Старик не мог, конечно, высказать Хенце свое недовольство, хотя ему и хотелось сделать это. Но вестовой прекрасно все понял и со словами "слушаюсь, командир" вышел из каюты. Словом "командир" в определенных случаях пользовались матросы на судне при обращении к Шюттенстрему. На лице Старика появилась улыбка: хорошие все же ребята на "Хорнсрифе"! Но визит Фишеля в такой ранний час был ему не по душе.
Шюттенстрем уже сел за стол, когда в дверях появился старший помощник:
- Доброе утро, господин капитан-лейтенант! Надеюсь, хорошо отдохнули?
- Здравствуйте, господин Фишель, садитесь, пожалуйста. Как говорится, утренний час дарит золотом нас. Но у вас, должен сказать, не очень-то сияющее лицо. Что-нибудь случилось?
Снова начался разговор, уже не раз происходивший между Шюттенстремом и Фишелем и касавшийся порядков, уже давно установленных на судне. Старший помощник полагал, что дух, царящий на "Хорнсрифе", не соответствует немецким военно-морским традициям и требованиям воинской дисциплины. Но Фишелю никогда не удавалось настоять на своем: Шюттенстрем имел собственную определенную точку зрения на авторитет командира и послушание подчиненных. Однако старший помощник не сдавался, надеясь установить на "Хорнсрифе" свои порядки. На этот раз Фишель заговорил о Кунерте.
- Сегодня утром, после подъема, я наблюдал за действиями старшего унтер-офицера Кунерта, - начал Фишель.
- Кунерта? - лицо Шюттенстрема помрачнело. - Какие претензии у вас к нему?
Старший помощник ухмыльнулся.
- Господин Шюттенстрем, - Фишель полагал, что наедине с командиром он может позволить себе такое обращение. Ведь не так давно он и сам командовал судном, да и чины у них равные. - Господин Шюттенстрем, я позволю себе заметить, что Кунерт несколько утратил качества, необходимые унтер-офицеру.
- Вы хотите сказать да моем судне? - с иронией спросил Шюттенстрем.
- Простите, - теперь Фишель перешел на официальный тон. - Я не имел этого в виду и не считаю себя вправе вмешиваться в действия командира судна. Я. только прошу разрешения напомнить вам, что меня назначили на "Хорнсриф", правда на время похода, старшим помощником. В общем Кунерт считается исправным унтер-офицером. Но я несколько раз замечал, а сегодня утром это подтвердилось вновь, что он недостаточно требователен к старослужащим матросам. Я думаю, это может плохо повлиять на молодых, и…
- Господин Фишель, - прервал его Шюттенстрем. - Сделайте одолжение, послушайте, что я вам скажу. Ваше служебное рвение делает вам честь. Я рад, что вы стремитесь принести пользу "Хорнсрифу", хотя вас привели на судно весьма печальные обстоятельства. Я хорошо знаю, что вы хотите сказать. Но позвольте мне самому устанавливать на вверенном мне судне такой порядок, который я считаю правильным.
Фишель хотел что-то возразить, но Шюттенстрем продолжал:
- Вспомните, война идет уже более четырех лет! Я не думаю, что Кунерт устал. Но, в конце концов, Тихий или Индийский океан - это не казарменный двор. К разным людям унтер-офицер относится по-разному. И мои старые матросы - это не зеленые юнцы. В мелочах можно и не особенно придираться, но в больших делах нужно требовать все. Я это хорошо понимаю и даже одобряю. Видите ли, я не кадровый офицер, как вы. Своим военным чином я обязан войне. Но свой опыт обращения с матросами и свой авторитет у них я приобрел еще в то время, когда некоторые были желторотыми кадетами. К вам, Фишель, это, конечно, не относится.
Сказав это, он покровительственно похлопал старшего помощника по плечу:
- Не обижайтесь, Фишель, такую длинную речь я редко произношу за завтраком.
Но старший помощник был оскорблен.
