Лионель быстро сообразил, что исполнить желание Жасмины было не безопасно - возможно, что и садовнику и еще кому-нибудь из прислуги было наказано наблюдать за ним - за себя он вовсе не боялся, но он не желал навлечь беду на Рубена и на его девочку.
Он опустился на колени перед цветущим жасмином и самой Жасминной и, притянув к себе милое личико, нежно, нежно поцеловал…
- "Мамы нет сегодня дома," сказал он почти шёпотом, опасаясь, что его могут подслушивать, "она вернется только к ночи. Мой отец и мой воспитатель также уехали, и я совсем один. Я обещал не выходить из сада, а то давно бы пришел к тебе, Жасмина. Как поживает м-р Дейль?"
- "Хорошо, благодарствую", с достоинством ответила Жасмина. "Теперь папа занят - он роет другую могилку - крохотную, крохотную могилку для такого крохотного ребенка. Такая могилочка хорошенькая!"
Она вздохнула и приложив к ротику свой пальчик, подняла к небу свои голубые глазки, - точно ясновидящий ангел.
- "Лиля, что с тобой?" с беспокойством вдруг спросила она. "Какой ты белый, совсем белый, знаешь, Лиля, ты точно такой, как была мама, когда она ушла на небо."
Лионель улыбнулся.
- "Я очень много учился это время" - ответил он - "когда читаешь много книг, всегда устаешь и бледнеешь. Ты никогда книг не читаешь?"
Жасмина покачала головой.
- "Я читать еще не умею," призналась она, "могу только разбирать по складам - волшебную свою книжку я всю знаю, а Божью книгу мне тетя Кэт читает."
Волшебная книга и Божья книга - здесь начинались и здесь кончались познания Жесмины… Лионель улыбнулся, невольно вспомнив профессора и представляя себе, с каким презрением он отнесся бы и к маленькой девочке, и к волшебной книжке, и к книге Божией!
Продолжая стоять на коленях, он тихонько продел между веток один из длинных локонов Жасмины и обкрутил его вокруг цветов - одного с нею имени.
- "Теперь, ты уйти не можешь!" весело сказал он, "ты моя маленькая пленница!"
Она через плечо взглянула на то, что он делал, и весело рассмеялась - и пока она смеялась, ее хорошенькие щечки были все точно изрыты прелестными ямочками - … Совершенно довольная новым устройством, она расположилась по удобнее посреди зелени, от удовольствия воркуя-точно голубка!
- "Я тебе, ведь, говорила, что в изгороди есть дырка, в которую я пролезть могу," сказала она с торжествующим видом. "Вот это и есть та дырка! И она всегда была - и я часто приходила, когда никто здесь не жил, и рвала розы. Здесь много, много роз?" Сказала она это вопросительно.
Лионель понял намек и, вскочив проворно, нарвал целый букет самых чудных полу-распущенных роз - и, став снова на колени, подал ей его. Она запрятала весь свой маленький носик в душистые лепестки.
- "Ах! какая прелесть," сказала она, вздыхая. "Ты милый, очень милый мальчик - я люблю тебя! A где твои Троянские войны?"
Он весело засмеялся. - "Там, где они всегда были и где навсегда останутся - в эпической поэме Гомера! Все та же старая история!"
- "Да, все та же старая история!" как-то уморительно повторила Жасмина, "помню - была не добрая принцесса и были… О! Лиля! смотри - пчела!… Она вся съёжилась, прижимая к себе свои розы, и ее хорошенькое личико выражало неподдельный ужас при виде большой, смелой пчелы, которая, громко жужжа, кружилась над ней - видимо недоумевая, цветок-ли она - и не кроется-ли в ней медовая сладость. - Лионель, вооружась длинным листом папоротника, отважно защищал свою маленькую пленницу от крылатого врага - наконец, пчела, убедившись, что эти хорошенькие создания все же - не цветы - лениво, важно полетела дальше…
- " Какая она дурная," проговорила Жасмина, провожая глазами удалявшуюся пчелу. "У неё все цветы в саду, кажется, довольно с неё, зачем ей еще мои?"
