- Янко, милый мой Янко!
Она судорожно обняла его за шею и крепко прижалась лицом к его груди. Пылающей щекой она чувствовала сквозь кожаное пальто, как сильно бьется его сердце. Он поцеловал ее в лоб, и она тихо заплакала.
- Ты жив, сын мой, ты жив! - шептала она вне себя от радости, нежно поглаживая его шею дрожащими руками.
Затем, как бы спохватившись, она перестала плакать, вытерла синим платочком глаза и начала расстегивать его пальто.
- Раздевайся, раздевайся, - приговаривала она, помогая ему дрожащими руками. - Прости мне мою слабость, просто не верится… Нет, я знала, что ты придешь, знала… А сколько болтали!..
- Но, мама, - улыбнулся Янко Приесол, - я ведь тебе сказал, что приду. Помнишь, когда уходил в армию?
- Да, да, Янко, - ответила она, и ее влажные глаза опять радостно засветились. - Вот посмотри. - Она показала рукой на стол. - Я ждала тебя, вот видишь, чиню твое пальто.
Янко нахмурил брови, но тут же рассмеялся:
- О, ты обо всем заботишься, мама… Ну а теперь знаешь что? - продолжал он сквозь смех. - Я голоден как волк…
- Ой, да что же это я! - сокрушенно воскликнула она и топнула ногой. - Подожди, подожди, вот здесь на полке у меня…
- Тише, мама, - прервал ее Янко, - не разбудить бы кого… Никто не должен обо мне знать, даже дедушка и бабушка.
- Понимаю, понимаю, - согласно бормотала она, хотя в действительности ничего не понимала. Она принялась растерянно хлопотать у плиты, словно бестолковая хозяйка, которая не знает, что подать к похлебке из брынзы, а что к лапше с маком, что посолить, а что посыпать сахарным песком. Потом она вспомнила о сале на полке и дрожащими от волнения руками подала его на деревянном блюдечке. Она долго искала нож, потом отрезала большой ломоть хлеба и, когда Янко принялся за еду, робко спросила сына:
- Как ты пришел? Откуда?
Охваченная страхом и опасениями, она едва осмелилась задать этот вопрос. Мать с ужасом ожидала, что сын прошепчет: "Я бежал, мама, за мной гонятся жандармы". Она не сводила с него глаз и тогда, когда наливала ему молоко в кружку и когда отрезала второй ломоть хлеба.
Проглотив кусок сала, Янко лукаво улыбнулся. Он прищурил левый глаз, как делал всегда, когда шутил, и приложил палец к губам:
- Свалился с неба.
Мать удивилась. Не поверила:
- Ой, шалун ты мой, шалун!
- Да нет, мама, правду говорю… Слыхала ты о парашютистах?
- Ну, это те, которые из еропланов, - не задумываясь ответила она, но, поняв смысл своих слов и их прямую связь с сыном, судорожно схватила его за плечи.
Янко снова лукаво улыбнулся и произнес с полным ртом:
- Ну вот, я тоже парашютист.
Морщины на лбу матери стали еще глубже, она бросила на сына полный отчаяния взгляд, как будто в ней что-то надломилось. Потом, наклонившись к его уху и затаив дыхание, она прошептала:
- А скоро все это кончится?
Она очень боялась услышать в ответ: "Нет". Ей казалось, что до конца войны уже рукой подать, и поэтому у нее неожиданно вырвалось:
- Не бойся, я тебя хорошо спрячу, и пока это…
Сын посмотрел на нее и покачал головой. В уголках его рта все еще таилась лукавая улыбка.
- Нет, мама, - сказал он, - не для этого я пришел сюда.
Он взял ее за руку и посадил рядом с собой на конец лавки, покрытой домашним ковриком, какие делали в Погорелой из пестрых тряпочек, ленточек и бахромы.
