Профессор с любопытством взглянул на него. Он хотел-было, ответить отрицательно - но общение с этим приветливым, послушным, столь даровитым мальчиком, как-то смягчило хроническое раздражение, в котором этот современный Диоген постоянно пребывал.
- "Можно, конечно." - Профессор Гор поло жил перо, прислонился к спинке стула и, раздвинув тонкие губы, желая изобразить ободрительную улыбку, сказал: "Ну, говорите, что же это такое?"
Лионель придвинулся к нему и, глядя на него своими грустно-мечтательными глазами, сказал тихим голосом:
- "Вы, ведь, очень умны, умнее всех в Англии, как мне говорили, вам все это давно известно, а меня оно так смущает… Вот что я хочу знать: где Атом?"
Профессор так вздрогнул, что даже подскочил на стуле…
- "Где Атом?" повторил он, "какие глупости вы говорите. Что же вы этим хотите сказать?"
- "Нет это не глупость," твердо ответил Лионель, "это не может быть глупостью, потому что в этом причина всего, что есть. Вы и я, мы, ведь, живые, и мы живем на земле; целые миллионы таких же живых существ, как мы, также живут на ней. Но книги утверждают, что наша земля крошечная планета, самая ничтожная из всех планет, что есть миллионы, миллионы других планета больше ее. Посмотрите на наше солнце! Без него мы бы жить не могли, но мы знаем, что оно не одно, что есть миллионы солнечных систем, отдельных миров. Если все это не что иное, как атомы, и произошло из атома, - где же он? - этот удивительный, крохотный первый Атом, который, не подозревая, что делает, без всякого постороннего указания, не имея ни собственного разума, ни собственного суждения, произвел такое чудное творение? Если вы сумеете мне объяснить, где он - не объясните ли мне также, откуда он?"
Профессор Гор точно испуганно глядел на маленького мальчика - он был и смущен и озадачен…
- "Видите," продолжал Лионель, "я бы не стал говорить об этом, если бы не слышал, что вы так умны - я все поджидал кого-нибудь особенно умного… Воспитатель, который от нас только что отошел, м-р Монтроз, имел совсем другие взгляды, нежели ученые - он верил в Бога, как верят простые, необразованные люди. Но перед ним был у меня воспитатель замечательно образованный-м-р Скит, он был, как он говорил - позитивисте, и вот он-то много мне рассказывал про атом-он мне даже показал увеличенный снимок с атома, виденного через микроскоп - смешная какая-то длинная штучка, похожая на человеческое ребро, как представлено оно в моем учебнике анатомии-и он мне объяснял, что случайное соединение таких атомов создает миры… ужасно это все меня изумляло - и я не мог себе представить, как такая штучка, как первый Атом, могла до чего-нибудь сама додуматься, создать миры и населить их людьми, на столько больше ее самой… Но пресмешной человек был этот м-р Скит; он постоянно твердил, что все - ничего, и ничего - все - и повторял он это так часто и так много над этим сам смеялся, что я боялся, что он сходить с ума-и старался с ним об этом уже не заговаривать - но вы сумеете мне все объяснить - ведь, интересно знать в точности, где теперь этот первый Атом и что он делает?"
С величайшим трудом, ошеломленный профессор собрался с силами и резко проговорил:
- "Вы хотите знать то, чего никто не знает. Что есть первая причина, это очевидно и не подлежит сомнению, но где она, и откуда она - это непроницаемая тайна."
Грустное, озабоченное личико Лионеля стало еще грустнее.
- "Вы это называете "первая причина," сказал он, "но уверены ли вы, что первая причина есть атом?"
- "Никто ни в чем не может быть уверен," сказал профессор Гор, нахмурив брови, "мы только можем догадываться, руководясь тем, что познано естественной наукой."
Мальчик горько, почти презрительно улыбнулся.
