- Вот благодать, и денег на одежду не надо, ходи круглый год голый, - позавидовал Пашка.
Сдружившись с ребятами, Миша не ощущал больше одиночества, и время проходило незаметно. Ему шел уже пятнадцатый год. Как-то, возвращаясь с поля, встретил у колодца Люсю. Надув губы, она с укором произнесла:
- Все со своими мальчишками да с Полканом. Подумаешь, какое счастье. - И, сгримасничав, убежала.
А на следующий день на кукурузном поле мелькнула белая косынка. Миша подошел поближе. Это была Люся. Она показалась ему в эти минуты совсем не такой, какой видел ее всегда, все эти годы. Люся стояла с тяпкой в руках, высокая, стройная. Толстая и длинная коса, свалившись на одно плечо, клонила голову набок, но Люся, не поддаваясь, держалась прямо и смотрела на него требовательно-насмешливо, как на несмышленыша. Такой ее взгляд казался ему оскорбительным, но хотелось, чтобы она смотрела на него только так и долго-долго. Почудилось, что от такого ее взгляда у него начинает кружиться голова, но он и этого не страшился, думал: как было бы хорошо, чтобы она вот такой и оставалась навсегда, чтобы на нее можно было смотреть и смотреть. Всю жизнь.
- Что глядишь? - смутилась Люся. - Вон коровы в кукурузе. - Он так увлекся, что не услышал ее, и она еще громче крикнула: - С корнями рвут!
Миша прогнал коров с поля и поспешил к тому счастливому месту, где осталась Люся, но ее белая косынка уже парила над цветущим льном.
- Ой, красота какая! - вскрикнула Люся, и Миша первый раз близко увидел ее большие голубые глаза, восторженные, широко открытые.
- Красиво, - отозвался Миша, радуясь, что Люся рядом. - А ты не приходила. Здесь хорошо. Много солнца, а в небе птицы вольные.
Потом Люся появлялась в поле не раз, и Миша чувствовал себя самым счастливым из всех мальчишек, живущих на свете.
А она не просто приходила. Она жила своим воображением и шла в степь, чтобы быть ближе к солнцу, небу и Мише, который в последнее время так бесцеремонно и назойливо лез в ее мечты.
Появляясь в поле, Люся собирала цветы, плела венок или, спускаясь к ручью, извлекала из песка вымытые водой разноцветные камешки.
Приметив дружбу детей, Антон Ефимович поделился с женой:
- Книжки, подготовка уроков - похвально, помогает лучшему усвоению материала, а к чему ее походы в поле?
- Да что ты, Антоша? - добродушно отмахнулась Серафима Филатовна. - Совсем ведь дети.
- Потому и беспокоюсь. Возраст небезопасный. Вспомни себя.
- А что вспоминать? Ничего хорошего. Нас, бывало, не отпускали ни на шаг из дому.
- А ты девчонку с пирожочками в поле…
- Антоша! Ты же сам говорил, что теперь другие времена. Ничего плохого не вижу. Ты посмотри, как девочка оживилась, старается мне во всем помочь. А Миша такой хороший, стеснительный, к Люсе относится, как к сестренке.
- И все-таки нужен глаз да глаз.
Серафима Филатовна не изменила своего мнения. Дружба детей радовала ее. Частенько после окончания уроков, которые увлеченно проводил Антон Ефимович, она баловала ребят домашними сладостями, фруктами, орехами.
Однажды вечером положила на стол искусно отделанную деревянную шкатулку.
- Что тут у нас хранится? - таинственно подмигнула мужу.
В ее руке сверкнул массивный портсигар с замысловатыми завитками-инициалами.
Антон Ефимович долго смотрел на них, трогал вензеля дрожащими от волнения пальцами:
- Отцовский подарок к дню моего двадцатилетия. Как давно это было.
"А мне папа прислал часы". - И Миша вспомнил, как на хутор приходил по просьбе отца солдат-инвалид.
Глава 10
Лукьяна Мозгового Оксана застала в приемной председателя исполкома.
- Какими судьбами? - не скрывая волнения, воскликнул Лукьян Филиппович.