- Послушай. - Янко бросил на нее испытующий взгляд, взгляд человека, который знает, чего он хочет. Его голос неожиданно заставил ее вспомнить мужа. Как бы читая ее мысли, он продолжал: - Ведь и отец дрался с фашистами, чего же ты хочешь… Пойми, я должен сейчас же идти в партизаны, - добавил он, понизив голос, слегка раздраженный тем, что мать не понимает такой простой вещи.
Мать испугалась. Ей пришла в голову мысль, что Янко может погибнуть, как погиб его отец в Испании. Она почувствовала, как страх стискивает ее сердце и сжимает горло. Но наперекор этому страху всем своим существом она покорилась Янко. Она не хотела с ним ссориться, была готова во всем угодить сыну. Более бодрым голосом она сказала:
- Ладно, только смотри будь осторожен! - Она прижалась к нему и добавила: - Ты уж скажи мне, как… Что с тобой произошло? Что?
Довольно неохотно он начал рассказывать:
- Ну что же… Попали мы на фронт, а под Одессой ушли к русским партизанам. Там мы скрывались под городом, в катакомбах. Затем меня отправили учиться в Москву, ну а потом, - засмеялся он, - потом меня забросили… Месяц назад, в Восточную Словакию.
Он привлек ее к себе и веселым голосом добавил:
- И вот я у тебя.
- Знаешь, а Пучикова меня все успокаивала, - просияла мать, и ее испуганные глаза ожили. - Она говорила, что ты жив. Один раз меня вызвали жандармы, не знаю ли я чего-нибудь о тебе. Вот тогда-то я и начала догадываться, что ты у русских.
Она поспешно рассказала ему о последних событиях. Говорила торопливо, бессвязно, обо всем, что приходило ей на ум. Коммунисты собираются, приходят из района; доктора Главача глинковцы хотели перевести в другое место; Ондрей Захар - сущий дьявол; Пудляк очень старается; жандармы куда-то убрались, гардисты боятся… На кожевенной фабрике бастовали… Кроме этого мать припомнила все свадьбы и похороны. Янко слушал ее внимательно, кое о чем расспрашивал, кое-что старался запомнить, кое-что вызывало у него лишь улыбку, и он прерывал мать.
- Ой, чуть не забыла! - спохватилась она после паузы. - Когда гардисты хотели забрать у всех радиоприемники, вмешались ребята с кожевенной фабрики. А знаешь, у них у самих-то этих приемников нет, они только у крестьян. Крестьянам это понравилось. Хорошо, что они за них заступились.
Янко припомнилась ива за амбарами, которую он осветил карманным фонариком.
Неожиданно у него вырвалось:
- А как поживает Мариенка Захарова?
- Кажется, собирается замуж, - ответила мать, но сразу же запнулась и посмотрела на сына испытующим, слегка боязливым взглядом. Янко же лишь усмехнулся и спокойным голосом произнес:
- Мама, ведь ты не думаешь… - Лицо его покраснело, и он добавил: - Ведь это было давно. И вообще теперь не до этого, у нас другие заботы…
Янко украдкой взглянул на часы. Была половина третьего. Он резко поднялся со стула.
- Мне надо идти, пока не вышли подводчики.
Мать встала с лавки и схватила сына, за руку:
- Нет, Янко, подожди, ведь не сразу же…
- Не могу, мама.
- Ну хотя бы до завтра… Я сварю обед, хорошей лапши…
- Пойми, мама, - начал объяснять Янко. - Я приехал сюда попрадским экспрессом, а в поезде меня узнал мой бывший командир. Этакая дрянь! Я должен был быстро… - он удержался от слова "выпрыгнуть", чтобы не слишком перепугать мать, - быстро сойти. Потом мне попался грузовик. Здесь меня могут выследить.
Конечно, задерживать его дома было неразумно. В горах он будет в безопасности. Но в ней взбунтовались материнские чувства. Подобно вышедшему весной из берегов горному потоку, горячая и слепая любовь затмила ее разум. Она так долго не видела сына, а теперь он здесь, рядом с ней. Нет, не может она его отпустить. Если бы он остался хотя бы на часик-другой! А когда начнет светать, идти ему будет легче.