- "Так вот оно как, - вы "догадываетесь что есть атом, a другие "догадываются", что есть - Бог… Никто, значит, ничего и не знает… Но, по-моему, как-то даже глупо воображать, что атом может быть причиною всего - не гораздо ли проще и естественнее сказать себе, что причина всего - личность - личность разумная, совершенная?"
Профессор тут перебил его и с достоинством сказал:
- "Вы слишком молоды, чтобы понять… вы не можете вникнуть в глубину нынешних научных открытий, рассуждать о них с таким маленьким мальчиком было бы смешно!"
- "Нет, право не смешно!" с грустью возразил Лионель - "потому что я очень несчастный мальчик… Я много думаю. Если-бы я был счастливый, я бы не думал. М-р Монтроз мне говорил, что большинство мальчиков ни о чем не думают, и что от этого им все дается несравненно легче, нежели мне. Но, что же мне делать, когда я не могу - не думать!… Знаете," - и как-то особенно трогательно стало выражение этого бледного, детского личика, - "не очень-то жить хочется, когда чувствуешь себя самой ничтожной частицею творений атома, который не знал сам, что делает, когда творил… на сколько было бы отраднее чувствовать, что это личность, которая знает, что делает и чего хочет. И не лучше ли было бы, если бы все ученые сошлись на том, что первая причина не атом, а личность мыслящая…"
- "Атом может быть - личность, и личность может быть атом", произнес профессор, забыв, что он решил не входить в аргументацию с таким малым ребенком."
- "Вот, это похоже на то, что говорил м-р Скит, что ничего - все, и все - ничего"… заметил Лионель. "Я этого понять не могу, и чем больше думаю, тем больше чувствую, что только личность совершенная могла создать цветы, чудное небо, музыку и все… и я верю, право верю, что так как наука теперь делает такие изумительные открытия, она вскоре откроет, что атом - личность, личность совершенная, которая знает что делает, и нас знает, которая нас жалеет и нам помогать хочет, потому что любит все, что создано ею… И как бы это было хорошо!" радостно воскликнул мальчик! Дрожь пробежала по спине старого учёного - ему жутко становилось от удивительных рассуждений этого странного ребенка… Предположение, что наука сама откроет, что атом - личность, наводило на него прямо ужас… и непропечённые воспоминания былого сами собой воскресали в его душе: он видел себя не тем бездушным человеком науки, каким был в настоящую минуту, но малым ребенком, который за матерью повторял молитву Тому, Кого маленький Лионель смутно предчувствовал - всемогущему, всеведущему Богу, познаваемому во образе Христа. - Но, увлеченный течениями нынешнего века, он восстал против Божественного учения и давно уже издевался над ним с ожесточением, достойным любого злобного фарисея! - Теперь раздражение его все росло и дошло до того, что ему хотелось хорошенько потрясти это маленькое создание, так спокойно стоявшее перед ним со страшными, неразрешимыми задачами.
- "Давно пора прекратить подобные рассуждения", грубо произнес профессор. "Если бы вы предлагали мне вопросы в продолжение целого года, я не мог бы сказать вам что-нибудь другое: наукой дознано, что все религии сказка и обман, только люди невежественные могут придумать себе Бога - мы знаем лучше. Нам известно, что все творение построено случайным соединением атомов - но откуда они - ум человеческий познать не может. Мы не знаем, почему и для чего мы живем."
Лионель страшно побледнел.
- "Если так, то жить не стоить…" сказал он слабым голосом. - "Зачем же люди родятся, если жить не для чего, - если нет смысла ни в чем, и нет цели в будущем; зачем мучиться и трудиться? - Как это жестоко, и, по моему, даже глупо!"
- "Ваше мнение о том, чего вы не понимаете, никакого значения не имеет," торжественно заметил профессор. "Мы живы и, пока живы, должны разумно распределять свое время."
- "Но и ваше мнение никакого значения не имеет", наивно возразил Лионель. "Атом столько же заботится об вас, сколько обо мне, хотя вы умный, а я глупый мальчик - для него все безразлично, он только и знает, что крутится да крутится и о себе самом даже ничего не ведает… Не все ли равно, на что употребляем свое время, - умрем и конец всему. Хотелось бы вам умирать?"
