Книга эта надписывается: Тем самоназванным прогрессистам, кои и учением своим и примером содействуют бесчестному делу воспитания детей без веры, и кои, распространяя заимствованную из французского безбожия идею - устранять из детской души, в начальных школах и всех прочих местах обучения, познание Бога и любовь к Богу, единые истинные основы доброй жизни, оказываются виновными в страшном преступлении, хуже убийства.
Мария Корелли
История детской души
Оглавление
Без названия
Глава I
Глава II
Глава III
Глава IV
Глава V
Глава VI
Глава VII
Глава VIII
Глава IX
Глава X
Глава XI
Глава XII
Глава XIII
Глава XIV
Глава XV
Глава ХVI
Предлагаемая книжка есть перевод с рассказа известной английской писательницы Марии Корелли, под заглавием: The mighty Atom (Могущественный Атом).
В подлиннике рассказу предшествует следующее предисловие автора:
Книга эта надписывается: Тем "самоименным" прогрессистам, кои и учением своим и примером содействуют бесчестному делу воспитания детей без веры, и кои, распространяя заимствованную из французского безбожия идею - устранять из детской души, в начальных школах и всех прочих местах обучения, П03НАНИЕ БОГА и ЛЮБОВЬ К БОГУ, единые истинные основы доброй жизни, оказываются виновными в страшном преступлении, хуже убийства.
Декабрь 1897 года.
Глава I
Весь день по всему северному прибрежью Девона бушевала буря. Только теперь, к вечеру, не много прояснилось хмурое небо. Волны с сердитым ревом разбивались об скалы, но ветер заметно стихал - и узкая, светлая полоса на западе уже обозначала, где именно, еще скрытое за тучами, солнце появится перед тем, чтобы окончательно скрыться за горизонтом. Все в природе, мало-по-малу, входило в тишину. Цветы, запуганные дождем, теперь силились приподнять свои нежные стебельки, прижатые к самой земле, и маленькая малиновка, весело выпорхнув из куста, в котором напила себе убежице во время бури, прилетела на окно соседнего дома и, прежде даже чем распустить свои мокрые перышки, весело запела, точно своею радостью хотела с кем-то поделиться. Окно было раскрыто, и в комнате, кроме маленького мальчика, никого не было. Мальчик сидел у стола, перед ним была развернута книга, и лежал большой листа бумаги, на котором он отмечал что-то карандашом. Он, видимо, очень был занять своею работою, но он быстро оглянулся, когда запела птичка… и глаза его, глубокие, задумчивые, точно затуманились тихою грустью, пока он слушал ее песнь радости… Однако, продолжалось это не долго - он поспешно вернулся к прерванному занятию и снова принялся за чтение развернутой книги. Было что-то неизъяснимо трогательное, что-то загадочное в выражении этого бледного детского личика… Ближе и ближе к книге склонялась кудрявая головка, по мере того как тусклее становился дневной свет. Мальчик все продолжал читать и делать свои заметки - а птичка, которая прилетела за тем, чтобы, на сколько умела, объяснить ему, что буря прошла, что на завтра утро встанет светлое, пресветлое - именно такое утро, какое любо всем мальчикам, была опечалена, что без радости принята была эта весть. Замолкла малиновка, начала чистить свои перышки, а сама все на мальчика вопросительно поглядывала, как бы хотела сказать: "Что же это за диво? Дождь прошел, воздух чудный, цветы благоухают, небо залито светом, вся природа радуется и ликует - а тут живое, Божие создание сидит над какой-то книгой, (которую, конечно, не Господь сотворил!) тоскует и томится, и точно не понимает даже, что такое радость!"