- Поешь еще, вздремни часок, - упрашивала она. Ей хотелось, чтобы Янко заснул и она смогла бы насмотреться на него. А что, если он погибнет в горах, ведь там он не будет сидеть просто так!
- Не бойся, я вернусь к тебе, - понял ее Янко. Но у матери защемило сердце: какой он непреклонный, как изменился, стал будто чужим ей. Но потом она испугалась этой мысли. Махнула рукой, как будто хотела отогнать назойливую муху.
"Ой, какая я глупая, думаю только о себе, - убеждала она себя. - Ведь здесь его и в самом деле схватят".
Легче стало на душе, и она понемногу успокоилась. Когда Янко оделся и крепко обнял ее, мать обрадовалась его ласке.
Она вышла с ним во двор. Ей пришло в голову, что она ничего не дала сыну с собой. Она вернулась и вынесла ему кусок хлеба с маслом.
Янко беспокойно хмурил брови и смотрел на часы. Он хмурился потому, что оказалось - о самом главном он и забыл.
- Да, мама, - сказал он, - обо мне никому ни слова, только Имро передай, чтобы в воскресенье утром пришел к лесной сторожке. Я буду там.
Когда он обнял ее во второй раз и ушел, мать застыла, как одурманенная. Она терла виски ладонью, как бы желая убедиться, что это не сон. Подождала, пока Янко скрылся за калиткой, а потом неуверенным шагом прошла через двор и вернулась в кухоньку.
На столе стояло блюдце и лежала шкурка от сала. На недавно вымытом полу у дверей остались мокрые следы. Она подошла к столу и оперлась руками на спинку стула.
"Да, Янко был здесь, это не сон", - осознала она и от радости заплакала.
3
После проливного майского дождя, хлынувшего в ночь на воскресенье, небо прояснилось. Зажглись зеленоватые звезды, чистые и блестящие, как будто вымытые дождем и высушенные ветерком, который тихо шелестел в молоденьких ярко-зеленых листьях орешника. Над горами взошла луна, и в ее серебристом свете забелели высившиеся над ароматным можжевельником скалы на Солисках. Низкая отава с нежными цветами тянулась к елям, из-за которых раздавались редкие глухие удары. Серая струйка дыма столбом поднималась в вышину и рассеивалась в освещенной луной и тысячами звезд ночи.
У высокой скалы тлел костер. Янко Приесол подбросил в него полную охапку сухого хвороста и уселся на кожаное пальто рядом с курчавым Имро Поляком. Пламя озарило его лицо с решительными, резко очерченными губами.
- Смотри, Имро, не забудь, - сказал он, - завтра же договорись с Газухой и дедом, чтобы дали нам знать, если придут солдаты. Там, на востоке, они приходили в горы раза три… Ну а настроение на фабрике хорошее? - Он вспомнил, что уже спрашивал парня об этом, и поэтому сразу же добавил: - Мы должны привлечь молодежь, не забудь…
Имро поморщился и махнул рукой:
- Куда там! Она нынче годится только для танцев. На уме одни проказы.
- Ну, это уж ваша вина, - отрезал Янко. - А что Юрко Врбенский, почему он не пришел копать землянку?
- Заходил я к нему, да разве он пойдет? Нога, говорит, у него болит.
- А молодой Плавка?
Имро снова махнул рукой и заворчал:
- Как же, Плавка… Пахать он, говорит, должен, для этого его якобы и из армии отпустили.
Янко негодовал. Как же это так? Трали-вали, а когда надо - вот тебе, пожалуйста! Он вспомнил колхозников: старики уже, некоторые инвалиды, а ведь помогали чем только могли.
- Несознательная у нас молодежь, - сказал Янко с грустным выражением лица. - Я разговаривал с людьми: народ кроткий, как голуби. Как будто не знает, как немцы у нас хозяйничают. Не понимаю, как он так может, этот Врбенский?
- Ну что я могу поделать? - задумчиво ответил Имро и провел рукой по кудрявым волосам. - Тебе легко, грамотному, опытному, а нам каково?