- "Конечно, нет," нетерпеливо ответил профессор, "ни один человек в здравом уме не желает умирать. Я намереваюсь жить, сколько только возможно!"
- "Неужели? как же это странно! Вот я так думаю совсем иначе - мне кажется, что я охотнее бы умер, нежели дожил бы до ваших лет и сделался-бы таким, как вы теперь!"
- "Что это?" бледнея от гнева, строго спросил профессор, "вы начинаете говорить мне дерзости?"
- " О, нет! О, нет! "с живостью воскликнул мальчик. "Разве я сказал что-нибудь неучтивое? Право, я не хотел, пожалуйста, простите меня! Я только думаю, что должно быть ужасно жить так долго, долго, так много работать и трудиться - и все даром… оттого я не желаю дожить до ваших лет. Вы, кажется, собирались идти в сад? Вот ваша шляпа и ваша палка," - и он так мило ему их подал и так мило посмотрел на него, что разъяренный профессор сразу не нашел, что сказать. Он нахлобучил шляпу на голову, и строго остановил взор свой на маленьком философе.
- "Прочтите то, что я отметил в комментариях Цезаря," сказал он, - "это чтение отрезвит вас. Вы имеете склонность быть мечтательным и фантастичным, - этого я допустить не могу! Стойте на твердой почве фактов, - факты твердо себе усвойте, тогда, быть может, я еще что-нибудь выработаю из вас. Но чтобы я больше никаких глупостей не слышал, ни об атомах, ни об вселенных - в этом мире ваше дело - a вне этого мира у вас дела нет."
С этими словами он вышел из комнаты. Лионель задумчиво смотрел ему вслед. "Как странно и смешно," размышлял он, "что люди всегда сердятся, когда чувствуют, что они ошибаются… Профессор знает так же, как и я, что есть причина всему, но придерживается своей теории и даже себе самому не может выяснить, атом это, или личность. Вот Рубен Дейль, он верит, что это личность. Как бы я хотел еще повидать Рубена, ему предложить два, три вопроса…" Он глубоко вздохнул и, находя, что в комнате душно, открыл окно: был полдень, солнце сильно жгло, цветы на клумбах, в изнеможении, склоняли свои головки, птицы все замолкли, укрываясь в тени древесной листвы. На боковой, тенистой дорожке, Лионель завидел профессора, который ходил взад и вперед с его отцом, - они оживленно разговаривали: - глядя на них, он улыбнулся невеселою улыбкой. "Они говорят обо мне", подумал он. "Профессор сообщаете, что я странный мальчик, удивляется, как это я хочу знать, для чего мы живем и делаю вопросы об атоме… Что же, быть может, это и странно, и конечно я им надоедаю, делая эти вопросы, - но что же мне делать, - я так хочу это знать…" Затем, так как он был очень послушный и очень добросовестный мальчик, он отошел от окна, сел за стол и раскрыл главу, отмеченную в комментариях Цезаря; над ней он терпеливо проработала пока позвали его обедать.
