спрашиваю: почему вы поёте?
Полежаев вскочил, вытянулся в струну:
- Виноват, товарищ капитан! - неловко отчеканил он.
- А в чём, собственно, дело, капитан? - недоумевающе спросил Валентин.
- А в том, товарищ лейтенант, что петь сейчас нельзя. Тишина вон какая стоит, немцы рядом. Прислушаются - и враз накроют. И не одного певца, а… Короче, соблюдайте тишину.
Валентин хотел было ответить Никанору резкое, злое, по Владимир удержал его.
- Не надо, братуха, пусть он себя почувствует небольшим начальником, - сказал он. - Зенин у нас - ка-пи-та-ан!
Зенин зло сплюнул на ядовитое, замечание Владимира и зашагал прочь. А. Владимир улыбнулся;
- Пусть топает Никанорка и не лезет в дела нашего боевого экипажа… Да, я тут письмо написал…
- Маме? - перебил его Валентин.
- Не-ет! - замялся Владимир. - Леночке Спасаевой я написал…
- А маме? - наивно спросил Валентин.
Владимир густо покраснел, но, спасибо, была ночь и никто не увидел эту его краску смущения. А Василий сказал:
- Маме обязательно надо написать. И это мы сделаем утром, а то сейчас темень…
- Конечно! - обрадованно подхватили братья. - Непременно напишем!.. - А Валентин к Полежаеву повернулся: - А ты, Фёдор, домой писать будешь или как?
Фёдор вздохнул:
- Наверное, "или как". Чего ж мне писать, когда мой хутор в десяти километрах от Прохоровки находится!.. Я, наверное, домой заеду. Прямо на танке.
И он тихо засмеялся.
- А вы, товарищи лейтенанты, вместе со мной ко мне в гости поедете?
- Ха, прекрасный вопрос! Что ж нам, выходить из танка придётся? - усмехнулся Василий. - Шустрый ты, мужичок полежаевский, но нас не обшустришь. В гости все вместе поедем, только вот фрицам здесь жару зададим - и поедем!
- То-то же! - засмеялся Фёдор. - Я часом подумал, побрезгуете, откажетесь. А вы, оказывается, люди негордые.
МАНШТЕЙН ДУМАЕТ
Генерал-фельдмаршал Манштейн, возглавляющий группу армий "Юг", заметно нервничал. Он снова и снова вглядывался в донесения и рапорты, доставленные ему в последние дни, сурово хмурил брови и все данные из этих самых донесений и рапортов сопоставлял с аккуратно вычерченной оперативной картой.
Особенно его тревожило положение 4-й танковой армии, которая ещё утром-5 июля - перешла в наступление из района севернее Белгорода. Генерал-полковнику Готу, который командовал этой армией, было приказано нанести главный удар на Обоянь и Курск. И он уверенно движется вперёд, если судить по его донесениям. Но старый вояка Манштейн как бы подспудно чувствует, что, видимо, не совсем уверен в своих силах прославленный Гот. А вот почему такая мысль закрадывается в голову генерал-фельдмаршалу, он и сам сказать не может,
Манштейн снова берёт в руки донесения командующего 4-й танковой армией. Гот пишет, что второй танковый корпус СС в жестоких боях отразил атаки русских на свой восточный фланг. Собственное продвижение на северо-запад имело полный успех, но в вечерние часы было прекращено. Танковая дивизия "Мёртвая голова" отбросила назад, через Донец, атакующего врага с тридцатью танками. Это произошло западнее Вислого. Так, где это Вислое на карте? Ага, нот оно…
Что далее? Гот докладывает, что в течение всего дня дивизия "Райх" участвовала в напряжённых оборонительных боях на лини Лучки-Тетеревино; на неё - с востока, северо- востока и с севера - накатывались всё новые и новые волны русских. Эта же самая "Райх" и ударная группа "Адольф Гитлер" после ожесточённого танкового боя, в атаке на северо-восток, заняли хутор Весёлый и высоты в трёх километрах севернее него.