- Случайно узнала, что вы здесь… А мой Роман…
- Знаю, милая. Что ж поделаешь. Крепись. Детей в люди выводить надо.
- Ради них и пришла. Нет у нас родней человека. Вместе с Романом вы проливали кровь. Работу бы да какой-нибудь угол.
- Поговорю с председателем. А сейчас поднимитесь на чердак, там я пока ючусь. Жене скажите, что я послал. Приду - потолкуем.
Жена Мозгового встретила ее запросто, радушно, сказала озабоченно:
- Послали его сюда, в кулацкое логово, как партейца. Ни днем ни ночью покоя нет. Кулаки зверствуют, коммуны поджигают, а то и жизни лишают. Председатель-то помоложе, покрепче. А мой? В чем только душа держится… Посылал председатель к дохторам, а он смеется: "Меня на мой век хватит".
Веселый, возбужденный пришел Лукьян Филиппович. Рассказала Оксана обо всем пережитом.
- Главное, что удалось пережить голод. Теперь будем надеяться на лучшее. Поживете у нас, а там, глядишь, что-то подыщем, - сказал Мозговой.
Медленно потянулись день за днем. Оксана старалась помогать хозяйке по дому, но вскоре почувствовала себя неловко. Томила неопределенность. И вдруг появился Лукьян Филиппович. Без предисловий сообщил:
- Радуйтесь, Оксана Акимовна, есть работа в финансовом отделе.
- В финансовом? - спросила разочарованно. - С деньгами дело иметь… Боюсь я.
- Чего бояться? Налоги собирать будете.
- А вдруг напутаю?
- Не страшитесь: там люди грамотные, научат. А если с кулаков и возьмете лишку, не беда. Они с нас три шкуры драли.
За оказанную помощь в трудную пору жизни она никогда не забывала доброту Лукьяна Филипповича и его жены.
Глава 11
Совместная учеба в течение всей зимы сдружила Мишу с Люсей еще крепче. Ведь они были всегда рядом. Весной Миша загрустил - не будет же она весь день с ним на пастбище. А без нее и час черепахой ползет. И все-таки Люся, под различными предлогами, появлялась в поле чаще, чем в прошлом году. Не удавалось отлучиться из дому - встречала Мишу у колодца, и по сияющим глазам ее видел: ждала. И вдруг словно гром среди ясного неба:
- А меня, Миша, в город отправляют на учебу. - Она еле сдерживала слезы.
Миша смотрел на Люсю грустно: неужели их дружбе конец?!
В тот поздний вечер, лежа в постели, Миша услышал из-за стены:
- Понимаешь, Сима, девочке пятнадцатый год, а она не получает настоящего образования. Жить-то ей во времена бурные. Революция продолжается, Сима.
- Но надо же определить, какое девочка дать образование. И потом важно, чтобы она получила приличное воспитание. А как она его сейчас получит, от дома вдалеке? Не представляю.
- А ты представь. Прошли времена, когда воспитанием дворянских чад занимались гувернантки. Ей нужен коллектив, боевой, современный, а не инкубатор. Не надо отгораживать ее от жизни. Отправим-ка девочку в город к Евгению.
- Может, повременим? У Жени, хоть он и брат родной, своих забот по горло. А если всем нам к нему перебраться? - предложила вдруг Серафима Филатовна. Она так боялась отпускать Люсю одну.
- Переедем. Может, скоро, - согласился Антон Ефимович. - А пока без нас там побудет. Решено. Так что давай готовь. Отправим.
- Ну что ж, - вздохнула Серафима Филатовна. - Пусть будет по-твоему. Только, конечно, не в мукомольный. К чему это девочке? Пусть в мукомольном институте учатся ребята. Им сподручнее заниматься зерном да мукой.
В последних числах августа приехал сын Белецких, Евгений, рослый, атлетического сложения, и начал усиленно уговаривать родителей:
- Ну что вы приросли к этому "дворянскому гнезду", когда по стране вот-вот шагнет коммуния? Кончай, папа, хлопоты - и ко мне, в город.
- Думаю об этом, сынок, не так все просто, как тебе кажется.