- "Конечно, пчелка дурная, "согласился Лионель - в эту минуту он чувствовал себя таким счастливым… и раздвинув руками зелень и цветы, которые на половину скрывали ее, он ближе к ней подсел. "Скажи, Жасмина, неужели ты шла совсем одна через все большое поле?"
- "Да", самодовольно ответила она, "через поле ближе, чем по большой дороге. Иногда на нем много, много коров - я их боюсь - и идти тогда не могу - но сегодня коровок нет, и я все время так бежала, чтобы скорее прийти к тебе, Лиля", и она нежно взглянула на него, "а ты когда ко мне придешь?"
Веселое личико Лионеля затуманилось.
- "Не знаю, Жасмина", грустно сказал он… "как бы мне хотелось прийти! Давно бы пришел, если бы можно было… но теперь столько у меня уроков - да кроме того, без профессора меня никуда не пускают."
- "Профессор, а кто он такой?" спросила Жасмина.
- "Он мой воспитатель, он очень умный и учит меня."
- "Разве не мог бы и профессор к нам прийти вместе с тобой?"
- Нет, милая, он бы не захотел, он человек странный.
- "Я понимаю," перебила его Жасмина, кивая головкой. "Он дурной - такой же, как злой дядя у малюток в лесу, и как твой отец. Ведь, ты сказал, что твой отец разбранил бы меня за то, что я пролезла через дырку!"
- "Да, я в этом уверен," сказал Лионель.
- "Ну, так он дурной, очень дурной," решила она и, понизив голос, прибавила: "бедный, бедный Лиля - так мне тебя жалко…"
Голосок ее звучал как-то особенно жалобно и нежно - Лионель почувствовал, что слезы подступают ему на глаза.
- "Отчего, милая"? дрожащим голосом спросил он, и чтобы скрыть свое волнение стал распутывать локон, привязанный к ветке жасмина.
- "Потому что ты одинокий, и я боюсь, что меня ты уже больше никогда не увидишь…"
И снова она подняла свои голубые глаза к голубому небу, точно далеко в горнем мире что-то чудное к себе манило ее…
Лионель взял в свои ее маленькие ручки, грустно защемило его сердце, но его грусть была - иная…
- "Милая, говорить так не надо," тихо промолвил он. "Но, верно, я еще часто буду видеть тебя - когда даже из Коммортина уедем, я тебя не забуду - я вернусь к тебе, когда буду большой."
Она-задумчиво остановила на нем свои глазки.
- "Много времени пройдет, Лиля, пока ты будешь "большой."
Он промолчал. Конечно, она была права. Много, много времени действительно пройдет, пока он станет "большой" - да еще, настанет-ли оно для него? Он чувствовал, что не хотелось бы ему быть когда-нибудь "большим"; быть "маленьким", - и то для него было уже так тяжело… Он не мог себе представить даже возможности прожить долгие, долгие годы, в труде и работе, только для того, чтобы достичь того возраста, в который люди становятся "большими", и знать, что за тем потянутся еще долгие годы нового труда, новой работы, пока наконец не настанет старость - и все закончится - могилою и забвением того, что когда-нибудь да было… Он знал, что большинство людей живет, ни мало не смущаясь этим своим жребием - но он, для себя, страшился его… Если бы после смерти наставала жизнь иная - каким светом осветилось бы все, что теперь было так загадочно - но ученые эту надежду разрушили, возвестив, что смерть есть конечный предел жизни души… В глубоком раздумье он все продолжал стоять на коленях перед Жасминной, держа ее маленькие ручки - а она так серьезно на него смотрела своими большими лучезарными глазами - и оба молчали - как бы чувствуя приближение чего-то непонятного для них самих… Тень грядущего таинственно их настигала - или же, то была не тень - a светлое облако, которое тихо надвигалось, чтоб укрыть их и осенить светлою радостью?.. Казалось невероятным, чтобы и эти две чистые, молодые жизни, в свое время, вошли в общую колею, чтобы, не щадя их, грубость века и на них наложила свое клеймо - возмутительно было подумать, что этот вдумчивый мальчик с чуткой, поэтичной душою превратится в обыденный тип современного человека, и еще возмутительнее была мысль, что эта прелестная девочка, в глазах которой отражалось само небо - превратится в тип современной женщины - что в них обоих потухнет святой огонь, который теперь теплился тихим, ясным светом… Что ожидало этих детей? Кто бы мог сказать это!
