- Не исключено, что у врага есть оружие. Будьте осторожны. Начинайте сразу, как решено, с Жернового и Штахеля. Остальные вроде потише, но у каждого из вас перед глазами должен стоять Артем Катрич. Вот Миша видел, как его жгли, живьем закапывали в землю. Так, Миша?
- Видел, - глухо отозвался Горновой.
- Ну а Клаву… Все знаете, что с ней сделали кулаки.
И комсомольцы тронулись в путь.
Как только они перевалили через гряду и появились на ее склонах, хутор всполошился: залаяли собаки, кое-где от двора к двору прошмыгнули согнутые фигуры. Когда ребята подошли к дому Жернового, во дворе послышались угрожающие выкрики, закудахтали всполошенные куры, в небо взвилась стая голубей. Выбежав из коровника, Федька бросился в конюшню. Через минуту он, давно небритый, обрюзглый, вылетел из конюшни на лоснящемся гнедом жеребце, рванулся к тыльному забору.
Вилами, как пиками, два комсомольца преградили ему путь.
- Не дури! - предупредили Федьку.
Поняв, что заслон не прорвать, Федька сполз с лошади, пошатываясь, направился в дом. Привели и Демида, который пытался спустить с цепи разъяренного пса.
- Опоздал, Демид Жерновой! - выкрикнул кто-то из комсомольцев, шедших следом. - Иссякла былая прыть!
Демид нервно напрягся, еще больше побагровел, красные глаза выпучились, загорелись злобой, но короткие, к старости совсем искривившиеся ноги заметно затряслись.
Подойдя к Жерновому, Миша в упор спросил:
- Узнаёшь?
- Пастушок! - желчно выдавил Демид, плюхнулся на потемневшую от времени, залосненную лавку и засмеялся истерически.
- Вспомнил? Не забыл, как жег паренька? Тогда, во дворе у Мунтяна?
- Так не я же. Разбирались…
- Только не до конца разобрались. Но за этим дело не станет. А вообще-то сообщить мы пришли тебе: твое хозяйство как кулацкое ликвидируется, а за преступления тебе придется отвечать.
Федька, уронив голову в ладони, неподвижно сидел на табуретке.
А Демид раздраженно шаркнул подошвой, больше нажимая на каблук, как будто стараясь что-то попавшее под ноги растереть в порошок.
Миша почти вплотную подошел к Демиду:
- А помнишь, как заставлял ходить по снегу босиком?
Демид процедил:
- Стар я, какая память? - И вдруг упал навзничь. Послышался гортанный храп.
Федька видел, как отец забился в последних судорогах, но на помощь не поспешил.
- Ну помоги же, отец ведь! - шумнул на него Михаил.
- А чего ему теперь? - буркнул Федька и, наклонившись, вытянул тело отца вдоль лавки.
Глава 15
Школу Михаил окончил вместе с Сурминым, но дальше их пути разошлись. Сурмин не чаял души в технике. Горновой решил продолжать образование. И после года работы в МТС он своего добился.
- Что ж, Мишка, иди учись, - напутствовал его Корней Степанович, теперь уже начальник политотдела Головановской МТС. - Ученые люди нам ой как нужны! Ведь знаешь требования партии о кадрах?
- Кадры решают все! - произнес Горновой лозунг, который с начала тридцатых годов был в стране одним из главных.
Весь народ жил завершением строительства Днепрогэса, и Михаил видел себя специалистом-энергетиком. "Неважно где. Главное, быть у источника движущей силы", - ликовал он, поступив в энергетический техникум. Но нормальная учеба продолжалась недолго. Уже с осени дал себя знать голод. По карточкам учащиеся стали получать вместо хлеба фунт мамалыги , а к концу года и эта норма была сокращена вдвое.
Миша, продолжая учебу, нашел работу, как и некоторые его товарищи, на стройке. Рыли траншеи в каменистом грунте под фундамент будущего мелькомбината.