Между тем на западе золотистая, огненная полоса все росла, становилась все шире и шире, а вдоль всего неба, точно лучи небесного света, проскользнувшие через полу-отверстую райскую дверь, спускались прямо в море лучисто-радужные полосы - и вдруг, из-за темной тучи, во всем блеске славы своей появилось само солнце! Мгновенно все преобразилось! Деревушка Коммортин, с ее древней церковью, с ее покрытыми соломою маленькими домиками, облитая этим потоком золотистых лучей, приняла волшебный вид, волны весело засверкали тысячью огнями, и в потемневшую комнату, в которой сидел одинокий мальчик, луч радостный также проник и, как бы благословение светлого, мимолетного ангела, коснулся маленькой наклоненной головки.
В эту минуту дверь отворилась и вошел молодой человек со шляпою в руках.
- "Как, все еще за уроками!" сказал он с участием. "Довольно, брось все это! Буря совсем стихла, пойдем, покатаемся на лодке!"
Лионель посмотрел на него с недоумением и даже с испугом.
- " Он разве позволил, м-р Монтроз?"
- "Я у него не спрашивал, "несколько pisit, о ответил Монтроз. "Я говорю, что можно - и не только можно, но и должно! Я еще пока твой воспитатель, и знай, ты меня слушаться должен, а не его!" и он, шутя, погрозил ему рукою. Мальчик улыбнулся и встал со своего места.
- "Все это что-то очень медленно запоминается," сказал он, указывая на книгу и как бы извиняясь перед учителем. "Конечно, я сам виноват, но не могу не находить, что это все очень скучно, а главное - так не нужно. Например, зачем мне знать, сколько в Англии платили налога некоторым епископам в 1054 году? Право, мне все равно, и думается, что всегда будет все равно! Какое может это иметь отношение к жизни?"
- "Никакого," ответил, смеясь, Монтроз, "но человек образованный должен иметь понятие обо всем. Однако, не думай больше об налогах, забудь всех епископов и, если хочешь, даже всех королей! Посмотри, какой вид у тебя измученный… Как ты думаешь, не пойти ли нам напиться чего-нибудь на ферму к м-с Пейн?"
- "Вот - так хорошо!" с оживлением воскликнул мальчик. "Но прежде покатаемся на лодке," прибавил он, "солнце скоро сядет, а я так люблю смотреть на солнечный закат с моря."
Монтроз ничего не ответил и задумался грустною думою, следя за мальчиком, который не спеша, аккуратно и методично складывал, и прибирал разбросанные тетради и книги. Наконец все было приведено в надлежащей порядок, и Лионель, взяв свою шапочку, которая висела на гвозде, доверчиво подошел к молодому учителю и, улыбаясь, сказал:
- "Ну, готово!"
- "Ну, готово!" передразнил его Монтроз и, надев свою соломенную шляпу, весело сбежал с лестницы.
Лионель как-то робко следовал за ним. Когда они повернули на тенистую дорожку, которая прямо из сада вела на большую дорогу, их из дома окликнула молодая женщина, стоявшая на балконе и выглядывавшая из-за вьющихся алых фукций.
- "М-р Монтроз, что это, открытый протеста? Это хорошо! Всегда надо делать то, что нам говорят не делать! Прощай, Лиля!"
Лионель посмотрел вверх, улыбнулся и приподнял свою шапочку.
- "Прощай, мама!"
При звуке нежного детского голоса что-то нежное промелькнуло на красивом лице, выглядывавшем из-за цветов, и оно быстро скрылось. Лучи заходящего солнца освещали, как заревом, рощи и горы Коммортина, когда на море, засверкавшем как-бы мириадами алмазов, показалась маленькая лодочка, которая легко неслась по пенистым волнам. У весел сидел Монтроз и греб с радостной отвагой! На корме приютился Лионель. Его задумчивые глаза с какой-то восторженною радостью следили за каждой волной, которая сердито надвигалась на маленький челн и об него же разбивалась, рассыпаясь разноцветными брызгами.
- "М-р Монтроз," воскликнул он, "а, ведь, хорошо, чудно хорошо!"
- "Да, да," ответил Монтроз, сильнее налегая на весла - "и вся жизнь наша чудно хороша, только бы уметь пользоваться ею!"