Глава VIII
В скучном однообразии потянулись дни за днями. Единственным занятием Лионеля было заучивание уроков, а единственным развлечением часовая прогулка по пыльной, большой дороге, в сопровождении профессора Кадмон-Гор. Профессор ничего привлекательного не находил - ни в лесах, ни в лугах; моря он терпеть не мог - и пришел бы в ужас от одной мысли совершить дальнюю прогулку - он допускал только "шагание" на палящем солнце с целью гигиенической. Шагал он такими шагами, что маленькие ножки Лионеля едва поспевали за ним. Разговоров больше никогда не бывало между воспитанником и воспитателем… Бедный мальчик теперь познал мудрость молчания и все свои думы думал про себя. Иногда, по ночам, эти думы мешали ему спать, вызывая какую-то странную, тупую боль в его усталой головке. Всегда теперь вялый, усталый, он больше не выказывал тех блестящих дарований, которые так поразили его воспитателя в первое утро знакомства с ним - теперь он еле-еле подвигался вперед, и профессор с негодованием объявил ему, что - ошибся в нем… С каждым днем бедному мальчику казалось, что его уроки становятся труднее - та масса сведений, которую ему приходилось усваивать, путалась и точно совсем терялась в его памяти, и маю-по-малу у него пропадала всякая охота заниматься. Иногда он испытывал какое-то странное ощущение, которое ужасно пугало его: вдруг, иногда находило на него дикое желание громко закричать, выскочить из окна словом, сделать что-нибудь безрассудное!.. В такие минуты он крепко сжимать свои горячие руки, стискивал губы и старался углубиться в заданный урок - но нервный страх, перед своим собственным ощущением, был на столько велик, что он весь дрожал и холодел с головы до ног… Никогда он не жаловался, никогда не терял самообладания - только глаза у него как-то смотрели вглубь - и выражение маленького ротика стало еще серьезнее. В одно прекрасное летнее утро, судьба сжалилась над ним, дозволив мимолетной радости коснуться и его! Отец его и профессор Гор внезапно решили сделать вдвоем экскурсию в Лимут, в так называемую "Английскую Швейцарию", они должны были выехать с ранним дилижансом, переночевать в Лимуте и вернуться на другое утро. Лионеля снабдили порядочным запасом всяких уроков и строго настрого наказали не выходить за ограду сада. М-с Велискурт уехала с утра с каким-то Лондонским знакомым, ее ждали назад только поздно вечером.
- "Итак, вы останетесь совершенно одни в доме" - сказал м-р Велискурт, собираясь на свою приятную прогулку и бросая строгий взгляд на своего маленького сына - "это послужит прекрасным искусом для вашего послушания - я полагаю, что вы понимаете, что значить - честное слово?"
- "Я также это полагаю" - ответил мальчик, слабо улыбаясь.
- "Поэтому прошу вас дать мне ваше честное слово" - продолжал его отец, "что вы из сада не выйдете, сад достаточно велик для моциона, и если только вы добросовестно займетесь уроками. которые заданы вам, едва ли хватить у вас времени на праздное шатанье! Чтобы не было ни беготни с деревенскими мальчишками, ни новых знакомств с пономарями - слышите?"
- "Слышу," сказал Лионель.
- "И вы обещаете не выходить из сада:"
- "Даю свое честное слово" - и Лионель снова улыбнулся - на этот раз, полупрезрительною улыбкой.
- "У него сильно развито чувство долга" - вмешался профессор, сдвинув густые брови, "это самая примечательная черта его характера."
Лионель молчал. Говорить ему было нечего. Если бы он заговорил о том, что было у него на душе, его бы не поняли, или даже не выслушали. Люди взрослые всегда как-то небрежно относятся к детским печалям. Между тем, детская печаль может быть такая же глубокая, такая же горькая, как печаль людей, давно закаленных в страданиях - пожалуй, даже в детях она интенсивнее… потому что в молодые годы печаль - страшная, неожиданная гостья, впоследствии же она становится привычным товарищем, и ее частые, порою ежедневные посещения, мало даже удивляют… Когда, наконец, отец и профессор уехали, и он видел собственными глазами, как мимо дома промчал их знакомый ему дилижанс - он вздохнул свободнее и на душе вдруг стало так легко! Он высунулся из окна, радостно вдыхая в себя