Многие бросили учебу. Миша не допускал такой мысли, тянул из последних сил, веря, что положение улучшится. Наконец получил письмо от Сурмина. Тот, работая в совхозе, писал: "Мед и здесь не лижут, но жить можно. Так что приезжай".
Оказавшись в вагоне в числе первых пассажиров, с билетом всего до третьей станции - денег до девятой не хватило, - Михаил, не раздумывая, нырнул под нижнюю полку. Вскоре в вагон набилось столько людей, что негде было не только сесть, но и встать. Миша с трудом сдерживал натиск заталкиваемых к нему под полку мешков, узлов, корзин.
Расслабившись, он задремал, но слышал, как под полом ритмично постукивали колеса: "тук-тук", "тук-тук".
Поезд уже несколько раз останавливался, но Миша, считая остановки, знал, что ему ехать еще далеко. И засуетился, когда услышал выкрики проводника: "Реутовка! Реутовка! Выходи, кому до Реутовки!". "Моя станция", - сообразил Миша.
Растолкав поклажи, выбрался из-под полки и, не мешкая, рванулся вдоль вагона. Вот она, дверь. Но чья-то ручища схватила его за плечо.
- Ишь какого дал стрекача. Я те… - услышал угрожающий выкрик.
Переступив через порожек в тамбур, Миша с силой рванулся на ходу поезда в открытую дверь.
Скатываясь в канаву по раскисшему откосу насыпи, он видел, как поезд, скрипя тормозами, медленно пошел к станции. Несколько минут Миша лежал неподвижно, пока поезд не ушел. Стал выбираться из канавы - и почувствовал тупую боль в бедре. С трудом вырывая ноги из липкого чернозема, он еле-еле плелся, не видя на раскисшем шляху ни встречного, ни попутного. Хотелось отдохнуть, но не находилось места, где можно присесть. Земля что жидкая кашица.
Промокший до нитки, но колена в грязи, Миша попал в совхоз только к полудню.
- Ой, Миша! Дружок! Совсем заждался тебя! Организованы курсы трактористов. Меня уже туда зачислили на работу. Давай к нам. Грамоте учить будешь-читать, писать.
- Какой из меня учитель? Ты, Николка, фантазер.
- Вот и будем вместе фантазировать. Но думаю, что тебе и самому придется изучать технику. Трактор - машина не больно сложная, но имей в виду, буду спрашивать по всем правилам. Ясно? - изобразил Сурмин строгость.
- Буду стараться, товарищ начальник! - пошутил Миша.
Через три месяца Горновой сдал своему строгому учителю экзамены, и его зачислили в тракторную бригаду, а через неделю он проложил первую борозду.
- Ну как, друже, устал? - спросил Николай, когда Горновой, передав трактор сменщику, чумазый, появился у вагончика.
- Потерпим.
Миша быстро освоил профессию. И работал, перевыполняя нормы. Уже в середине второй декады посевной его фамилия появилась на Красной доска.
- Молодец, Мишка! - похвалил Сурмин. - Это я тебе как секретарь комсомольской ячейки говорю.
- Брось, Николка. Моих заслуг здесь мало. Вон дядю Гришу хвали.
- Да, напарник у тебя - золото.
Григорий Журба, мужчина средних лет, неторопливый, добродушный, работал на тракторах в совхозе с первых дней организации хозяйства и, отличаясь завидным трудолюбием, заслужил всеобщее уважение. С особым вниманием относился к подготовке молодых механизаторов. Его девиз был прост: "Стального коня - в молодые руки!"
Мишу Журба полюбил, как сына, еще до совместной работы на тракторе, и попросил к себе в напарники. И все шло у них как нельзя лучше, но в самом конце посевной стряслась беда - дядя Гриша заболел воспалением легких, его увезли в областную больницу.
Оставшись один, Миша решил работать и в ночную смену. "Поработаю хотя бы несколько часов, пока не свалит сон", - думал он, заправляя трактор. В это самое время к нему подошел высокий мужчина с лицом, заросшим рыжей щетиной.