…Однако, Жасмина зашевелилась в своем зеленом гнездышке.
- "Я сейчас уйду, Лиля," объявила она.
- "Зачем так скоро?" воскликнул Лионель, "останься еще немножко."
- "Нельзя," сказала она, "я обещала папе прийти за ним перед обедом, он теперь ждет меня."
- "Приходи еще после обеда", просил мальчик, "вернись в 4 часа, я буду здесь, буду ждать тебя."
- "Хорошо, Лиля, постараюсь, - может быть, приду, может быть-и нельзя будет," сказала она вздыхая. "Но я уверена, что я тебя скоро опять увижу - не стану ждать, чтобы ты был "большой!" Только не забывай меня, Лиля!"
- "Тебя забыть - нет, нет" - с жаром ответил мальчик, поправляя шляпку на ее головке, "никогда, никогда тебя не забуду, милая, милая, маленькая Жасмина!"
Она тихо улыбнулась.
- "Хочешь еще раз поцеловать меня, Лиля?" тихо спросила она.
В ответ он крепко обнял ее и нежно, нежно поцеловал маленькие губки, которые из-за цветов протягивались к нему.
- "Прощай, Лиля!" сказала она тогда - и на четвереньках принялась выползать из-под зелени.
- "Прощай, Жасмина! но не надолго!" ответил он.
- "Не надолго" - повторила она - "только не забывай меня, Лиля!"
- "Никогда" - твердо проговорил мальчик, грустно ей улыбаясь и глядя на нее сквозь густую зелень изгороди, за которой она уже теперь стояла. Она тихо пошла по тропинке и вдруг обернулась - быстро побежала назад и, раздвинув обеими ручками ветки жасмина, еще раз выглянула из-за своих цветов.
- "Лиля, прощай! Не надолго!" сказала она и затем исчезла.
Оставшись еще раз один, Лионель уже не чувствовал себя таким, каким был в это же утро до появления милой, маленькой гостьи - Жасмина словно унесла с собою всякую радость - все вокруг изменилось, и потускнело… Как бы побежал он теперь за ней! Как было бы весело догнать ее - еще раз с ней провести долгий, радостный день! Но - он помнил слово, данное отцу… Страшная тоска на него напала; он, было, попробовал взяться за книги - но напрасно - мысли его блуждали где-то далеко - ни на чем не мог он сосредоточиться. Прямо против скамейки, на которой он сидел, две бабочки, ярко-голубые, точно крылатые васильки, весело кружились в воздухе, как бы играя меж собой. За ними Лионель долго рассеянно следил глазами, невольно ими любуясь - и вдруг - невозмутимое равнодушие природы впервые сказалось его душе и ужасом поразило его… "Ни чему ни до чего нет дела", думал он", что бы с человеком ни случилось - птицы будут петь и цветы цвести и бабочки не перестанут весело кружиться и солнце будет радостно светить - оттого-то они и решили, что причина всему атом - не ждать же участия от атома!" Он встал и медленными шагами направился к тенистой, большой, липовой аллее, которая прямо от ворот сада вела к дому. По ту сторону закрытых ворот он издали увидал человека, который, стоя у самой решетки, делал ему рукой какие-то непонятные знаки - он ускорил шаг - но вдруг вздрогнул и остановился… перед ним предстало одно из тех несчастных созданий, в которых трудно даже уследить образ человека: это был калека с искривленными руками и искривленными ногами. Страшно выпученные глаза дико глядели, лицо было желтое земляного цвета, как у мертвеца, и огромный рот, безобразно раскрываясь, испускал какие-то несвязные, странные звуки. Голова несчастного судорожно покачивалась со стороны в сторону, в руках он держал корзину, наполненную прелестными белыми розами и румяными яблочками - близость этой красоты и этой свежести как-то безжалостно оттеняла безобразие несчастного нищего, - он продолжал крючковатой рукой и искаженной улыбкой манить Лионеля к себе. Но мальчик, весь похолодев от ужаса, точно прирос к своему месту - он не шевелился, испуганно глядел перед собою - и вдруг, со всех ног, пустился