Люся не скрывала грусти, на вопросы отвечала невпопад. Есть не хотела, и Серафиме Филатовне стоило большого труда усадить ее за стол. А Миша, лежа на траве, думал о том, как скучно, тоскливо будет без нее. И вдруг услышал шорох. Повернул голову - из орешника вышла Люся. Он встал. В новеньком голубом платье, с таким же голубым бантом в косе, она была сегодня особенно трогательно-мила и недосягаема.
- Мы уже едем. Вот собралась. Скажи, будешь меня… помнить? - И подала руку.
Миша взял ее пальчики, бережно пожал, но сказать ничего не смог. Люся, проведя ладонью по его волосам, еще раз спросила:
- Будешь? - И, не ожидая ответа, побежала под горку.
- Буду, Люся! Всегда-а-а! - понеслось ей вдогонку.
После того как Люся уехала, Миша загрустил не на шутку, не мог поверить, что по возвращении домой не увидит Люсю - она где-то далеко-далеко. Ему все еще казалось, что вот-вот неожиданно появится озорная девчонка и, прыснув, покажет кончик языка. Но время шло, а Люся не появлялась. Мише становилось все безотраднее.
А Белецкие думали и о его судьбе. Уже нельзя было тянуть с ответом на письма, полученные от Оксаны. Она просила помочь Мише: "Изболелась душа за него. Как же ему без школы?"
- Я понимаю Оксану, - говорила Серафима Филатовна.
- Материнское сердце - как не понять, - соглашался Антон Ефимович. - Не вечно же мальчику батрачить. Наблюдаю за ним - к учебе жадно тянется, с книгой не расстается, пока не прочитает от корки до корки.
- Он мне нашего Евгения напоминает, - вставила жена, - такой же любознательный, основательный парень.
…Директор Головановской школы крестьянской молодежи, бывший красный командир, обрадовал:
- Для сынишки погибшего конника место найдем, хоть и молод.
Мише пока ничего не сказали, а накануне занятии Серафима Филатовна сообщила:
- Завтра стадо не погонишь. Быстренько в кухню!
Миша стоял в недоумении.
- Что медлишь? Быстренько!
В кухне на табурете стояло корыто с теплой водой. Миша понял, что надо раздеваться. Вымылся до пояса. Обтираясь полотенцем, услышал:
- А теперь приоденемся. - И подала новенькие коричневые брюки и синюю рубашку. На полу стояли блестящие штиблеты.
Перехватив его восхищенный взгляд, Серафима Филатовна пояснила:
- Тоже твои, надевай поскорее.
В коридоре Миша столкнулся с Антоном Ефимовичем.
- Молодец. По-военному справился, - разглаживая усы, похвалил он. - Пошли. "Карета" ждет. Я уже запряг.
Конь шел легко, высоко выбрасывал копытами комья земли.
Через полчаса мягкие, на резиновом ходу дрожки остановились около ворот школы крестьянской молодежи.
- Вот и приехали! - Антон Ефимович молодо соскочил на землю. - Пойдем.
Директора школы отыскали в саду. Заметив их, директор с палкой в руке, круто налегая на левую ногу, пошел навстречу.
- Здравствуйте, Тихон Николаевич! - Улыбаясь, как старому знакомому, Белецкий протянул руку. - Мы опоздали?
- Да нет. Приемная комиссия соберется через неделю. - Тихон Николаевич провел широкой ладонью по крепкому Мишиному плечу. - Школа наша такая, что и общее и специальное образование дадим. Агрономом будешь. Такие кадры селу позарез нужны.
- Парень послушный, умница, - вставил Антон Ефимович, - и трудолюбия не занимать.
- Вот видишь, какую тебе лестную аттестацию дают, - улыбнулся директор. - Таким и будь. У тебя, брат, все еще впереди.
Глава 12
В общежитии - покосившемся бараке - коротко стриженная женщина с метлой в руках спросила:
- Тебе куда? - И, не дождавшись ответа, добавила: - Новенький? В восьмую.
Миша открыл дверь с небрежно нанесенной мелом восьмеркой, а навстречу - два подростка. Чубатый толстяк с редким белесым пушком на верхней губе поинтересовался:
- К нам?