- Здоров, вьюнша! - сказал фамильярно и, протягивая руку, отрекомендовался: - Степан Полещук. - Кивнув в сторону трактора, поинтересовался: - Как себя чувствует коняга?
- Да вроде ничего!
Деловито закатав рукава, Полещук полез под капот.
- Проверить карбюратор надо, зажигание.
- Хорошо бы, - отозвался Михаил и подумал: "Видно, знающий".
С утра, отдохнув, Михаил пришел сменять Полещука. Его удивило, что бывалый тракторист так вымазал лицо - блестели только глаза да зубы.
- Устал? С непривычки, что ли? - спросил Горновой.
- Выдюжим!
Вечером Полещук пришел на смену позже других. И хотя за прошедший длинный день можно было умыться - жидкого мыла трактористы получали предостаточно, - Миша увидел своего напарника таким же грязным.
- Не нашел времени умыться? - поинтересовался Михаил.
- Холодной водой такую рожу не отмыть, а горячей взять негде.
- Отработки сколько угодно, зажги костер да и грей хоть бочку.
- Обойдется.
Неумытым Полещук приходил на смену и в последующие дни. "В чем дело? - думал Миша. - Тут что-то не то". Недоумение Михаила усилилось, когда Полещук солнечным утром пришел на смену, намазав после бритья лицо, особенно левую скулу, тавотом. Миша невольно вплотную подошел к Полещуку.
- Что зыркаешь, как на девку? - с плохо скрываемой злобой спросил тот.
- Да так.
Когда Полещук ушел в загон, Горновой задумался: "Не вспомню, у кого видел такое же родимое пятно…"
Глава 16
Белецкие уехали из деревни сразу же, как только Люся была отправлена в город, а Миша устроен в школу. Может, потому и миновали их беды, связанные с перегибами, проявлявшимися в период коллективизации.
В городе Антон Ефимович, не умевший сидеть сложа руки, стал учителем географии и ботаники, к чему когда-то в молодости сильно влекло его, а Серафима Филатовна, вспомнив городскую жизнь в прошлом, устроила на современный лад дом. Лишь не решили пока, как быть с Люсей. Оканчивая школу, она колебалась: поступить в театральное училище или пройти подготовительный курс на рабфаке, а после - в медицинский институт?
Мать, часто беседуя с Люсей о ее будущем, была склонна видеть дочь знаменитой актрисой. Совершенно другого мнения придерживался Антон Ефимович. На этой почве нередко доходило до конфликтов.
- Прошу тебя, мать, - сердился он, - выбрось блажь из головы. Надо думать о том, как поступить в медицинский. У девочки к этому призвание.
Спор разрешился неожиданно: как-то Евгений пришел с работы необычайно оживленный. Стряхивая в передней с шапки снег, прокричал:
- Люсю примут на рабфак. Хоть сегодня. А через два года поступай в любой институт.
- Одобряю целиком, - сказал отец.
Глава 17
У Штахеля память была цепкой.
Услышав фамилию своего будущего напарника, вспомнил детство, далекий хутор в начале двадцатых годов. "Значит, кто-то из тех пастушков здесь", - смекнул он. Рябцову, бригадиру, пока ничего не сказал, а то еще в трусости упрекнет. А вот с Зоськой, по-теперешнему Уховым, поговорить надо. Пронырливый, с беляками - от Питера до Дальнего Востока, а теперь здесь крепко сел на якорь. Ворочает кадрами всего совхоза. Пусть только попробует не признать!
Спустя несколько дней Штахель подался в контору.
- Можно к товарищу начальнику? - спросил он, прикинувшись казанской сиротой.
- Товарищ Ухов заняты, - ответила секретарша. - Зайдите через полчасика.
Проболтавшись полчаса на пустыре за оградой, Штахель вновь появился в приемной.
- Захар Пантелеич у себя. Можете пройти, - сообщила секретарша.
У Штахеля чуть было не вырвалось: "Что еще за Пантелеич?"