Манштейн потёр усталые, покрасневшие от недосыпания глаза. Сам себе проговорил:
- Это донесение Гота от 8 июля. А где же за 9-е?… Так, вот оно…
Генерал-полковник докладывал, что при отражении не значительных вражеских атак на позиции участка Тетеревино - Лучки в ночное время переводилась вся танковая дивизия "Мёртвая голова. Делалось это для того, чтобы в ранние часы повести наступление в северо-западном направлении.
Манштейн ещё раз протёр глаза. Следующая запись генерал-полковника ему не нравилась. Он писал, что поздно снявшись с позиции, 1-й усиленный полк с отделением танков только в 10 часов сомкнулся с обеими дивизиями: справа - с "Мёртвой головой", слева - с "Адольфом Гитлером".
"Так, так, - подумал генерал-фельдмаршал раздражённо, - вот тебе и досадные мелочи, которых никак нельзя допускать при ведении боевых действий. А тут ещё и правая полковая группа "Мёртвой головы" совершила большое опоздание: заняв Васильевку и Козловку, она встретила сильное сопротивление русских и до темноты не смогла выполнить задание по созданию плацдарма через Псел…".
Манштейн встал, нервно заходил по комнате. Сводку на 10 июля он знал почти наизусть. И она не очень его успокаивала. В четыре двадцать авиаразведка "Мёртвой головы" донесла, что севернее Тетеревино обнаружила тридцать танков, которые при появлении самолёта-разведчика пустили дымовую завесу. Танковая гренадерская дивизия "Райх" обеспокоена шумом танковых моторов восточнее высоты К-47, услышанном в пять утра. Без пяти семь: юго-западнее Лучек - артобстрел дивизии "Мёртвая голова". Семь тридцать: Грязное занято сильным противником. Без пяти восемь: из лесного массива западнее совхоза "Комсомолец" тридцать танков и пехота наступают на наши боевые порядки, расположенные в двух километрах на северо-восток от Тетеревино.
"Да, чёрт побери, - подумал Манштейн, - положение наше - бесспорно - лучше, чем у русских, но всё равно… Всё равно мы допускаем много ошибок. И это может отразиться на ходе всей боевой операции в целом".
Он снова сел за стол. Снова вперил взор в донесения,
Чтобы создать предпосылки для продолжения наступления на северо-восток - в направлении линии Прохоровна - Береговое - и своевременного создания плацдарма через реку Псел, дивизия "Мёртвая голова" ударной группой ночью наступает для взятия высоты 226,6. Но перед сильно укреплённой и разветвлённо-господствующей высотой и под огнём не менее семи вражеских батарей из района восточнее Весёлого дивизия прекращает бесполезнее наступление. Ей остаётся только ждать подкрепления… А тут ещё погода - то солнце, то дождь.
А перед всем участком дивизий "Райх, по сообщению начальника штаба, наблюдаются оживлённые вражеские передвижения, танковые и пехотные прорывы. И особенно это заметно на участке южнее и севернее Беленихино. Не к добру это…
Вспоминая сегодняшний день, 11 июля, генерал-фельдмаршал поёжился: много часов подряд местами шли сильные дожди, только перед вечером улучшилась погода - облачность уменьшилась, ветерок усилился. Погода во многом подвела доблестную группу армий "Юг", возглавляемую им, Манштейном. И - русские… Предусмотренный переход реки в ночь на 11-е дивизией "Мёртвая голова" затянулся: русские вели бешеный артобстрел, и сапёры с мостостроительным устройством вынуждены были укрыться в балке и лишь утром объявиться па указанном для них месте. Из-за этого проклятого случая наступление было передвинуто. Правый фланг 2-го танкового корпуса СС, куда входила наступательная группа дивизии "Адольф Гитлер" с фланговым прикрытием дивизии "Райх", продолжал наступление в заданном направлении и в восемь тридцать залёг перед укреплёнными вражескими позициями с противотанковым рвом на высоте 352,2 в трёх с половиной километрах на юго-западе от Прохоровки. А ровно в полдень правым охватом высота была взята, и корпус пошёл в атаку на совхоз "Октябрьский", который был сильно укреплён. В двадцать пятнадцать в ожесточённом бою совхоз был взят.