бежать назад к дому и остановился только, когда вбежал на верх и очутился в своей комнате - нервная дрожь пробирала его, и он не мог в себе пересилить чувство отвращения и гадливости. "Так оно и должно быть, так оно и должно быть, "отрывисто говорил он про себя - "ведь, атом все сотворил - понятно ему все, все равно…" Он закрыл лицо руками, стараясь забыть ужасное лицо, которое сейчас видел - голова у него горела, кровь стучала в виски: ему представился во всей наготе ужас земного, одного лишь земного бытия, и этот ужас подавлял его - труд, болезнь, и страдание, затем - смерть, и с нею - конец… Значит, жизнь наша не что иное, как пытка, которая оканчивается, и для добрых и для злых. - казнью - на пытку насильно приводится человек, его терзают, мучают, a затем убивают - и все это так, без причины, без цели… И в самом деле, не таковою ли должна казаться жизнь, для всех тех, кто из неё вычеркнул Бога, или к Нему относится, как к неизвестной величине. Лионель встал и нервно начал ходить по комнате. "Как же это жестоко! "с негодованием и волнением думал он - "как низко! - заставлять нас жить против нашей воли! Мы себе не просили этой жизни - зачем же она дана нам - если бы была причина… но ее нет. Вот Рубен Дейль верит, что есть причина, и потому находить, что все хорошо - но он необразованный и ничего не знает… Что бы нашел он сказать про этого нищего? мог бы он объяснить, для чего его Бог создал такое ужасное творение?" Тут, видно, какая-то мысль вдруг прервала его размышление, он быстро вышел и спустился вниз. Он обошел все комнаты, тщательно стараясь разыскать книгу, о которой он вдруг вспомнил - но ни в кабинете отца, ни в гостиной, ни в комнате матери, этой книги не нашлось. Тогда, через коридор, он прошел к кухне, и вызвал оттуда одну из горничных, которая приветливее других относилась к нему.
- "Люси", спросил он, "есть ли у вас книга Нового Завета, и можете ли вы одолжить мне ее на несколько минуть?"
- "С удовольствием, м-р Лионель", добродушно улыбаясь, сказала Люси, "я вам сейчас принесу книгу, которую я получила при выпуске из школы."
Она ушла и скоро вернулась, бережно держа в руках книгу, завернутую в тонкой бумаге.
- "Видите, какая она красивая", сказала она, приподнята бумагу, "пожалуйста, милый, чернилами ее не закапайте и, когда отыщете, что вам надо, принесите назад".
Поблагодарив Люси и обещав ей беречь книгу - Лионель вернулся к себе в комнату. Он закрыл за собою дверь, сел к столу - сердце у него трепетно забилось - он раскрыл книгу… и скоро нашёл, чего искал - историю исцеления десяти прокаженных. Проказа, как было объяснено ему, была самая страшная из всех болезней - болезнь эта была и наследственная, и прилипчивая - она искажала человека до потери человеческого образа… однако, Христос никогда не отворачивался от этих несчастных страдальцев. Напротив, Он исцелял всех тех, которые приходили к Нему, и отпускал их от Себя уже радующимися… только однажды, когда десять прокаженных очистилось, по слову Его, только один из них воздал хвалу своему Благодетелю… - Лионель смутно чувствовал, что за простыми словами рассказа кроется что-то - иное, что-то глубокое, что его пониманию еще не доступно… Голова его разболелась, мысли как-то начали путаться - он тихо закрыл книгу и глубоко вздохнул. - "Все в ней так прекрасно", сказал он про себя, "но не мне читать ее… ведь, мой отец говорить, что все это неправда - и в одной из моих книг, автор которой человек очень умный, сказано, что, всего вероятнее, Христа никогда и не было, Его" придумали сами Петр и Павел. Хоть бы знать, во что верить - а в ученых аргументах ни один человек не согласен с другим - все, все одна путаница, куда ни посмотришь"!