Заплывший жиром в неполных сорок лет, Зоська важно восседал в массивном кресле за большим дубовым столом, подперев вздутый живот сцепленными в замок руками. На приветствие ответил слабым кивком. Поднявшись из-за стола и плотнее прижав плечом дверь, спросил:
- Как это вы с Петькой сюда попали! Черт принес Рябцова, а теперь еще и вас двоих сразу. И запомни: перед тобой Захар Пантелеич и никакие мы на земляки.
- Повезло нам, - рассказывал Штахель. - Вышку заменили десятью годами в лагере строгого режима. Там с Петром и отсидели четыре с гаком. Послали разгружать лесовоз. Когда работа подходила к концу, в темноте рвануло баржу. Кругом - паника. Увидел Петьку Рудого. На бревне к берегу плывет. Схватился и я за то бревно.
- А дальше? - просопел Зоська, утирая несвежим платком вспотевшее лицо.
- Около ста верст отмахали. Можно было и больше, да заскулил щенок, свалился - и ни в какую. "Иди, - говорит, - сам. Нет никаких моих силов". Хотел бросить, но передумал. Как-никак земляк.
- Что же опосля?
- На пятые сутки натолкнулись на полустанок, а там и на стрелочника. Не дрогнул Петька, ножом его… Так и стал он с того дня Власом Земсковым. Рыскали, как шакалы, подальше от дорог, от людских глаз. А тут, совсем неожиданно, оказались рядом с большой стройкой. Около нее и лежали в кустах весь день, высматривали. Когда стемнело, перебрались в придорожную канаву. Тут и подвернулся Степан Полещук. Пришлось приласкать…
- Ну ладно, - прервал Зоська. - Зачем ко мне-то?
- Да встретил тут одного…
- Это кого еще?
Штахель рассказал о встрече с Горновым. - Принесла вас на мою голову нечистая сила. Надо выкручиваться как-то. Надумаешь - приходи.
Глава 18
Встреча с Зоськой не особенно обрадовала Штахеля. Без труда понял: тяготился кадровик их появлением. Что касалось работы - ненавидел ее Штахель, как и людей. Над свободой, добытой такими чудовищными усилиями, зло посмеивался: "Какая к черту свобода?! Ходишь в шкуре Полещука и трясешься день и ночь. Морду умыть и то боишься. И эти подозрительные взгляды Горнового. Зоська что? Сидит в кресле. Карандаш, бумага, печать и никакого страха, а тебя того и гляди сцапают. А "Влас" приспособился к комсомольцу Кольке, лижет задницу. Ни на кого надежды нет. Самому свою шкуру спасать надо".
Однажды заметил, что Горновой при заводке трактора слишком близко наклоняется к радиатору. "Во! Этого щенка можно убрать бесшумно и просто", - лихорадочно уцепился Штахель за осенившую внезапно мысль.
Шепнул о задуманном Рябцову, на днях назначенному бригадиром. Тот кивнул одобрительно. "Значит, ему Зоська доверяет. Еще бы, дружки, из одного казачьего полка", - с завистью подумал Курт.
На другой день, прежде чем передать трактор Горновому, он толкнул рычажок магнето на такое раннее зажигание, что при первом прикосновении к рукоятке коленчатый вал должен был дать стремительный рывок в обратном направлении.
- Подлей масла да прошприцуй коробку, - бросил он Горновому, поскорее удаляясь.
Подойдя к бригадному вагончику, обращаться к поварихе за едой не торопился, ждал рокового удара, при этом скручивал трясущимися руками цигарку. И вдруг - вспышка, вскрик. Через несколько минут Мишу, мертвенно бледного, с сильно отекшей рукой, увезли в больницу.
"Сорвалось, - обозлился Штахель. - Две-три недели - и вернется. А дальше? И Зоська по головке не погладит".
А тут еще беда. К ночи живот разболелся. Выпив по совету поварихи кружку соленого кипятку со свежим зверобоем, лег и на какие-то минуты задремал. Проснулся от еле слышного голоса:
- Давай сюда.
Штахель узнал Рябцова.
- Иду, - откликнулся второй.