Лионель не слышал этого замечания: все его внимание теперь было сосредоточено на длинной нити водяной травы, которую он всячески старался уловить рукою. Многим этот склизкий стебель показался бы весьма непривлекательным, но Лионель понял всю красоту его: сотни крошечных раковинок переплетались вокруг него, и каждая из них - хрупкая, нежная, красивая как жемчужина - содержала в себе жизнь - жизнь хрупкую, как и она сама…
Было над чем призадуматься, глядя на таинственное совершенство этих живых организмов!.. И, по мере того как мальчик всматривался в красоту этой ткани, сотканной волною, на его детскую душу, как бы надвигалась тень незримого, непроницаемого… и тот вопрос, мучительный и страшный, который столько ученых унесли не разрешенным с собою в могилу - мучительно теперь сказывался и ему… Причина, цель, смысл всего созданного - хоть бы, например, цель этого отдельного, никому не нужного, чудного мира раковин, как распознать ее… кто ее разъяснит?.. И малый ребенок задумался, и бессознательно душа его наполнилась той безнадежной печалью, которая выражена в Екклезиасте восклицанием " Vanitas vanitatum".
Между тем в небесах одна краса сменялась другой… на краю моря земля и солнце как-бы слились в одно - внезапно яркое освещение потухло - и тихий сумрак вступил в свои права, окутывая таинственной дымкой берега и далёкие горы… Монтроз сложил весла, с наслаждением любуясь этою красотой: она точно напоминала ему родную красоту еще более живописной Шотландии. Затем взор его остановился на маленьком его спутнике, который все еще быль нагружен в созерцание вновь найденного своего сокровища…
- "Что это у тебя, Лионель?" спросил он. Мальчик быстро к нему обернулся.
- "Целая тысячи маленьких существ, живущих в хорошеньких, собственных домиках! "ответил он, улыбаясь, - "смотрите!" и он приподнял свою находку. "Ведь, это целый город, не так-ли? - и, чего доброго, его маленькие обитатели столько же о себе воображают, сколько и мы." Но улыбка вдруг исчезла с задумчивого его личика. "Что вы об этом думаете, м-р Монтроз? a мне так думается, что мы не больше имеем значения во вселенной, чем эти маленькие создания."
Монтроз на это ничего не ответил. Он поспешно вынул часы из кармана и воскликнул: - "Как уже поздно! Ну, голубчик, верни своих маленьких друзей родной их стихии, мне замысловатых вопросов теперь не делай, а лучше возьми-ка весло!"
Лионель вспыхнул от удовольствия - но, прежде нежели взяться за весло, он бережно опустил морское растение в пенящуюся волну, которая в эту самую минуту как-то ласково прижималась к лодочке. Ветка тихо поплыла с волною - Лионель проводил ее глазами и с увлечением принялся грести. Он греб всею силою своих слабых ручек, а Монтроз, соразмеряя свои силы с силами ребенка, едва дотрагивался до весла. Но был уже час прилива и попутные волны быстро влекли за собою маленькую лодку. Лионель весь раскраснелся, глаза его весело блестели, так что когда он выпрыгнули на берег, он имел весело-беспечный, жизнерадостный вид, свойственный всем мальчикам - даже морщинки на его лобике почти что совсем сгладились… "Ну, уж и достанется же нам, как вернемся домой!" - с веселым смехом воскликнул Лионель, указывая на потемневшее небо и на свое забрызганное платье.
- "Достанется мне, а не тебе," сказал невозмутимым голосом Монтроз. "Но, - так как это мой последний вечер, - мне все равно."
Мгновенно поблекла вся радость бедного Лионеля - он нервно и невнятно проговорил: - "Ваш последний вечер? - о, нет! этого быть не может! Вы не то сказать хотели!"
- "Успокойся, мой голубчик," нежно глядя на него, начал Монтроз. "Пойдем, напьемся чаю, я постараюсь все тебе разъяснить. Видишь-ли, милый, жизнь наша то же, что плыть по этому самому морю - не всегда оно спокойно, а нам надо уметь справляться с ним и в непогоду… Мололи что в жизни бывает, всякая печаль приходит, приходится и расставаться с тем, что нам дорого - а все же унывать не должно! Лионель, милый, не огорчай меня, не тоскуй так!"