Янко сжал зубы. Кто же пойдет в горы, если все так рассуждают? Одни не знают что к чему, у других сердце всегда в пятках. Хорошо, что здесь их уже трое. Но Моравчик ему не нравится. Он все время прячется. Да и Йожко Пятка не лучше. Он, правда, завербовал Моравчика из армии, но вчера, увидав в долине двух жандармов, испугался. Имро с Сохором очень хотели бы остаться, но они пока приносят больше пользы в Погорелой. Оба, конечно, в прошлом солдаты, у Имро даже были нашивки… Надо, однако, поторопиться с землянками и доставить в горы ребят. Ведь через две недели прибудет советский командир.
- Знаешь что, - вывел его из задумчивости Имро, - сходим за Милкой Пучиковой и вместе что-нибудь придумаем. Это боевая девушка, и ума у нее, пожалуй, больше, чем у иного парня.
- Милка? - удивился Янко и вспомнил подругу своего детства. - Интересно, интересно! Если бы ты не напомнил, я бы совсем забыл о ней. А где она теперь?
- Работает в компосесорате . Мать ее тоже участвует в нашей работе. Это она помогала мне с листовками. Меня посадили, а ее даже не заподозрили.
- Ну, она всегда была шустрой. Еще детьми мы помогали собирать средства на Испанию, - оживился Янко. - Помнишь, Имро? Она и тогда ловко выходила из положения. Но все это были лишь детские забавы.
Янко снова замолчал и задумался. Он почувствовал на себе тяжкий груз ответственности. Он должен был создать сильное партизанское подразделение и ждать приказа. Но как его создать? Как привлечь ребят, которые не видят дальше своего носа? С чего начать?
Пока Имро раздувал костер, высоко в небе зажглись две голубые звезды. Казалось, что они все увеличиваются. Более того, движутся. Их голубой свет четко выделялся среди зеленоватых огоньков остальных звезд, а постепенно они стали отличаться от них и величиной. Над горами грохотало так, как бывает, когда приближается гроза, потом грохот перешел в рокот, и вдруг, будто ночью взошло солнце, яркое сияние озарило темные верхушки елей и поляну. Когда сияние погасло, рокот усилился, потом стал слабеть, перешел в гул, а металлическая песня мотора долго еще отражалась от скал.
Голубые огоньки превратились в точки и скрылись за вершинами. Снова воцарилась тишина, только лес шумел, а над сосной по ту сторону поляны колюче засветились зеленые глаза совы.
Янко и Имро долго стояли, обратив лица к звездам. Вспыхнула ветвь в костре, и мимолетный блеск голубоватых, с розовыми концами язычков пламени осветил их. Янко подтолкнул Имро и взорвался:
- Наши! Ей-богу, наши! Я сразу же увидел! - начал объяснять он, взволнованный. - Это советский самолет!
- В самом деле? - просиял Имро.
- Я их узнаю по гудению моторов, - ответил Янко, положив руку на плечо друга. - Мы должны были разжечь костры треугольниками.
Из лесной сторожки выбежали трое мужчин. Костер выхватил из темноты их лица: двое молодые, такого же возраста, что и Янко, третьему, с продолговатым лицом и большим орлиным носом, было больше сорока.
- Ну что, Ондро? Видели? - обратился Янко к Ондро Сохору, рабочему с лесопилки Газдика.
Сохор развел руками и воскликнул:
- Слушай, братец, а там ведь что-то забелело!
- Забелело? - громко спросил Янко.
Сохор вытер ладонью орлиный нос и добавил:
- Ты ведь нам говорил об этих парашютах…
- В самом деле? Тебе не показалось?
Сохор обиделся и стиснул зубы. Он вспомнил, как перед войной поучал Янко, и ответил резко:
- Что я, слепой или такой уж глупый! Я сам видел, да и Пятка вот шел за мной.
Янко недоверчиво покачал головой: сбрасывать в Лицтове еще рановато, парашютистов должны сейчас сбрасывать в Восточной Словакии. Когда он спросил Пятку, тот лишь пожал плечами:
- Сам я не видел, но если он так говорит… Он мне показывал, но я ничего не увидел.