- Господин капитан-лейтенант, - он вскочил с места и вытянулся, - я не совсем вас понял, но…
Внезапно раздался крик:
- В-о-о-здух!
В то же мгновение все услышали легкое жужжание, перешедшее вскоре в глухой рев, который затем быстро затих. Шюттенстрем, едва не толкнув Фишеля, бросился на мостик. Он успел заметить самолет, круто уходивший вверх. Должно быть, летчик на большой высоте подкрался к судну, иначе его увидели бы раньше. Наблюдатель в "вороньем гнезде" сказал, что это был английский дальний разведчик.
Шли дни, из дней складывались недели. "Хорнсриф" продолжал свой путь. Шюттенстрем прекрасно понимал, чем может закончиться встреча с вражеским воздушным разведчиком. Пока они находились в районе островов Зондского архипелага, частично занятого японцами, можно было не опасаться нападения англичан, но как только судно миновало сравнительно узкий Зондский пролив и вышло в Индийский океан, положение осложнилось.
В тот же день, третьего марта тысяча девятьсот сорок четвертого года, командир отдал необходимые распоряжения. Было приказано перекрасить судно. И пока на полном ходу винты вспенивали воду, за борт спустили люльки, в которых работали свободные от вахты матросы. Этой участи не миновали и котельные машинисты, и помощники кока.
"Хорнсриф" вскоре приобрел грязно-серую окраску, делавшую его похожим на старый запущенный рейсовый пароход. Но это еще не означало, что опасность миновала. Радисту Герберу тоже прибавилось работы в эти дни: он должен был принимать радиограммы англичан, разыскивавших "Хорнсриф". Они-то и позволили Шюттенстрему уйти из опасной зоны. Сначала судно следовало на Мадагаскар. Примерно на широте острова Маврикия после перехвата новой радиограммы противника командир приказал лечь курсом на юг. Когда судно уже оказалось вблизи границы плавучих льдов, оно снова повернуло на вест-норд-вест и прошло мимо островов Принс-Эдуард.
Находясь на линии Кейптаун - Нью-Йорк, Шюттенстрем приказал вновь перекрасить "Хорнсриф", полагая, что несколько широких полос, проведенных по грязно-серому корпусу, затруднят его обнаружение.
Прошел почти месяц. Было уже двадцать девятое марта, когда "Хорнсриф" в пасмурный штормовой день, находясь примерно на широте Нью-Йорка, шел в Бордо. Старший штурман Лангнер стоял на мостике. До конца перехода оставалось, совсем немного. Он вошел в рубку и стал определять место судна. Через несколько минут старший штурман записал в вахтенный журнал:
"29 марта 1944 года, 08.00. Скорость-10 узлов. Курс - 80°. Координаты: 36° сев. широты, 34° зап. долготы. На борту все в порядке".
* * *
Выпускник морского училища фенрих Вильдхаген стоял на мостике подводной лодки "U-43". Лодка шла малым ходом, с трудом преодолевая мощные валы разбушевавшейся Атлантики. Ветер сердито срывал гребешки волн, серыми потоками швырял их на верхнюю палубу. Вильдхаген плотнее прижался к ограждению мостика. Рядом с ним находились вахтенные сигнальщики, наблюдавшие за горизонтом Они готовы были каждую секунду, услышав сигнал тревоги, скользнуть через узкий рубочный люк внутрь лодки.
"U-43" входила в состав флотилии подводных лодок, развернутых в Атлантическом океане, там, где обычно проходили американские конвои. Каждая лодка получила от командования определенный квадрат, в котором она производила поиск, нетерпеливо ожидая появления добычи. Целыми неделями команда видела только воду и небо. Еда, сон, вахта - в таком размеренном ритме протекала жизнь моряков в этой стальной сигаре. Легкие с трудом вдыхали спертый воздух в отсеках. Все: одежда, волосы, тело - пропахло соляром и потом. Глаза воспалились, подводники то и дело облизывали губы, растрескавшиеся от соленой морской воды
Вахта фенриха Вильдхагена подходила к концу. Даже резкий восточный ветер, дувший от берегов Испании, не мог выветрить запаха, которым пропиталась его одежда. Белье и свитер липли к вспотевшему телу. Для Вильдхагена это был первый боевой поход. Он был готов перенести все тяготы похода, представься ему случай отличиться. Фенрих хорошо помнил, как всего лишь несколько недель назад он и его приятели по училищу прямо-таки рвались в бой.