Это был Земсков. Они легли на траву за сеялкой. Штахель насторожился.
- Зачем звал? - услышал он вопрос бригадира.
- Давит душу, больше не могу.
- О чем ты? - спросил Рябцов, делая вид, что о прошлом Земскова, а тем более о том, как он стал Земсковым, ничего не знает.
Штахель хотел броситься за сеялку и удушить Земскова, но потом решил дослушать все до конца.
А Земсков исповедался, начав с того, как подстерегали и насиловали девушек. Он не скупился на вранье, многие преступления приписывал Штахелю, хотя совершали их оба.
Еще до рассвета, когда Земсков, "очистив совесть", спал мертвым сном, Штахель убедил Рябцова, что терпеть его дальше нельзя ни одного дня. И тот, посоветовавшись с Зоськой, сообщил:
- Земскова порешим.
Сделав очередное свое грязное дело, Штахель сбежал из совхоза, а Рябцов, возвратившись украдкой в вагончик, бесшумно прополз среди спящей смены в дальний угол и тут же притворно захрапел.
Глава 19
Бригадный водовоз гнал лошадь во весь опор. Двуколка, подпрыгивая на кочках, неслась, словно огненная колесница. Боль была настолько сильная, что Миша с трудом сдерживался, лишь бы не кричать. Болела блестевшая, как стекло, рука, но еще сильнее болел бок.
Уже при первом осмотре врачи определили: закрытый перелом со смещением в области запястья правой руки, травма серьезная. Но больше всего беспокоил удар в печень. Именно боль в правом подреберье приковала Мишу к постели крепко и надолго. Только через две недели начал подниматься. И сразу стал упрашивать, чтобы выписали.
- И не думай, - решительно протестовал доктор. - Надо еще подлечиться.
Не переставая думать о причине обратного поворота коленчатого вала, Миша все больше убеждался, что дело это не простого случая. Больше того, он пришел к убеждению, что напарником у него никакой не Полещук, а тот самый Курт Штахель с хутора Ракитного, запомнившийся с детства. Ему показалось, что и того, второго, Земскова, где-то видел.
Был жаркий день, когда Миша выписался из больницы. Свою бригаду отыскал на третьем участке. Она заканчивала подготовку тракторов и сеялок к посевной. У вагончика встретил его водовоз. Крепко обнялись.
- Как вы тут? - спросил Миша, глядя на облупившееся, веснушчатое лицо просиявшего паренька.
Тот удивленно поднял васильковые глаза:
- Разве не слышал? Твой напарник с дружком смотались. Почти одновременно выбыли Журба, ты да их двое. В самую страдную пору.
Миша сразу понял, что неспроста сбежали те двое. С наступлением темноты его позвал Сурмин:
- Пошли поваляемся у скирды. И поговорить есть о чем.
- Охотно, Коля.
- Понимаешь, Миша, - начал Николай, когда они улеглись на свежей соломе. - Думаю, твое увечье, бегство дружков и пассивность Рябцова связаны одной цепочкой. Когда тебя увезли, Полещук сожалел, что такое стряслось, сел на трактор и пахал до самого утра. Приезжали из управления, заглядывали в мотор, крутили, вертели, но так и не поняли, чем был вызван обратный толчок. Потом еще приезжала комиссия во главе с товарищем Уховым. Повздыхали да и уехали.
- Мне кажется, - сказал Миша, - у преподобного Николая Кузьмича рыльце в пушку. Как-то я заикнулся о подозрительном поведении Полещука, так он оборвал: "Кому кажется, пусть крестится!" Мне стало стыдно. Подумал, что и на самом деле возвел поклеп на человека. У меня в то время полной уверенности не было. И только в больнице, поразмыслив, пришел к убеждению, что мне в напарники дали не Полещука.
- А кого же?
- Скажу - не поверишь. У нас в бригаде нашли убежище преступники, кулацкие сынки из Ракитного.
- Не может быть!
- Вот видишь! Даже ты не веришь, хотя теперь все прояснилось.