- Ну, ладно, - согласился Янко, - пойдем к землянке, а ты, - он кивнул на Сохора, - покажешь нам, где этот парашют… Отсюда видно плохо.
Они прошли между елями мимо невысокой насыпи, покрытой омелой. Из-под насыпи торчали бревна, заваленные землей и обложенные дерном и мхом. По узкой тропинке вышли на другую поляну.
Сохор опередил остальных и показал рукой на гору, поросшую высокими елями:
- Туда он упал, за гору…
Стремительный, худой Йожко Пятка был в восторге. Парашют из России - такое бывает не каждый день. Там, пожалуй, и табачок найдется. Он охотно бросился бы туда, куда показывает Сохор, но, вспомнив о росе и неприятных ветках, от которых в темноте не убережешься, осторожно предложил:
- Нам, пожалуй, лучше посмотреть утречком. Теперь все равно ничего не видно. Да и есть ли там что! - засомневался он.
Сохор проворчал, что он не пил, что в привидения не верит, раз он видел, значит, парашют был. Янко усмехнулся и подтянул ремень. Он знал, что Сохор любит преувеличить, но все же сказал:
- Пойдем сейчас же, не так уж темно. Наверное, по ошибке сбросили оружие.
Все согласились и отправились вверх по крутому склону. В молчании они шли почти час, выставив руки вперед, защищая лица от немилосердно хлеставших колючих веток. Когда они спустились по крутому, заросшему косогору, Пятка закричал во всю глотку:
- Здесь он, зде-е-есь!
Белая материя покрыла две молодые елочки, а на ней висел тяжелый предмет. Первым к елкам подбежал Янко и крикнул Пятке, чтобы тот не дотрагивался до парашюта.
- Наверняка оружие! - воскликнул он и сразу же обеими руками схватился за мешок, повис на нем и весом своего тела стянул на землю вместе с парашютом.
- Автоматы с дисками! - просиял Янко, тщательно ощупав мешок.
Сохор кивнул в сторону Пятки, толкнул его в бок и ухмыльнулся:
- Видел, а ты говоришь, слепой… У меня, братец, глаза получше, чем у барсука.
- Штук десять, - обрадовался Янко.
- Это, наверное, все. Возьмем и пойдем обратно, - пробормотал было Пятка, но Янко набросился на него:
- Ты был солдатом, а ни черта не понимаешь. Один груз не сбрасывают…
Меток с автоматами они завернули в парашют, место хорошо запомнили и разошлись по лесу. Договорились, что соберутся самое позднее через два часа на полянке около автоматов.
Сохор направился вправо, туда, где лес был наиболее густым. Он блуждал между елями, а его взгляд непрестанно бегал по сторонам. Неожиданно на мху что-то забелело, и Сохор вздрогнул.
"Это, должно быть, второй, - мелькнула в голове мысль. - Но этот предмет что-то слишком мал. Наверное, мешок с боеприпасами".
Он осторожно приблизился к подозрительному месту и на белой материи отчетливо разглядел человеческую фигуру. По его спине прошла дрожь, кровь застыла в жилах, и, чтобы придать себе храбрости, он закричал:
- Эй!
Мгновение стояла тишина, а когда Сохор сделал два шага, он увидел, что человек на белой материи задвигался, опершись на локти и держа в руках автомат.
- Стой! Кто ты? - загремел бас по-русски, и Сохор остановился как вкопанный. Колени его затряслись, но потом ему сделалось стыдно, что он ведет себя как баба, и он закричал даже слишком громко:
- Скажи сначала, кто ты, а потом и я тебе…
- Черт тебя побери, разве ты не видишь? - ответил ему незнакомец и сердито добавил сквозь зубы: - Я парашютист, партизан, понимаешь?
Сохору сразу все стало ясно: перед ним на сложенном парашюте лежит русский партизан, первый советский человек, которого он встретил в своей жизни.