Он затих и вскоре захрапел. На новом месте Бурцев долго не мог уснуть. Вся жизнь мысленно пробегала в его голове. Ему уже за двадцать пять, а что он видел в этой жизни… Тяжелое детство. Помнит, еще подростком был, как умер отец. Пахал на тракторе день и ночь. А однажды вечером пришел с работы, лег, а утром не проснулся. Сердце отказало. Соседи говорили, видать не грешил, легкой смертью умер. Только ему да младшему братишке не легко было. Мать одна работала в колхозе, а летом и ему приходилось зарабатывать, чтобы хоть как-то поправить полуголодную жизнь. В школе учился хорошо. Мечтал окончить институт, но не пошел по двум причинам. Первая, боялся конкурса с городскими, так как в сельской школе учили по сокращенной программе. Всю осень школьники работали на колхозном поле (убирали кукурузу, которой были засеяны почти все колхозные поля), а потом упущенное догоняли бегом в ущерб учебе. А вторая, наверное, самая главная причина - знал, что мать студента и школьника не вытянет. Подумал он и твердо решил поступать в военное училище. То, что в душе он не офицер, Бурцев это понимал. И особенно возненавидел он эту службу, когда увидел равнодушие и несправедливость, царившую в армии. Еще в училище он видел, как сынки высоких военных чинов начали кутить, проигрывались в карты, учились как-нибудь из семестра в семестр, их тянули за уши; и как после окончания училища они получали распределения в лучшие места. Уже на первом году службы лейтенантом Василий увидел всю суть армейской жизни. На вышестоящую должность назначались люди только с одним качеством: выдвиженец должен быть чьим-то сыном, зятем, братом, племянником высшего чиновника. Так как ходатайство вверх шло по телефонному звонку, то этих выдвиженцев в армии называли "позвоночными", а их покровителей "мохнатой лапой".
В армии царил беспредел. Солдаты избивали в казармах друг друга. Старослужащие глумились над молодыми. Их поднимали по ночам, били, подвешивали ремнями к трубам отопления. В виде экзекуции отпускали пряжками по голому заду до ста пряжек за один сеанс, заставляли мыть ступеньки снизу вверх. Молодым не давали, есть хлеба, мяса, масла. Они выполняли всю черную работу за старослужащих, подшивали им воротники, чистили обувь так называемым "дедам". Деды забирали у молодых деньги, скудное солдатское жалование и то, что присылали родители почтовыми переводами. К этому были и причастны прапорщики - старшины рот. Они не выдавали порой совсем получки солдату под видом закупки им крема для обуви, зубной пасты, мыла, а деньги оказывались в их карманах (хотя всё это должно было выдаваться со складов, но, как правило, до солдат не доходило).
Особо непокорным ломали челюсти, отбивали почки, селезенку, разбивали мошонку. И всю эту банду нельзя было отдать под суд, потому что, создавалась видимость благополучия на всех уровнях, и безобразия эти прикрывались. Существовала директива Главного политического управления. В этой бумаге, составленной военными чиновниками, критерием оценки той или иной части была не боевая готовность, выучка и мастерство, а количество нарушений воинской дисциплины в полку, батальоне. Их называли палками. За палку считалась гибель или судимость человека, самовольный уход. Так, один человек мог принести сразу несколько палок. Скажем, избивали молодого солдата, и он, не выдержав, самовольно уходил из части - это одна палка. С целью переночевать забирался кому-нибудь в дачный домик, съедал там банку огурцов, брал гражданскую одежду, переодевался. Это воровство, считаем, другая палка. А если он от безысходности повесился - третья.
Продвижение по службе, а также просто нормальная жизнь офицера от лейтенанта до генерала зависела от этих палок. Если, скажем, вновь прибывший командир полка захотел навести порядок, ему пришлось бы неминуемо кого-то отдать под суд военного трибунала. Ему бы это не дал сделать командир дивизии, потому что количество палок в дивизии зависит от количества этих же палок в подчиненных ей полках. Поэтому сокрытие преступлений было всеобщим, начиная от командира взвода и заканчивая командующим армии, округа.