В семнадцать доложили: 1-й гвардейский полк дивизии "Адольф Гитлер" с другими частями взял половину территории леса восточнее Сторожевого. Бои здесь шли до сумерек, и к половине одиннадцатого ночи юго-восточная и восточная окраина леса была достигнута; был взят и совхоз "Сталинский".
Манштейн оторвался от карты. Что там он думал недавно о погоде, скверной погоде? А думал-то он вот о чём, о неприятностях по вине проклятой погоды! Ещё в четырнадцать двадцать ему доложили, что через реку Псёл - севернее Вогородицино были установлены два моста. Однако дивизия "Мёртвая голова" - 11 июля с плацдарма наступать не могла. Не имела никакой возможности! Прошедший дождь до такой степени размыл дороги и местность и, самое главное, береговые откосы, что даже мощные танки останавливались, не говоря уже о другой технике.
Генерал-фельдмаршал встал со стула, снова прошёлся по комнате. Вслух сказал:
- Что ж, обстоятельства принуждают нас к тому, чтобы срок наступления передвинуть на двенадцатое июля, - и, помолчав, негромко крикнул: - Принесите чаю!..
Адъютант появился почти мгновенно: ловко держа поднос со стаканом сладкого напитка, он заученно и умело щёлкнул каблуками. Манштейн взял стакан.
- Через пять минут соедините меня с генералами - Готом и Хаузэром, - сказал он, не глядя на адъютанта.
Адьютант опять щёлкнул каблуками и, чётко повернувшись, красиво вышел вон.
Манштейн, сделав глоток чаю, сел на стул и устало прикрыл глаза…
НА НАБЛЮДАТЕЛЬНОМ ПУНКТЕ
Валентин пристально взглянул на часы: половина шестого утра; да, бежит быстротечное времечко, торопится изо всех сил. А куда и зачем торопится - непонятно ему. А если сказать по-честному, то и понимать особо не хочется: настроения сейчас ну никакого нет.
Кошляков оглянулся на мирно посапывающих братьев, на уткнувшегося лицом в свой шлем Фёдора Полежаева и, невольно усмехнувшись, подумал, про себя: "Храпят ребята. Как-будто и войны нет… Удивительно, конечно, но как всё - таки человек ко всему быстро привыкает: и к войне проклятой, и, в том числе, к неизбежным жертвам на этой самой войне.
Валентин глубоко и тревожно вздохнул, ещё раз перечитал письмо, только что им написанное маме. Вроде бы обо всём ей сообщил в скупых строчках - и о братьях - Владимире и Василии, и о себе, и о военной жизни танкистекой… Что же ещё он не успел написать, о чём?… Ах, да!
О самом главном-то чуть было и не вылетело из головы! Необходимо маму поздравить с днём рождения, ей на днях шестьдесят лет исполняется.
Он снова взялся за карандаш и, то и дело слюнявя его, вывел:
Тебе сегодня шестьдесят…
Лицо украсили морщины.
Ты много в жизни претерпела,
Взрастив своих три родных сына.
Здоровья, счастья и любви
Тебе желает наше братство…
Хоть говори, не говори -
Твои года - твоё богатство!
А под стихотворением в конце письма Валентин поставил дату - 12 июля 1943 года.
… Вдалеке промчалось несколько легковых автомашин. Валентин без труда узнал среди них "виллис" Ротмистрова. Куда и зачем в такую рань направлялось руководство армией, Кошляков не знал, да ему и незачем было знать, какими проблемами занимается сейчас высший офицерский состав.
Ротмистров же с группой офицеров направлялся в это время к командному пункту 29-го танкового корпуса. Прибыл он на КП почти ровно в шесть часов утра.