Лионель продолжал стоять молча - его личико снова стало бледное, и маленький ротик снова принял привычное суровое выражение.
- "Я знаю!" медленно произнес он. "Я знаю слово в слово, что вы собираетесь объяснить мне, м-р Монтроз! Мой отец отказал вам. Это меня не удивляет - я ожидал, что это случится скоро. Вы слишком добры ко мне, слишком снисходительны - вот оно что… Нет, я плакать не буду, право не буду," говорил он, украдкой утирая слезы, "вы не должны этого подумать, - я за вас рад, что вы отсюда уезжаете, но себя мне жалко, очень, очень жалко! Я теперь как-то всегда себя жалею, - ведь, это очень малодушно! Марк Аврелий говорил, что самый презренный вид малодушия - это жалость к самому себе."
- "Ах, брось ты этого Марка Аврелия!" с негодованием воскликнул Монтроз. Лионель -улыбнулся какой-то не детскою, безотрадной улыбкой. - "Ну, пойдемте, теперь я готовь, "сказал он.
Медленными шагами стали они подниматься в гору, - молодой человек шел легкой, твердой поступью, малый ребенок с трудом передвигал усталые ноги. Шли они молча: каждый был погружен в свою грустную думу, точно предчувствуя приближение чего-то недоброго… Они ни одним словом не обменялись, когда вдруг, неведомо откуда, прощальный луч, уже скрывшегося за горизонт, солнца огненным блеском озарил землю и море, и небо, и также быстро потух… Они даже не заметили этой красоты, которая в другое время привела бы их в восторг. Минуя главную улицу деревни, они направились прямо к маленькому, крытому соломой домику. Домик этот с верху до низу оброс вьющимися растениями, розами, фукциями, жасмином, среди которых, окаймленная рамками красных настурций, скромно выступала вывеска с следующей надписью: Кларинда Пейн. Свежие яйца. Лучшие сливки. Горячее печенье. Чай.
В этот домик вошел Монтроз с маленьким своим спутником.
Глава II
В этот самый вечер м-р Джон Велискурт, поздним послеобеденным часом, сидел за десертом со своим гостем с. Чарльзом Ласселем. С. Чарльз, человек молодой, красивый, ничем особенно не интересовавшийся, был всем известен в обществе. Он недавно познакомился с Велискуртами, но уже считался другом дома. Когда Велискурты переселялись, на время "сезона," в свой великолепный Лондонский дом, Лассель то и дело забегал к ним, и всегда был желанным гостем. Но появление его в Коммортине было совершенною неожиданностью, так как все, по его же словам, думали, что он отправился в свое собственное поместье. Именно в эту минуту м-р Джон Велискурт подтрунивал над ним, не совсем ловко поднимая на смех его непостоянство.
- "Да-а!", как-то сквозь зубы проговорил сэр Чарльз, - "такова уже у меня привычка. Никогда не знаю, накануне, что буду делать завтра! Это истинная правда, я вас уверяю! Вышло так: один из товарищей пригласил меня гостить в замок Вормут - единственно по этой причине я в данную минуту нахожусь здесь!"
Миссис Велискурт, которая уже давно вышла из-за стола и сидела на кушетке у открытого окна, тут обернулась и улыбнулась… Ее улыбка была чудно хороша - огромные сверкающие глаза, зубы удивительной белизны придавали этой улыбке какой-то ослепительный блеск, который поражал и очаровывал всякого застигнутого ею врасплох.
- "Вероятно, общество у вас там в Вормуте самое избранное," - иронически заметил м-р Велискурт, тщательно и осторожно снимая скорлупу с грецкого ореха, который деликатно придерживал длинными пальцами своих белых, выхоленных рук. "Нет никого ниже барона - а?" и он засмеялся чуть слышным смехом.