Беспредел, безысходность породили пьянство среди офицерского корпуса. Бурцев вспомнил, как их командир роты в пьяном виде избивал шваброй самовольщика Павлова, а два командира взвода держали Павлова за руки. Он почти каждый день уходил в самоволку, по ночам рота бегала, искала Павлова. Его находили с пьяными девицами в подвалах, в общежитиях, в вагончиках, но отдать под суд ротный его не мог. Вернее, он подавал рапорт, но пройти инстанции командира батальона, командира полка и дивизии, а самое главное, их заместителей по политической части было невозможно. "Не армия, а какой-то дракон, пожирающий сам себя с хвоста", - думал Бурцев. Как ему выбраться из этого лагеря заключенных, куда он попал по воле своей судьбы? Уволиться, уйти по собственному желанию, исправить свои ошибки молодости… Но как уйти? Если по болезни, так надо пройти психушку или иметь такую болезнь, чтобы быть никому ненужным инвалидом. Если уйти по дискредитации, надо стать спившимся человеком. Как быть? Этот вопрос крутился у него в голове.
Проснулся он утром от шагов по комнате и в коридоре. Холостяки, хлопая дверью, уходили на работу.
- Гена сказал: - Вставай быстрее, а то вертолет будет.
- Какой вертолет?
- Пролетишь в столовой. Там всегда не хватает, опоздавшие пролетают.
- А чего, там больше не могут приготовить? В том полку, где я служил, офицеров кормили неплохо. А тут, воруют, наверное.
- Не знаю, им там виднее, отходов будет меньше. Как в том анекдоте. Генерал приехал полк проверять, ну, и прямо в столовую. Спрашивает солдат: "Сынки, как вас кормят?" - "Хорошо", - отвечают, наученные командиром взвода. "А порций вам хватает?" Они в ответ: "Хватает, ещё и остается". А он им стандартный вопрос: "А отходы куда деваете?" Командир об этом не предупредил солдат, и вопрос поставил их в тупик. Они замолчали, но молчанку разрешил самый находчивый: "Съедаем, товарищ генерал, еще и не хватает".
- Шутка шуткой, Гена, а я вот видел вчера своими глазами всё это. В той части, где я служил, старослужащие не дают молодым есть в столовой. А с тыльной стороны столовой бочки с отходами стоят, так молодые забегают за столовую, из этой бочки куски хлеба достают и едят.
- В нашем полку не лучше. Еще не то увидишь. Недавно двух молодых в госпиталь увезли, меньше сорока килограммов весу было.
Разговоры о еде заставили Бурцева пошевелиться. Буквально через десять минут с Геной он оказался в столовой. Там уже сидели вчерашние его попутчики. Валера шутил по поводу ночлежки, двое других молчали, жуя уже остывшие макароны по-флотски.
Мимо столика с подносом в руках пробежала девушка.
- Что, здесь разве официантки обслуживают? - удивился Бурцев.
- Нет, это "греческий зал", - там командир, его замы, сюда бегают, когда жены завтрак забывает им приготовить; пробу снимают, а потом в книге расписываются, ну или кто с комиссией приезжает.
- А как девушку звать?
- Ася… Понравилась? Служит солдаткой в батальоне.
Девушка возвращалась с пустым подносом назад.
- Какие люди, - шепотом произнес Валера, быстро доедая свой хлеб, наспех запивая чаем.
Бурцев только после этого внимательно посмотрел на Асю. Высокого роста, как говорится, ноги от ушей. Белые кудрявые волосы закрывали её тонкую шею, носик был слегка вздернут, на её щечках были заметны конопушки. Она вполне соответствовала его представлениям об идеале красоты. Из-за соседнего столика с шумом вскочил Валера, подхватив свою тарелку и стакан с недопитым чаем, убежал за девушкой за перегородку.