Примерно с час назад "U-43" получила оповещение о появлении самолетов противника. Возможно, это были воздушные разведчики, обеспечивавшие переход американского конвоя.
Вскоре послышался топот сапог по трапу. Смена! Первый помощник командира обер-лейтенант Краус обернулся к Фенриху:
- Сдайте вахту!
Тот, насколько позволяла качка, лихо вытянулся и отрапортовал:
- Слушаюсь, господин обер-лейтенант! Курс: триста градусов; оба дизеля - малый ход!
Обер-лейтенант Краус двумя пальцами дотронулся до козырька фуражки. Находившиеся на верхней палубе матросы после сдачи вахты протискивались через рубочный люк и сразу попадали в затхлую, душную атмосферу подводной лодки.
Вильдхаген, нерешительно потоптавшись на месте, обратился к первому помощнику. Глаза его сверкали, голос слегка дрожал:
- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, час назад принято оповещение о самолетах противника.
На лице Крауса появилась ироническая улыбка. Еще бы, ему это давно известно!
- Удастся ли нам перехватить конвой? Я боюсь, что мы его пропустим и он пройдет севернее. - Взволнованный Вильдхаген, казалось, требовал ответа, однако обер-лейтенант смерил его презрительным взглядом: "Зелен ты еще, мальчишка, слишком суматошный и болтливый".
Затем, словно что-то вспомнив, Краус небрежно произнес:
- Фенрих, постойте несколько минут за меня на мостике. Мне надо спуститься вниз.
- Слушаюсь, господин обер-лейтенант! - обрадованно воскликнул Вильдхаген, желавший хоть чем-нибудь угодить первому помощнику командира.
Краус, не торопясь, спустился по скоб-трапу в центральный пост:
- Не видели командира?
- Он у себя, господин обер-лейтенант, - ответил кто-то.
Краус постучал в стальную дверь:
- Разрешите, господин капитан-лейтенант?
Не дождавшись ответа, он вошел в тесную каюту и увидел командира, сидевшего за небольшим столом.
- Господин Краус? - удивленно поднял тот глаза на вошедшего. - Что привело вас ко мне?
Молодой командир подводной лодки "U-43" капитан-лейтенант Тен Бринк не любил своего первого помощника за чрезмерное рвение, излишнее любопытство и, пожалуй, даже за некоторую нагловатость.
Краус всегда чувствовал себя неуверенно под взглядом Бринка. Ему казалось, что командир видит его насквозь.
- Видите ли, господин капитан-лейтенант, у меня неспокойно на душе, и мне хотелось бы поговорить с вами. - Краус откашлялся.
- Вы заинтриговали меня, господин Краус. Что же случилось?
- Речь идет о Геммеле, трюмном машинисте, и о нашем фенрихе. Я слишком часто вижу их вместе.
Тен Бринк удивленно поднял брови:
- Ну и что же?
Краус чуть было не вскипел от злости, но вовремя сдержался. Видимо, командир притворялся, что не понимает. Проклятое высокомерие! Такое вызывающее спокойствие!
- Господин капитан-лейтенант, - стараясь говорить спокойно, снова начал Краус, - вы знаете не хуже меня, что Геммель не так давно был разжалован. Почему - вам тоже известно.
Командир поднялся.
- Благодарю вас за напоминание. Однако что вы хотите этим сказать? - В тоне Тен Бринка послышались нотки, в которых было нечто более серьезное, чем простое нетерпение.