- Сюда прислали.
- Располагайся, но учти: у печки занято.
В комнате ни одной койки, стекла выбиты. Миша смутился, не зная, как быть. Поискать, где получше? Но у выхода столкнулся со светлоглазым, русоволосым мальчишкой.
- Тоже сюда? - спросил тот.
- Сюда, но вот смотрю…
- А что смотреть? Давай поближе к печке.
- Уже заняли. Были тут двое.
- А, это мордатый с пузанком? Не их ли мешки да железный сундук за печкой? Пошли они… Располагайся поближе к очагу, не церемонься. Тебя как?
- Горновой, Мишка.
- А я Колька Сурмин. Подкрепимся? У меня тут целое богатство. - Достал из кармана огурцы и бурые, не успевшие созреть помидоры. - Бери. Порубаем, рванем в леваду за камышом, а то на голом полу ребра поломаем.
Миша поспешно развернул свой узелок.
- И мне хозяйка кое-что завернула. Не хотел брать, обиделась.
- Чудак. Отказываться от харча грех.
В большом льняном полотенце оказалось полбуханки хлеба, сало, кусок брынзы. Колька ахнул:
- Вот это, я понимаю, хозяйка!
- Окна позатыкать бы. Сквозит, как в трубе, - сказал Миша.
- Завтра что-нибудь придумаем, - ответил Колька. - А теперь - за камышом.
Принесли два снопа.
- Бросай рядом. Будем греть друг друга. Станет жарко, - усмехнулся Николай.
И от этой шутки неунывающего хлопца теплее стало на душе.
До наступления темноты ребята побывали на огороде. В пожухлой ботве отыскали несколько скрюченных огурцов, а Николай, кроме того, выкопал две большие морковины.
Спать на сухом камыше неплохо, если бы не адский холод.
- На двоих одну бы ряднину, - прошептал Мишка.
- К тетке Фросе надо махнуть, - ответил Колька, - она у меня одна, и я у нее тоже. Радехонька будет. Сирота я. Ни отца ни матери.
Тетю Фросю ребята встретили в огороде. Она резала на мелкие кусочки желтую тыкву. Увидев ребят, всполошилась:
- Николай! Ай, молодец!
- Это мой дружок, Миша.
- Скорее, скорее в дом, ребятки.
Через несколько минут она пригласила ребят к столу, угощала настоящим чаем и вкусными пирожками, а на прощание сунула Николаю под мышку его большое одеяло, Мише завернула в коврик мягкую, невесомую подушку.
- Матрасики бы вам, - сокрушалась она, - да нет… Обязательно приходите еще.
Тетя Фрося проводила ребят до самой окраины местечка. Эта ее встреча с племянником была последней. Поздней осенью Сурмин узнал, что она внезапно умерла.
Учился Миша успешно, получал по всем предметам отличные оценки. Преподаватели ставили его в пример. Вскоре Мишу единогласно приняли в комсомол, а потом избрали членом бюро. Работа в комсомоле отнимала немало времени, но и учила многому, оттачивала классовое сознание, укрепляла идейную убежденность.
Глава 13
Избранный в состав совета школьной первичной организации Осоавиахима, Миша был назначен помощником руководителя стрелкового кружка и много времени проводил в сооруженном самими учениками тире, выдавал патроны по указанию руководителя кружка Григория Остапенко - бывшего бойца Красной Армии. И еще Миша отвечал за каждую стреляную гильзу. Свои обязанности выполнял с душой, за что получал дополнительно по одному-два патрона. Так натренировался, что бил только в десятку.
- Молодец, - хвалил его Остапенко. - На военное дело силы не жалей. Призовут в армию, а ты - почти подготовленный боец. Осоавиахим - это тебе не игрушка, а настоящая школа закалки и мужества.
- Я, Григорий Васильевич, готов хоть сегодня в Красную Армию, так ведь не возьмут. Годами не вышел. Да и годен ли?
- Годы работают на тебя. Не успеешь и глазом моргнуть, как подоспеют. А насчет годности скажу: стрелок отменный, не хлюпик, сын буденновца. Кому же, как не тебе, доверить службу Отечеству.