- Где тут помыть тарелочку? - раздался его голос из-за перегородки
- Мы посуду моем сами, - со смехом ответили девушки.
В дальнейшем было трудно разобрать голоса. Только на шутки Валеры девушки отвечали звонким, как колокольчик, смехом. Наблюдая за этим, невозмутимый Гена, дожевывал свой завтрак, кивнул на поварскую и заметил:
- Шустрый, на ходу подметки рвет. Только не его полета птица.
- Почему? - спросил Бурцев.
- Есть петушок посолидней. Она два года у нас. Многие пробовали, не получается.
- Что, крепость неприступна?
- Нет, она то может и доступна, да начальник штаба полка майор Щеглов, говорят, многим из-за нее кровь попортил. Как заметит, какого офицера возле нее, так и давай его во все дыры совать - все командировки, все воскресные да праздничные наряды его. Сегодня пришел с караула, он его завтра в патруль, пришел с патруля - он ещё куда-нибудь, и так по пятнадцать нарядов в месяц. Начнет кто-нибудь жаловаться, а он идет проверять занятия, чтобы конспекты были и подготовку по всем правилам. Потом в приказ включит, - взысканий навешает офицеру, как у сучки блох, и попробуй потом отмыться. Причем сам офицера не трогает, а отдерет комбата за то, что дела у этого офицера плохи во взводе. Ну, а комбат со своими замами так на бедолагу навалятся, что ему через пару месяцев не только на Асю, на белый свет смотреть не хочется.
- А она ему, что, родня, какая? - спросил Бурцев.
- Какая родня! Командир батальона майор Хромов её на стройке где-то откопал. Тут электростанцию строят, а она на бетонном узле работала. Когда хранилище строили, Хромов на стройке бетон и раствор "зарабатывал". Говорят, посмотрел на неё - кругом пыль, цемент, и такое добро в пыли пропадает. Забрал он её к себе в батальон на должность писаря. Жена его в это время где-то на юге вместе с детишками отдыхала. Ну, вот, значит, они вместе по ночам с Асей и писали. Так недельку пописали. Увидел её начальник штаба и забрал в штаб. Но слухи про хромовскую пассию уже тогда ходили. Всего три дома, всё на глазах. Как узнала жена Щеглова, что Ася в штабе работает, утром провожала мужа, а вечером встречала у самых дверей штаба. А они всё равно где-то умудрялись уединяться. Посмотрел на это блядство командир и отправил Асю в столовую, внештатной официанткой тот зал обслуживать. Так что, этому шустрику не видать Аськи, как своих ушей.
После столовой Бурцев отправился в свою роту. Это была рота второго батальона, командиром которого был тот самый Хромов. Вопреки ожиданиям Бурцева, он оказался небольшого роста, уже лысоват, а под его кителем просматривалось круглое брюшко. Увидев его, Бурцев представил стройную Асю рядом с ней лысоватого круглого Хромова и улыбнулся.
- Вы чего улыбаетесь, товарищ старший лейтенант? - спросил Хромов.
- Я всегда улыбаюсь хорошим людям.
- Вот как, Василий Петрович! Если Вы уже сейчас считаете меня хорошим человеком, то мы с Вами сработаемся. Меня зовут Александр Степанович.
Потом он представил сидевшего рядом замполита батальона капитана Варежкина. После знакомства Бурцева представили личному составу роты. По штату в роте было шестьдесят человек, однако, в строю было не более тридцати. Остальные только числились и были неизвестно где. В штате роты стояли какие-то женщины, которые работали в штабе дивизии. Все должности сверхсрочнослужащих были заняты спортсменами, которые находились в спортивном клубе округа, там и проходили службу. Они якобы защищали честь полка на спортивном поприще. Никто никогда не видел их в глаза. А какие у них достижения и в каком виде спорта - на этот вопрос ответить не мог, наверное, и сам командир полка.