Краус почувствовал, что беседа принимает характер принципиальной ссоры. В душе он был доволен, что ему удалось наконец вывести Тена Бринка из равновесия. Он еще ни разу не видел командира в таком состоянии. Глаза Крауса сузились, в них забегали злые искорки.
- Господин капитан-лейтенант, я отвечу на ваш вопрос не как первый помощник командира, а как представитель национал-социалистской партии в соединении. - Краус произнес это с угрозой, медленно, подчеркивая каждое слово. - Я считаю себя обязанным не только заботиться о воспитании команд подводных лодок нашей флотилии в национал-социалистском духе, но и обращать внимание на мировоззрение каждого подводника. В особенности на нашей лодке.
- Нет, позвольте! - резко прервал его Тен Бринк. - Я полагаю, господин обер-лейтенант, что вы зашли слишком далеко. "U-43" находится под моим командованием!
Капитан-лейтенант дрожал от возмущения. Ему. стало ясно, что Краус провоцирует его.
Обер-лейтенант понял, что пора немного отступить.
- Разумеется, я имел в виду не власть командира, находящуюся, несомненно, в ваших руках. Только… - и снова в его голосе зазвучали угрожающие нотки, - только там, где служу я, должен царить безупречный порядок. Это же, в конце концов, и в ваших интересах, господин капитан-лейтенант!
Тен Бринк вначале растерялся. Он не знал, что ответить, так как прекрасно понимал, какие неприятности мог ему причинить этот уполномоченный нацистской партии.
- Ну, так прошу, в чем же дело? Расскажите мне поподробней.
- Особенно рассказывать нечего. Фенрих слишком много времени проводит с этим Геммелем. Юноша происходит из хорошей семьи. Его отец служит в министерстве иностранных дел, там он на хорошем счету. Много лет состоит в нашей партии. Он очень любит своего сына. И я не хочу, чтобы Вильдхагена испортили дурным влиянием!
- Испортили? Кто? Геммель?
- Вот именно. Ведь Геммель не изменился. Ему просто повезло, что сейчас он служит простым трюмным машинистом. Просто повезло. Ведь, собственно, за высказывания, которые он позволил себе тогда в трактире в Вильгельмсхафене, он заслужил большего наказания.
- Но ведь его вина так и не была доказана в ходе расследования, - прервал Тен Бринк своего помощника.
- Доказана или не доказана - еще неизвестно. Конечно, некоторые свидетели погибли или просто покрыли его. Для меня ясно, что Геммель позволил себе враждебные выпады. Я не сомневаюсь, что он коммунист, и добьюсь, чтобы его взгляды и поведение до и после тридцать третьего года были проверены самым тщательным образом.
Тен Бринку пришлось приложить немало усилий, чтобы сдержаться и не наговорить ничего лишнего. Как противен этот шпик! Он, командир, - военный человек и с подобными делами не хочет иметь ничего общего. Геммель его подчиненный, причем один из лучших!
- Не забывайте, господин Краус, что у Геммеля погибли два брата на Востоке. Это ведь кое-что значит. Не у всех это проходит бесследно, и кое у кого, - Тен Бринк умолк, подыскивая подходящее слово, - может иногда вырваться непродуманное замечание.
Командир сделал неправильный ход, но заметил это слишком поздно. Краус немедленно прореагировал:
- Господин капитан-лейтенант, я очень удивлен. Если оба брата Геммеля погибли, то ведь они отдали свою жизнь за фюрера и народ! Это не основание для отчаяния. И, кроме того, вы сказали "вырваться". Вот именно! Вырваться может у человека только то, о чем он думает.
Тен Бринку стало жарко. Черт бы побрал этого нациста! В какое положение он ставит командира! Превращает его в обвиняемого! В своем рвении он прямо-таки из кожи вон лезет. Но ведь, в конце концов, сейчас идет речь об авторитете командира! Тен Бринк, повысив голос больше, чем это было нужно в таком маленьком помещении, произнес:
- Господин Краус, у меня нет оснований подозревать Геммеля. Как трюмный машинист, он хорошо справляется со своими обязанностями, и выполняет их вполне добросовестно. Я не могу. помешать вам заняться этим человеком, на только в свое время. Я не желаю и не потерплю, чтобы в боевом походе на корабле начались недоразумения, которые могут стоить нам жизни. За лодку отвечаю я!