Он снова спустился вниз, отыскал Люси и, поблагодарив ее, возвратил ей ее книгу.
- "Что, нашли, чего искали, м-р Лионель?" спросила она.
- "Нет, не совсем" - ответил он и, запинаясь, нетвердым голосом, прибавил: "Люси, знаете ли вы несчастного нищего, который продает розы и яблоки, он сейчас был тут за воротами - лицо у него такое страшное?.."
- "Да, знаю его, - бедный!" с глубокою жалостью сказала девушка, "Я часто его вижу - он "дурачок у нас в деревне," но он не нищий. Хотя он, более чем слабоумный, сердце у него предоброе, и он, по-своему, разумеет, что худо, что хорошо - никому не хочет быть в тягость. Непонятно, как он живет - видно, Сам Господь хранит его… больше, ведь, некому…"
- "Сам Господь хранит его… что могло бы это значить…?" Лионель вернулся к себе грустный, задумчивый. Ему принесли обед в его же комнату - пообедав, он сел за свои уроки. Он проработал, не отрываясь от книг, до тех пор, пока почувствовал, что у него потемнело в глазах и что голова сильно закружилась. Опасаясь, что может повториться с ним обморок, он поспешно вышел в сад - тут он вспомнил, что уже больше 4-х часов, что в этот час обещала прийти Жасмина. Он направился к зеленой изгороди и там терпеливо прождал до 5-ти часов. Но не пришла милая девочка… огорченный, расстроенный он вернулся домой. Люси принесла поднос с чаем, с жалостью и состраданием глядя на утомленное личико бедного мальчика.
- "Знаете ли, что, м-р Лионель" - сказала она, - "на вашем месте, я бы сегодня пораньше легла спать! Право! Вид у вас совсем, совсем измученный."
- "Я хочу ждать маму", ответил Лионель.
Видимо, Люси очень встревожило это его намерение.
- "О! лучше бы вам этого не делать!" воскликнула она. "Ваш папенька очень на вас рассердится, когда узнает! Ви знаете, что вы должны быть в постели в 9-т часов, а маменька раньше 11-ти не вернется. Лучше ложитесь, будьте умница, а то всем нам достанется!"
- "Хорошо", сказал Лионель равнодушно - "в сущности все равно - ей, ведь, все равно… Если бы она"… - но тут, совершенно неожиданно для него самого, губы его задрожали, и он залился слезами…
Добрая Люси крепко, крепко обняла его.
- "Что с вами, миленький, что с вами?" шептала она, прижимая к себе бедного, рыдающего ребенка. "Господи: да как вы дрожите! Голубчик, успокойтесь, не плачьте, не плачьте так… и все это от этого ученья, некогда-то ни отдохнуть, ни позабавиться не дадут ребенку. До чего мне жалко, что уехал м-р Монтроз!"
- "И мне тоже," промолвил Лионель сквозь слезы, "я очень его любил."
Головка Лионеля склонилась на плечо доброй Люси - близость ее сострадания действовала как-то успокоительно на бедного мальчика, и мало-по-малу реже стали капать его слезы. Еще всхлипывая, он машинально начал водить пальцем по брошке Люси, и вдруг улыбнулся - художественное произведете Коммортинского ювелира представляло сердце, пронзенное кинжалом, на котором было награвировано имя "Люси".
- "Кто вам это подарил?" спросил он.
- "Мой суженый", ухмыляясь, ответила она. "Кинжал - это я сама!.. Это значить, что я пронзила его сердце - не смешно ли!"
- "Очень, очень смешно", сказал Лионель и улыбнулся почти весело.
Люси рассмеялась.
- "Вот я это ему скажу! а он-то - как рассердится!… Ну, что, миленький, оправились вы теперь немножко?"
- "О, да!" и Лионель обтер глаза об ее передник и улыбнулся ей. - "Вы были правы, Люси, я только немного устал - теперь все прошло, можно напиться чаю."