Когда Бурцев обратился к Хромову разъяснить положение дел, тот ему ответил:
- Чего ты хочешь, старший лейтенант. У меня в штате управлении батальона прапорщик - мертвая душа, любовница комдива. Квартиру в городе ей дали, дома сидит, манду в дежурном режиме держит. Пойди, задай ему вопрос, почему, мол, нарушаете штатную дисциплину, он тебе ответит. Так что не задавай глупых вопросов, молча принимай роту и командуй.
В роту Бурцева попал и весельчак Валера Шилов: он принимал взвод и был удивлен наличием "мертвых душ" больше, чем Бурцев. Единственное, с кем повезло Бурцеву - это со старшиной роты. Прапорщик Девятников был рассудительный, в возрасте человек. Свое дело он любил, все имущество роты было учтено, аккуратно разложено, поэтому Бурцеву хватило двух часов, чтобы сосчитать всё вещевое имущество роты. Девятников оказался запасливым мужичком. Недостач не было, а, наоборот, были небольшие излишки. Вспомнив о проведенной ночи, Бурцев взял свежие простыни, наволочку и собрался идти на обед. Но к нему подошел дежурный по роте Мамонгулиев:
- Таваристь старший лейтенанта! - прокричал он, приложив руку к пилотке. - Тебя дежурная по пальку завет.
Бурцев с трудом понял, что от него хочет Мамонгулиев. Он подозвал Девятникова:
- Он же по-русски почти не говорит. Зачем вы его дежурным по роте поставили?
- А куда его ставить? Их, таких "чурок", больше половины роты. Этот хотя бы что-то говорит, а есть "азеры", которые с гор спустились и ничего не говорят. Куда их ставить? А славян в роте всего человек десять.
Прибыв в штаб, Бурцев узнал у дежурного, что его вызвали к командиру полка на беседу.
Бурцев уже узнал, что командир полка Егоров Егор Иванович уже два года как командует полком. В этом же полку был начальником штаба, поэтому его считали старожилом. Бурцев вошел в кабинет, приложив руку к головному убору, доложил о своем прибытии. Егоров внимательно посмотрел на него и предложил ему сесть. Вид Егорова напоминал Бурцеву этакого "батю". Широкоплечий, крупное мясистое лицо, черные курчавые волосы. Беседа длилась не более пяти минут. Вначале Бурцев рассказал о себе, потом командир задавал вопросы, касающиеся личной жизни, а также по краткой характеристике техники и вооружения.
Так на новом месте в глазах командира полка Бурцев из неумехи-взводного превратился в грамотного, ориентирующегося в любой обстановке ротного командира. Окрыленный успехом, он буквально вылетел из кабинета.
Когда Бурцев зашел в квартиру, то увидел спящего Геннадия.
- Ты, что, и на службу не ходил? - спросил Бурцев.
- Почему не был, был. Я после развода сразу пришел.
- А чего так?
- Что там делать? Роту отправили на комбинат на заработки. Взводного с людьми отправил. Написал расписание на следующую неделю. Больше делать нечего, пришел домой.
- А как же ты за час написал его?
- А чего его придумывать. Старое переписал, занятий всё равно не будет.
По прежнему месту службы Бурцева занятий тоже не было, но он раньше думал, что это только в их полку, а оказывается и здесь то же самое.
В соседней комнате сидели два человека. Они были в майках, в брюках, но без носков. К их лицу неделю не прикасалась бритва. На столе стояла пустая консервная банка до краев наполненная окурками и горбушка хлеба. Возле стола стояла огромная молочная фляга на сорок литров. Крышка фляги была приоткрыта и оттуда распространялся запах хмельного.
- Что сейчас, утро или вечер? - спросил один у Бурцева.
- Обед, - ответил тот.
- А какой сегодня день?
- Ты дни потерял что ли?
Гена махнул рукой и подозвал Бурцева к себе:
- Не трогай, а то в драку полезет.
- Что они пьют?