свежий утренний воздух, серьезное личико мгновенно преобразилось, что-то наивно-детское выразилось на нем. Как ему было жалко, что нет дома его матери - ему бы хотелось, вот сейчас, побежать к ней, еще и еще поцеловать милое, прекрасное лицо, которое светилось такой" нежностью при виде его, в тот достопамятный вечер. Но быть может, ее друзья не так долго задержат ее, подумал он - тогда он еще успеет поговорить с ней, перед тем чтобы идти спать. И мысль отрадная, тихо вкралась в его душу - что она, его дорогая, его милая красавица-мама, любит его, хотя и трудно было этому поверить!.. Очень, очень трудно… она редко когда говорила с ним, никогда не выражала желания видеть его и, казалось, даже забывала о его существовании. А все же - Лионель не мог забыть, как она в тот вечер его поцеловала, как нежно, неизъяснимо нежно, светились ее глаза… С тех пор уже прошли две недели, две долгие недели непрерывного труда, под гнетом постоянного присутствия профессора Кадмон-Гора. Лионель тяжело вздохнул… Однако, сегодня, весь день был его, им он должен был насладиться вдоволь! Солнце светило так радостно, трава была такая ярко-зеленая, золотистая мгла, окутывая горы, долины, деревья, поля, всему придавала вид такой волшебный - что Лионель не мог устоять против призывного гласа природы и решил - что будет в саду готовить свои уроки. Он выбрал две, три книги из той кипы, которую профессор тщательно разложил на столе, и вышел. Через минуту он очутился на любимой своей дорожке - она шла параллельно с питомником роз, расположенным вдоль самой изгороди сада. Прелестные розы - белые, красные, желтые росли здесь в изобилии - они точно приветливо ему улыбались, когда он подошел ближе, любуясь их красотою, a тонкий их аромат возбуждал в нем какие-то радужные мечты… он совершенно забыл о своих книгах, т. е. вспомнил о них только для того, чтобы сложить их на дальнюю скамейку - затем он растянулся во весь рост на мягкой траве, нагретой солнышком, и заложив руки под голову, стал пристально смотреть прямо вверх в недосягаемую, беспредельную глубь синего неба - вон там - высоко, высоко, тихо плыло маленькое прозрачное облачко, - ниже, но все же высоко, летала быстрая ласточка, - а прямо над ним в небесной выси, млея в солнечных лучах, жаворонок звонко пел свою одухотворенную, не земную, песню. Листья дерев нежными своими очертаниями, точно обведенными карандашом художника, выступали в неподвижном воздухе - все было удивительно тихо, и эта красота природы, которую не заслонял собою человек, трепетом наполняла чуткую душу ребенка. Если бы вдруг в этой тишине раздался голос его отца, подумал он, какая темная тень легла бы на всю эту красоту и сразу омрачила бы ее… Дрозд спустился на траву совсем близко от него, и пытливо глядел на него своими круглыми, блестящими, черными глазками, - его появление не нарушило гармонии общей красоты - a появление отца нарушило бы… Чем это объяснить?.. Он принялся разбирать это свое чувство, и снова вопросы тревожные зашевелились в его душе: любит-ли его отец? любит-ли его мать? Должен-ли он любить их? И кому какая польза от этого?
Пока он так мечтал, кто-то вдруг тихо назвал его по имени:
- "Лиля, Лиля!"
Лионель вскочил - он смотрел во все стороны - но нигде никого не было.
- "Л-и-л-я!"
На этот раз протяжный этот звук, казалось, выходил из-за изгороди, у которой росли розы, и которая сама представляла сплошную массу зелени и тех милых диких цветов, которые составляют красу лугов и долин Девоншира. Он подошел поближе, продолжая озираться вокруг - и вдруг завидел маленькое, розовенькое личико, осторожно выглядывавшее из-под густой ветки вьющегося жасмина, которое улыбалось ему полу-плутовской, полу-испуганной, радостной улыбкой.
- "Лиля, вот, вот, я тебя вижу!" и личико протиснулось дальше сквозь покров зелени и цветов. - "Лиля!"
- "Жасмина, милая, милая! "воскликнул Лионель, вспыхнув от радости при виде милой девочки, которую он не надеялся больше увидеть. "И как же ты дошла сюда? Как нашла дорогу?" Маленькая мисс Дейль не тотчас ответила, Озираясь кругом, она спросила:
- "Разве нельзя мне выйти отсюда - я хочу видеть твою маму."