Почему именно этот командный пункт - среди множества остальных - избрал Павел Алексеевич своим наблюдательным пунктом? Странный вопрос и, наверное, несколько наивный. И не следует его задавать наобум; просто, нужно увидеть КП 29-го танкового корпуса близко и воочию, и тогда всё самому сразу же станет понятно. Нынешний, ещё не обжитый Ротмистровым, наблюдательный пункт располагался на довольно-таки приличном по высоте холме-кургане, выросшем юго-западнее Прохоровки по дороге в сторону села Береговое. С этого чудесного холма просто прекрасно просматривалась раскинувшаяся в сторону Петровки, Прелестного и совхоза "Комсомолец" местность. И местность эта - именно сейчас - интересовала командующего 5-й гвардейской танковой армией больше всего на свете. Почему интересовала? Да тут и дураку ясно: на этой самой местности с минуты па минуту должна было развернуться страшное и мощнейшее сражение с применением большого количества стальных машин.
Адъютант Ротмистрова Василий Земсков привычно распахнул дверцу "виллиса":
- Прошу вас, товарищ командующий!
- Спасибо.
- Пройдёте в блиндаж? Или…
Павел Алексеевич заинтересованно повёл взглядом на прочно построенный блиндаж. Земсков перехватил его взгляд.
- Он - надёжен! - сказал адъютант. - Сделан, как говорится, на совесть. Солдатики постарались…
Когда-то на этом холме, выбранном сегодня для наблюдательного пункта командующего армией, беззаботно рос и пышно цвёл прекрасный яблоневый сад. Сейчас же сад наполовину был сожжён пожаром войны и вырублен. Ротмистров горько усмехнулся, подумав: "Ах, война!.. Никого ты не щадишь - ни людей, ни сады…" - и тут же согнал с себя проявившуюся мимолётом сентиментальность.
- Товарищи офицеры, - скомандовал он сопровождавшим его военным, - пройдёмте в блиндаж!
И первым двинулся вперёд. Сопровождающие прошествовали за ним.
В блиндаже на удивление было более-менее просторно. Из его амбразуры открывался чудесный и широкий обзор равнины - беспорядочно всхолмлённой, покрытой немногочисленными зелёно-серыми перелесками и коварными оврагами. Совсем недавно вынырнувшие из-за горизонта первые лучи солнца приятно и нежно золотили тучную ниву хлебов, уродивших в этом году на славу. За жёлтым спокойным морем пшеницы неплохо просматривалась из командармского блиндажа тёмная опушка большого лесного массива.
- Немцы, Павел Алексеевич, обосновались в том лесу! - показал на массив генерал Кириченко. - Совсем рядом затаились, рукой можно подать.
Ротмистров молча кивнул головой, щуря глаза, пристально всматривался вдаль, а Кириченко продолжал:
- Хочу доложить, товарищ командующий армией, что нынешняя ночь прошла, скажем так, относительно спокойно.
- То есть, как это "относительно"? Расшифруйте, пожалуйста! Прошу вас.
- А так: гитлеровцы, боясь темноты, всю ночь без отдыха пускали осветительные ракеты, ну и ещё - вели редкий артиллерийский огонь. Не прицельный, а так, на всякий случай.
- Ясно, товарищ Кириченко. И это всё ваши новости? - спросил Ротмистров, не отрывая взора от расстилавшейся перед ним местности.
- Никак нет, не всё, товарищ командующий. Хочу доложить, что наши разведчики слышали - довольно явственно! - рокот многочисленных моторов.
- По-видимому, уважаемый Иван Фёдорович, противник наш, несмотря на темноту, всё-таки выводил на исходные позиции свои танки.
- Так точно, Павел Алексеевич, вы, как всегда, правы: н тапки свои немец выводил, и моторизованные части!
Ротмистров крепко задумался. Молчали и остальные офицеры, словно боясь в этот девственный час рождающегося дня нарушить утреннюю тишину, словно боясь спугнуть её ненароком. И лишь ничего на свете сейчас не боялись, исполняя свой воинский долг, неутомимые телефонисты и радисты, как рассудительные кроты разместившиеся в окопах, окружающих блиндаж, и чуть дальше, в неглубоком овраге, где ожидали своего святого часа тщательно замаскированные мотоциклы и бронемашины связи.