Сэр Чарльз из-за лениво полуопущенных век бросил на него взгляд, который заставил бы его содрогнуться, когда бы он заметил его: презрение, насмешка, злоба, бесконечная ненависть сказались в этом мимолетном взгляде, который на мгновение осветил его лицо каким-то зловещим блеском… Он потух так же мгновенно, как и вспыхнул, и в равнодушно-небрежном ответе нельзя было бы приметить и тени неудовольствия.
- "Право, точно определить не берусь! Знаю, что находится там художники, один из тех хвастунов, которых называют "восходящими талантами." Важности он непомерной! Он исполняет какой-то заказ в замке; конечно, мы с ним общего ничего не имеем, но все же он живет с нами, а не с прислугою. Затем, как водится: почтенные вдовы с хорошенькими дочками бесприданницами, две, три некрасивые, молодые особы из " передовых;" они привезли с собою свои велосипеды и с утра до ночи мечутся по всем окрестностями, да еще несколько важных лордов, выживших из ума. Не особенно привлекательно… Сегодня за утренним чаем меня это общество довело до полного отупения: - узнав, что вы здесь, я решился проехаться, вас навестить."
- "Весьма любезно!" вежливо сказал м-р Велискурт - "но позвольте полюбопытствовать, как это вы узнали, что мы здесь?"
Сэр Чарльз закусили губы, чтобы скрыть едва промелькнувшую улыбку, и непринужденно ответил:
- "О, конечно, в подобных захолустьях все все знают! Да, кроме того, раз что вы нанимаете единственный красивый, поместительный дом во всем Коммортине, вы не можете ожидать, что останетесь невидимкой. Действительно, как хорош этот старый дом!"
- "Настоящая казарма," возразила м-с Велискурт - она в первый раз вмешалась в разговор, и, пристально глядя на своего мужа, продолжала: - "дом совсем сырой, плохо и скудно меблирован. Конечно, его можно бы прекрасно убрать, если бы иметь глупость на него положить несколько тысячи фунтов, но в данном случае не могу себе представить, что могло побудить Джона выбрать такую отвратительную нору для летнего нашего пребывания!"
- "Вы отлично знаете, что руководило этим моими выбором. Конечно, я не думали о своих вкусах, не думал и о ваших. Лионелю были предписан морской воздух, - я желал избегнуть шума и гама обыкновенных морских купаний и нежелательного знакомства моего сына с разными детьми, которые могли бы сойтись с ним, и нанял дом в Коммортине потому, что находил и продолжаю находить, что Коммортин совершенно соответствует всем моими требованиям. Коммортин стоить вне линии всяких железных дорог, и потому здесь возможно полное уединение, и ничто не помешает правильному ходу летних занятий Лионеля под руководством, опытного воспитателя."
Он проговорил все это внятно, медленно, отчеканивая каждое слово. М-с Велисвурт нетерпеливо отвернулась и стала смотреть в окно на зароет", запущенный сад, - в котором густая зелень деревьев, смоченная долгим, утренним дождем местами уже засеребрилась светом тихо выплывавшего месяца…
Водворилось молчание, которое наконец прервал сэр Чарльз.
- "Правда ли," спроси" он, - "что вы надеетесь расстаться с Монтрозом?"
- "Я отказываю от места г-ну Монтрозу" - ответил Велисвурт, и неприятное выражение его сжатых губ стало еще неприятнее. "М-р Монтроз слишком молод, слишком самонадеян для подобной должности. Общая черта всех шотландцев воображать " себе слишком много. Он умен этого я от него не отнимаю - но он не достаточно приучает Лионеля к работе, " он сам предпочитает атлетические игры классическим наукам… Я же нахожу, что в Англии слишком много места отведено этим играм, и не желаю, чтобы весь мозг моего сына сосредоточивался в его мускулах. Его умственные способности должны развиваться…"
- "В ущерб его физического развитию?" перебил сэр Чарльз. - "Неужели нельзя равномерно развивать и то и другое?"