- Бормотуху. Заливают флягу водой, кидают ржаной хлеб, сахар и дрожжи. Закрывают флягу крышкой, неделю она прыгает под кроватью, не дает спать, а потом открывают и жрут.
- А когда они на службу ходят?
- Вот как раз ту неделю, когда брага зреет, а всё остальное время в кайфе. Их трое было, да один прошлой зимой уснул на улице, отморозил ноги и руки. Ногу ампутировали, списали "на берег" где-то на гражданке допивает.
В обед Бурцев опять увидел Асю. Он смотрел на неё, и ему хотелось дотронуться до её руки. Но этот назойливый Шилов всё время крутился около неё. Ася кокетничала, шутками отвечала на его приставания. В Бурцеве всё кипело внутри. Он злился на Шилова. "Если бы были разрешены дуэли, - думал он, - я бы вызвал этого юного шутника на дуэль и посмотрел, как бы он шутил тогда". От этой мысли кровь ударила в лицо, лицо покраснело, скулы задергались. Проходя мимо, Ася взглянула на него. Их взгляды встретились, и ей стало вдруг всё ясно - он влюбился и тайно ревнует. Не доев свой обед, Бурцев вышел. На службу он не шёл, а скорее побежал. Он твердил себе, что всё это глупости, что ему нет никакого дела до этого Шилова и Аси. Шилов теперь его подчиненный и он не имеет никакого права вмешиваться в его личную жизнь. На службе, занявшись приемом роты, он понемногу стал отходить. Он представлял себе, как примет роту, как займется обучением солдат. Он не будет спать в служебное время, как его сосед Гена. До осени и итоговой проверки за год оставалось всего два месяца. Конечно, рота была без командира больше, чем полгода. Многое упущено, необходимо много работать, но он будет учить их днем и ночью стрелять, водить технику, бегать кроссы, заниматься на гимнастических снарядах. Он сделает их выносливыми, сильными. Ему поможет в этом Шилов: он только пришел с училища, наверняка, привез новую методику по обучению солдат.
Замечтавшись, Бурцев не заметил, как к нему подошел замполит батальона капитан Варежкин.
- Вы знаете, - начал он, - замполит полка майор Шорников приказал нашему батальону изготовить наглядную агитацию вокруг плаца. Наглядная агитация - это огромные кубы высотой два метра, сваренные с уголка, с четырех сторон обшиты алюминиевыми листами. На этих листах пишут слова: "КПСС", "РЕШЕНИЯ 25 СЪЕЗДА В ЖИЗНЬ", ну и другие лозунги. Таких кубов должно быть двадцать штук. Сами кубы надо вкопать в землю и бетоном залить, чтобы ветром не сдуло.
- А мне, зачем это знать, товарищ капитан? - ответил Бурцев.
- Этот уголок, алюминий и бетон надо заработать на стройке. Тут недалеко электростанцию строят. Замполит полка с прорабом договорился. Он приказал твою роту отправить на месяц на стройку.
- Так я же ещё роту не принял! Надо провести строевой смотр роты, принять технику.
- Ну, и принимайте, а Шилов поедет завтра с людьми на стройку.
- А как же я без механиков-водителей? Необходимо запустить двигатели, проехать хотя бы метров сто.
- Вы уже пять лет, как училище закончили, а всё еще училищные замашки. Я вам передал приказ, вот и выполняйте, - с этими словами Варежкин развернулся и вышел.
- Вот тебе расписание занятий, вот тебе вождение и стрельба, - подумал Бурцев, - а сколько же надо стального уголка, алюминиевого листа, краски, а главное, сколько рот будет оторвано от занятий, если в каждой части по велению дурака из Главного политического управления делают такую чепуху.
Время шло быстро. Месяц пролетел почти незаметно. В столовой Бурцев каждый раз видел Асю. Шилова не было, он приходил со стройки поздно вечером. Пищу возили в солдатских термосах прямо туда. Теперь Бурцев мог спокойно смотреть на Асю. Она это понимала, и как только он приходил, появлялась в зале или выглядывала из поварской.