И всё-таки тишина эта июльская казалась призрачном! и обманчивой. А всё потому, что по всем признакам, которые ощущали буквально всё - от рядового бойца до генерала - чувствовалось, что недалёк тот проклятый час - да какой там час?! - недалека та минута, когда эту напряжённую и какую-то совсем неестественную тишину внезапно разорвут, разверзнут до основания невыносимым адским грохотом сотни смертоносных орудий, тысячи и тысячи свистящих и шипящих бомб и снарядов, а пулям - и счёту не будет. И разорвавшаяся напрочь девственная тишина всколыхнёт древнюю землю Дикого поля, вмиг заставит её кипеть бушующим до небес сине-красным огнём и засеет несчастную, бомбами и снарядами вспаханную землю мириадами металлических осколков…,
- Товарищ командующий, - доложили Ротмистрову, - над нами появились "мессершмитты"!
Павел Алексеевич машинально взглянул на часы: половина седьмого утра. Спешат немцы, торопятся: "мессеров" вот, стратеги окаянные, запустили, чтобы расчистить воздушное пространство. А для чего им, скажите, небо чистым делать? А для того, чтобы нанести нам, русским, бомбовый удар. Тут всё ясно, и к налёту тяжёлой авиации надо подготовиться - не очень-то приятно голову свою единственную под небесную, смерть подставлять!
Через полчаса, то есть, где-то около семи часов, Ротмистрову доложили, что с запада, на смену "мессерам", наплывают "юнкерсы". Павел Алексеевич прислушался: точно; в уши вплывал, вызывая откуда-то из глубины души подленький страх, монотонный гул тяжёлых немецких самолётов. "Юнкерсы" летели бомбить. И не кого-нибудь там, а именно их - 5-ю гвардейскую танковую армию!
Бомбардировщиков было несколько десятков, и от их занудливо-уверенного гула становилось как-то не по себе, и тошнота предательски подкатывала к горлу. "Юнкерсы", словно хищные птицы из высокого поднебесья, выбирали себе цели-жертвы, а выбрав - сразу же перестраивались в удобные для них позиции и, тяжело кренясь на крылья с нарисованными на них крестами, переходили сразу же в смертоносные, наводящие ужас на всё земное, пике. И земля дрожала, как при извержении проснувшегося вулкана - содрогалась своим беззащитным телом от страшных разрывов.
Наблюдательный пост Ротмистрова был очень тщательно замаскирован, и немцы с воздуха не видели его. Педантичные во всём немцы сбрасывали бомбы пока что по населённым пунктам, лежащим окрест, по отдельным рощам, выглядевшим оазисами жизни среди жёлтых хлебов. Местами уже жарко горел, полыхал этот самый зрелый хлеб, а багровые стрелы яростных вспышек безжалостно и мощно прорезали и разрывали на мелкие части и кудрявые облака дыма, и высоченные плотные фонтаны земли, вздыбленной и обесчещенной. И попавшие в самый эпицентр бомбардировки воины очень хотели бы оказаться в эти растреклятые минуты в аду, в самом, что ни есть, его пекле, где, наверное, сейчас было значительно лучше, чем здесь, на земле, под безгрешной и несчастной Прохоровкой…
- Чёрт побери! - выкрикнул в ярости Земсков. - Где же наша авиация? Я ничего не понимаю, Павел Алексеевич!
Ротмистров ничего не ответил возбуждённому и полыхающему справедливым гневом адъютанту, лишь продолжал пристально вглядываться в сплошь оккупированное немцами небо. Что мог он сказать адъютанту, если сам постоянно мысленно повторял; "Где же вы, истребители?… Где же вы?…" И вдруг, словно прислушавшись к молчаливому вопросу генерала, в небе появились наши самолёты - несколько звеньев юрких советских истребителей. И воздух - всё пространство над территорией предстоящего танкового сражения - стал ареной жарких небесных схваток.