Краус стоял, вытянув руки по швам. На его лице застыло злое, язвительное выражение.
Командир взглянул на часы:
- Между прочим, разве сейчас не ваша вахта, господин Краус?
- Я попросил фенриха на некоторое время подменить меня.
- Нет! - Командир ухватился за этот спасительный якорь, который первый помощник, сам того не желая, бросил ему. - На лодке так не было и не будет! Запомните это, господин обер-лейтенант! Фенрих отстоял свои четыре часа в шторм и непогоду, а сейчас, как и все остальные, должен отдыхать. Мне кажется, что воспитание нужно начинать с личного примера! Надеюсь, мы поняли друг друга?!
Когда за Краусом закрылась дверь, Тен Бринк облегченно вздохнул. У него появилось ощущение, словно воздух в каюте стал чище. Медленно он подошел к креслу и сел, устало облокотившись на стол. Да, в этом споре он был слишком мягок. Почему он не выступил более решительно против этого представителя нацистской партии? Лодка в порядке. На ней царит дух доверия, являющийся гарантией, что все выдержат напряжение и трудности боевого похода! Ну до чего отвратительный тип!
Тен Бринк сердился в этот момент не только на Крауса, но и на самого себя. Что с ним случилось? Взгляд его упал на портрет жены в тонкой серебряной рамочке, стоявший на полке над койкой. Казалось, она смотрит на него немного насмешливо. Милая Ютта… Что знает она обо всем этом? Внезапно жена показалась ему совершенно чужой. Тен Бринк даже испугался. Разве что-нибудь изменилось? Разве он больше не любит ее? Едва ли это могло случиться. Только… Разговор с Краусом еще больше усугублял неприятное чувство, возникшее у него еще несколько недель назад, во время последнего отпуска. Тесть Бринка выглядел таким надутым, важным. Они чуть было не поссорились тогда, но, спасибо Ютте, она вовремя вмешалась. С тех пор он чувствовал себя расстроенным. Однако никак не мог избавиться от такого неприятного балласта. Конечно, он мог ошибиться и рассматривать политику только со своей точки зрения, ограниченной маленьким стальным мирком. Но, во всяком случае, слова "фюрер и народ" или "предвидение" вызывали лишь отвращение, он не мог их равнодушно слышать. В разговорах, ведущихся Краусом, Бринк усматривал самонадеянность, которая постоянно напоминала поговорку: глупость и чванство неразлучны.
Для командира подводной лодки каждый человек незаменим. И у него своя точка зрения на поведение людей. Пусть другие считают себя великими стратегами. Ему до них нет дела. У него более скромные задачи. У каждого своя судьба, свои слабые и сильные стороны. В военных условиях не было возможности выбирать людей, их нужно было брать такими, какие они есть. И надо было сколотить из них хорошую команду.
Тен Бринк рывком снял галстук. "Но, если команду держать в повиновении с помощью угроз и выслеживания, сколько тогда краусов потребуется", - продолжал размышлять командир.
Стук в дверь прервал его раздумья. Радист передал капитан-лейтенанту только что принятую радиограмму. Тен Бринк быстро пробежал ее глазами и удивился.
- Вы не ошиблись при разборе? - спросил он радиста.
- Никак нет, господин капитан-лейтенант, все в порядке. Проверял несколько раз.
Тен Бринк внимательно прочел еще раз:
"От штаба руководства войной на море. С 6 апреля прекратить боевые действия в квадрате "Z-З".
- Гм… Немедленно подтвердите получение!
Как только радист вышел, командир открыл журнал боевых действий и записал: "29 марта 1944 года. Координаты: 36° сев. широты, 34° зап. долготы, курс - 300. Ход - 3 узла. Особых происшествий нет",