* * *
Окрыленный, Миша побежал в столовую. По пути встретил взволнованного секретаря комитета комсомола Петра Довганя.
- Пошли в клуб скорее, - сказал Петр.
- Зачем?
- Как зачем? Тебе разве не сказали? Клава Мунтян умерла.
- Да я же с ней в субботу говорил, здорова была, на хутор собиралась.
- Была с девушками, а когда возвращалась, подстерегли их кулацкие сынки, надругались. Клаву так изуродовали, что и спасти не удалось. Умерла в больнице. Бандюков задержали. Главарем был какой-то Курт.
- Если Курт, то, наверное, Штахель. Я знал его, гада.
Да, Миша не сомневался, что это мог быть только тот самый долговязый негодяй, который бросил тогда песок в глаза избитому и вкопанному в землю пареньку.
* * *
Любимицу школы, заводилу во всех добрых делах Клаву Мунтян похоронили с почестями. А вскоре состоялся суд. Главарей - Курта Штахеля и Петра Рудого - приговорили к высшей мере наказания, остальных - к разным срокам заключения. В школе еще долго кипело негодование по поводу зверства кулацких сынков. Не случайно, когда в начале тридцатого года встал вопрос о ликвидации кулачества как класса, комсомольцы школы откликнулись на партийный призыв с большим воодушевлением. Они посчитали нужным с хуторскими кулаками-мироедами рассчитаться в первую очередь.
Глава 14
Это было в январский морозный день. В лекционном зале школы комсомольцы ждали секретаря партячейки Корнея Степановича Мартынова.
Ребята любили его как родного отца. Несмотря на большую занятость, он, участник революции и гражданской войны, находил время, чтобы рассказать комсомольцам о непобежденной крепости - броненосце "Потемкин", о том, как большевики Черноморского флота готовили восстание, о связях, установленных в канун революции с Женевой, где находился Ленин. С волнением слушали комсомольцы его рассказы о бесстрашном большевике, артиллерийском унтер-офицере с "Потемкина" Григории Никитиче Вакуленчуке, возглавившем восстание, и о том, что похороны партийного вожака превратились в Одессе в политическую демонстрацию трудящихся и моряков.
Много рассказывал Корней Степанович и о жестоких схватках с буржуазией в дни Октябрьской революции, с белогвардейщиной в пору гражданской войны. При этом непременно подчеркивал, что битва с врагами Советской власти не закончена и предстоит долго бороться за коренную перестройку деревни, что эта борьба потребует напряжения моральных и физических сил. Мировая буржуазия, говорил Корней Степанович, никогда не примирится с победой рабочих и крестьян в нашей стране. Потому и не следует забывать ленинского завета - всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться.
О чем скажет Мартынов сегодня?
Дверь распахнулась, и порог неторопливо переступил плотный, невысокого роста, с небольшими черными, как смоль, усами и такими же бровями Корней Степанович. Тепло улыбнувшись, снял на ходу полушубок и направился к трибуне.
- Извините, ребята, за опоздание, - сказал он. - Но что поделаешь? Занесло дорогу, коню по брюхо. Еле пробрался.
И Мартынов повел речь о пленуме райкома партии, на котором обсуждались конкретные вопросы по претворению в жизнь решений ЦК ВКП(б) о коллективизации сельского хозяйства и на этой основа - ликвидации кулачества как класса. А когда закончил выступление и сел за стол, со всех сторон раздались голоса;
- С Демида начать надо! Навалиться на Ракитный! Туда бы добровольцев покрепче!
- Правильно! - согласился Мартынов.
Михаил Горновой подошел к столу в числе первых.
- Миша? - Мартынов улыбнулся ему. - Беседовал как-то с твоей мамашей. Порассказала о хуторском кулачье. Измывались над вами люто.
Михаил подтвердил:
- Еще как, и не только над нами.
Когда в список был внесен тридцать второй доброволец, Мартынов поднял руку:
- Для хутора, достаточно.
Инструктируя добровольцев, Мартынов предупредил: