Рот его от удивления открылся, сердце заколотилось от невыразимой радости. В первый момент он хотел закричать, броситься к нему, но потом верх взяло любопытство. Он подошел к парашютисту и, заикаясь, сказал:
- Не бойся, братец, убери это ружье. Я - рабочий, коммунист… - А потом, наклонившись к нему, продолжал: - Почему ты не встаешь? Мы увидели парашют, вот и пришли.
- Не могу, нога у меня сломана, понимаешь? - сказал русский и показал на свою ногу.
Сохор понял: неудачно приземлился, сломал ногу, еще бы - с такой высоты!
- Послушай, - спросил русский, - ты один или вас много здесь?
Сохор не понял вопроса. Тогда русский показал ему один палец, а потом все десять. Сохор начал объяснять, что его товарищи здесь, рядом, он их позовет, и они отнесут его в сторожку.
Русский понял и пожал ему руку.
- Скажи мне, где я нахожусь? Прешов близко?
- Понимаю, понимаю, - обрадовался Сохор и покачал головой. - Нет, Прешов далеко. В двадцати километрах отсюда Погорелая. Вы слыхали о ней? - Он быстро перешел на "вы", поскольку "тыкать" показалось ему неподобающим.
Русский с усилием сел и расстегнул стеганый ватник. Но это далось ему с большим трудом. Он застонал и сердито скрипнул зубами.
- Ладно! - сказал он, когда боль в левой ноге немного утихла. - После разберемся. Погорелая, значит…
4
Когда доктор Главач вышел из сторожки, колени его дрожали. Он остановился у колодца, скрытого лопухами. В темной воде отразилось его лицо. Изображение было искаженным: лицо длинное, невероятно узкое.
Он почувствовал, как под пиджаком и рубашкой бьется его сердце, и улыбнулся. Улыбнулся так, как улыбался своим пациентам, когда хотел пробудить в них волю к жизни.
Он был очень возбужден и в то же время испуган. Впрочем, чувство страха было мало известно этому невысокому, энергичному человеку. Он вытер носовым платком вспотевшее лицо и поспешил на дорогу, где стояла его старая, видавшая виды машина. Аккумулятор сел, и мотор не заводился.
Из сторожки выскочил Имро Поляк и, увидев, что доктор вышел из машины с заводной ручкой, закричал:
- Подождите-ка, пан доктор, сейчас мы поможем!
Вскоре они оба уже сидели в машине. Доктор ловко крутил руль, объезжая попадавшиеся на дороге ямы, а Имро не спеша курил папиросу.
- Закурите, пан доктор, - предложил он Главачу.
- Спасибо, эти русские папиросы не для меня, хотя некоторым они нравятся. Сигареты - дело вкуса… Я предпочитаю "Липы"… Но, послушайте, - взглянул он на Имро, - это образованный человек, вы заметили?
Имро отбросил со лба непослушную курчавую прядь, передвинул языком папиросу в правый угол рта и усмехнулся:
- А вы думали, что русские…
Доктор покосился на него маленькими глазками и оборвал на полуслове:
- Ну-ну, пан Поляк… Русские всегда были мне симпатичны. Но дела складываются так, что они непрестанно воюют или строят фабрики, поэтому я думал, что им не хватало времени на то, чтобы получить образование.
Когда машина проехала деревянный мост, доктор снова заговорил. Ему было трудно свыкнуться с мыслью, что советский парашютист, на ногу которого пришлось наложить гипс, образованный человек. Когда Имро позвал его рано утром, доктор задрожал от страха: партизан, появившихся, как он слышал, в Восточной Словакии, он представлял себе дикими, обвешанными гранатами. Но этот русский был совсем другим. Он сообщил, что родом из Тулы, что под Тулой, в Ясной Поляне, жил Лев Толстой. Рассказывал, что немцы разорили там музей, что то же самое сделали и в Клину, в музее композитора Чайковского. На паркетном полу разжигали костры. Партизан сказал ему, что его сестра - тоже врач, и подробно расспрашивал о том, как словацкие врачи лечат туберкулез.
- Он тебе говорил, что он учитель? - спросил доктор Главач и, когда Имро в знак подтверждения кивнул головой, ошарашил его вопросом: - А словак, который переводил, не тот ли это Приесол, который учился вместе с моим Мишо? Правда, тот был похудее…
- Да нет, не тот, - соврал Имро, - хотя очень похож на него.
Когда машина выехала из долины на укатанную дорогу, вдоль которой тянулись поля, а вдалеке забелели дома Погорелой, Имро поблагодарил доктора за помощь и тут же предупредил его, что о партизане он никому и ничего не должен рассказывать.
- Не надо меня благодарить, - ответил врач, молча выслушав Имро, - ведь вы сами хорошо знаете, дружок, что я всегда был хорошим чехословаком и никогда не поддерживал немцев.
Машина остановилась перед домиком доктора у верхнего конца деревни. Главач пожал Имро руку, оставил автомобиль на улице и поспешил в дом. Из кухни навстречу ему вышла высокая, крепкая рыжеволосая женщина и начала его упрекать за то, что он где-то был так долго, в то время как его ждет гость.
- Пусть подождет, - ответил ей муж, - ты же знаешь, что я был в лесной сторожке, жена лесника вывихнула ногу…
Доктор Главач открыл дверь и вошел в гостиную. В низком кресле, обтянутом темно-красным бархатом, сидел депутат Жабка, нетерпеливо посматривая на часы. Он быстро спрятал их в карман, любезно улыбнулся, поздоровался с доктором и сразу же начал расхваливать погоду.
- Мне надо бы полечиться, - улыбнулся он из-под тронутых сединой усиков и провел ладонью по тщательно причесанным волосам. - Да-да, пан доктор. Печень меня мучает, а я к вам прихожу совсем по другому делу…
- Да? - удивился Главач и бросил на Жабку холодный взгляд.
Жабка закашлялся, схватился рукою за сердце, потом, высоко подняв брови, кивнул:
- Да. Порядочных людей не забывают.
Доктор недоверчиво покачал головой. Что замышляет Жабка? Чехословак , а перекинулся к фашистам.
Доктор принес бутылку можжевеловки и две тяжелые зеленые рюмки. Чокнулись, выпили за здоровье. Жабка напрасно ждал, что доктор Главач поинтересуется, ради чего он его посетил, и начал разговор сам:
- Вы ведь слушаете радиопередачи из-за границы? Так вот, я пришел шепнуть вам, что у нас в округе уже существует революционный национальный комитет. Вместе с коммунистами, - улыбнулся он виноватой улыбкой и беспомощно пожал плечами. - Что делать?
Чертя указательным пальцем правой руки круги по стеклу в золотой раме, покрывающему круглый столик, он незаметно окинул взглядом комнату. Ну да, все современное, полированное, практичное. Он чуть не улыбнулся, подумав, что и сам доктор Главач такой же, как и его мебель: добротный, современный.
- Что касается меня, - продолжал он, - я не являюсь членом этого комитета, ибо формально, - он подчеркнул слово "формально", - я еще остаюсь депутатом словацкого сейма, но фактически я руковожу работой наших кругов. Знаете, демократия… - Он заметил, что врач украдкой ухмыльнулся, и потому всем телом навалился на стол, добавив тихим голосом: - Знаете, пан доктор, многие были в народной партии Глинки , надо было отстаивать народные интересы. Теперь настало время покинуть эту партию. Я, например, вчера послал письмо председателю сейма и сообщил ему, что отказываюсь от мандата.
"Так, значит", - подумал врач и с чувством благодарности предложил Жабке "Мемфис" . Лицо его прояснилось, недоверие, которое он испытывал к депутату, исчезло.
Легкая улыбка заиграла в уголках рта Жабки, он пригладил свои маленькие усики, закурил сигарету и сказал:
- Как уроженец этих мест, я не забываю Погорелой. Недавно я узнал, что и у вас здесь имеется революционный комитет.
Последнее слово Жабка растянул и устремил свой взгляд на доктора, лицо которого выразило удивление.
- Да, революционный комитет, - продолжал он, - правда, коммунистический. А что делают демократически мыслящие люди? - пожал он плечами. - Ждут? Не мешало бы вам лично взять инициативу в свои руки. Привлеките еще нескольких человек и включитесь в подпольную работу комитета. Мы не хотим, чтобы только одни коммунисты суетились.
Доктор обрадовался: он рассудил правильно, надо быть вместе с коммунистами. Русские придут в Словакию, они уже здесь. Два часа назад он лечил первого большевика. В конце концов, коммунисты тоже были политической партией, а с врачом они не сотрудничали. Конечно, кто их знает, какие они, эти депутаты… Даже если у них чистые руки, то чем он хуже? Ведь он тоже против немцев. Да, править должны те, у кого рыльце не в пушку. Только почему Жабка говорит так, как будто все дело в коммунистах, а не в немцах? Надо, говорит, взять инициативу в свои руки; коммунисты, дескать, суетятся, когда говорит о сотрудничестве… Ведь главное - это прогнать немцев, надо действовать против них… Правда, кто знает, может быть, Жабка в чем-то и прав. Например, в том, что договориться с коммунистами трудно.
Жабка, будто прочитав его мысли, подлил масла в огонь:
- Сейчас нашу демократию топчут немцы, перед этим нас задирали красные. Ну а теперь-то русские делают доброе дело, приближают конец войны… Я думаю, что вы могли бы принять в комитет нотариуса, а также и других, Блашковича или Газдика.
Когда доктор пообещал ему свое сотрудничество, Жабка невольно улыбнулся. Он вспомнил, как в тридцать восьмом году с удостоверением депутата аграрной партии он как вихрь примчался в свою родную Погорелую. Тогда ему легко удалось завербовать людей в ГСЛС.
Он долго говорил о демократии. Было видно, что он хочет высказаться. Говорил о своих делах в сейме, о том, как он бесстрашно боролся с тисовской политикой, распространял известия английского радио. Слова Жабки ласкали доктора, как приятный майский ветерок.
Проводив Жабку, он долго ходил по столовой и потирал ладони. Наконец-то все пришло в движение. Возвращаются золотые мирные времена, он сможет беспрепятственно заниматься практикой, фашисты не будут придираться к нему. И роль его возрастет.
"Я был несправедлив к нему, - подумал он о Жабке, - когда сердился на него за то, что он перешел к глинковцам. Там должны находиться и наши люди, это он правду сказал, святую правду. Мы должны быть дальновидными. Жабка живуч, как кошка, и чутье у него что надо. Сразу чувствует, откуда ветер дует. Это, конечно, не совсем честно, но что поделаешь, политика всегда была такой, такой она и будет".
Доктора позвали в приемную, сказали, что Беньо порезал руку. Главач в глубине души обрадовался: Беньо - коммунист, с ним можно будет потолковать обо всем.
Лицо Беньо, красное, с орлиным носом, было угрюмым. Главач быстро перевязал его руку, рана оказалась неглубокой, а потом налил ему рюмочку водки.
- Это против боли, подкрепит вас, - улыбнулся он, а когда Беньо сделал глоток, доктор скользнул взглядом по дверям и начал шепотом: - Вот что, пан Беньо, я уже давно хотел с вами поговорить, да все было недосуг… Знаете, как старый чехословак, я хотел бы что-нибудь делать. Я знаю, что вы организуете…
- Что? - рявкнул Беньо и покраснел еще больше.
- Я знаю, что вы организуете революционный комитет, и хотел бы вам помогать, - выпалил доктор.
Беньо устремил на врача сердитый взгляд:
- Только не вмешивайтесь в наши рабочие дела, пан доктор. Вы образованный, пан. Мы с такими не хотим иметь ничего…
Последнее слово Беньо громко отчеканил по слогам. Главач отказался взять с него деньги, а когда Беньо вышел, доктор остался стоять как вкопанный. Его охватил гнев. Действительно, с ними каши не сваришь. Жабка, как старая лиса, был прав. И все же он должен установить с ними контакт! Только надо подойти с другого конца. Открыто им сказать: мы здесь. Мы против немцев, но коммунизма не хотим. А нас больше, чем вас. Да, с этого он и начнет. Найдутся другие. Может, поговорить с Пучиковой или с Газухой? Если откровенно, то с ними - только в крайнем случае. Именно так, в крайнем случае. "Еще сегодня позову нотариуса, а также и этих двух, - решил он. - Нужно начать поскорее".
5
Ужин у Газдиков длился короче, чем обычно. Уже без четверти восемь Газдик почувствовал, что сыт. Посмотрев на часы, висящие на стене между двумя выцветшими картинами в золотых рамах, он немного удивился и непонимающе взглянул на супругу.
Ему не надо было спрашивать ее, почему именно в воскресенье они не выдержали повседневную программу, заполненную едой, сном, прогулками по образцово ухоженному саду, а иногда и нечрезмерными заботами в маленьком кабинете, из которого Газдик без особой инициативы руководил унаследованной лесопилкой. Пани Газдикова все поняла по его взгляду.
- Что-то быстро мы наелись, - сказала она тонким голоском и вызвала звонком служанку. - А все из-за твоих гостей! - Вздохнув, она налила в японскую чашку крепкого черного кофе. Потом отнесла чашку, чтобы все-таки выполнить программу, на круглый столик, стоявший между тремя большими кожаными креслами и диваном.
Газдик двумя глотками выпил кофе, осушил рюмку зеленого ликера, а когда служанка в белом передничке и чепце вошла в столовую, чтобы убрать посуду, встал с кресла и пересел в качалку в темном углу у печки. Он закурил короткую сигару, жена подала ему пепельницу, и на его мягком, хорошо ухоженном лице появилась такая же мягкая и ухоженная улыбка. На рукаве легкого бежевого пиджака он заметил белую нитку, взял ее осторожно двумя пальцами, рассмотрел со всех сторон и манерно подул на нее.
Он был доволен сегодняшним днем, и, хотя ужин продолжался короче, чем обычно, у него еще оставалось время попить черного кофе за круглым столиком да еще посидеть в старомодной качалке.
- Подожди, душенька, - нежным голосом обратился он к жене, которая отправилась было вслед за служанкой на кухню. - Как это странно: включишь радио - война, бомбардировки, а мы живем в свое удовольствие. - Он постучал ногтем по деревянной спинке качалки. - Не хуже, чем прежде. Домик наш стоит, деревья цветут… Все беды обходят нас стороной.
Пани Газдикова остановилась на минутку в дверях с озабоченным лицом:
- А ты думаешь, фронт и в самом деле здесь не пройдет?
- Да что им здесь делать, что? - мягко засмеялся Газдик, рассматривая спокойным взглядом голубоватые спирали ароматного дыма, таявшие под белым потолком.
- Ну а эти, как их там, ну эти, партизаны? - еще сомневалась пани Газдикова.
Лицо мужа стало серьезным, он прищурил свои голубые, кроткие глаза и уже более резким голосом ответил:
- Да что им здесь делать? Ничего не случится, ничего…
Между тем на массивном дубовом столе появились принесенные служанкой три блюда со сладостями. Газдик встал, отведал рогаликов с ванилью, фирменное блюдо своей жены, потом орехового пирожного, почмокал губами и с видом знатока констатировал:
- Прекрасно! А все это потому, что мы не привыкли ко всяким там эрзацам.
Он походил около стола, бесшумно, как тень (благодаря мягким суконным домашним туфлям и толстым коврам), а когда жена удалилась из столовой, поправил картину на стене, на которой пани Газдикова была изображена молодой, в словацком костюме с корзиной яблок, и с грустью подумал:
"За что господь бог так наказал человека, не дав ему два желудка? Если люди могли бы есть больше, они сразу же перестали бы скучать, придумывать войны".
Он снова развалился в кресле-качалке, мечтая о том, как было бы хорошо, если бы у человека было два желудка. Из сладкого полусна его вывели шаги в передней. Он быстро поднялся. Кто-то сильно постучал в дверь, и вся столовая заполнилась мужскими голосами.
- Здравствуйте, здравствуйте, - улыбался Газдик, пожимая гостям руки.
Он рассадил их в кресла у круглого столика: доктора Главача лицом к окну, шестидесятидвухлетнего нотариуса Шлоссера, который никак не хотел уходить на пенсию, спиной к дверям, помощника старосты Блашковича напротив доктора, а сам удобно разместился на диване.
Сначала все выпили ликера, потом Газдик угостил их пирожными. Нотариус поправил очки на фиолетовом носу и обменялся взглядом с доктором.
Глаза доктора Главача сияли. Он оглядел комнату, заставленную мебелью из разных гарнитуров. Его взгляд как бы говорил: эта столовая станет свидетелем необычайных, поистине исторических событий. Энтузиазм, который зажег в его душе визит депутата Жабки, не покидал доктора всю неделю. Сначала он хотел созвать этих людей в своем коттедже в тот же вечер, но сразу же вошел в роль конспиратора и понял, что если бы к нему пришли эти господа, в отношении которых у него были серьезные намерения, то это могло бы показаться подозрительным. Светлый коттедж не был, по его мнению, тем таинственным местом, откуда протянутся нити будущей подпольной работы. Поэтому доктор решил, что проведет собрание через неделю, причем сделает это у владельца лесопилки Газдика, который еще недавно был функционером местной организации ГСЛС.
- Друзья, - самоуверенно начал он, живо жестикулируя, - мы собрались, поскольку наступил важный момент. Мы должны потолковать…
Газдик вздрогнул, как будто гром грянул с ясного неба. Он хотел что-то сказать, но доктор заставил его замолчать, сделав решительный жест указательным пальцем правой руки.
- Да, наступил важный момент. Дела обстоят так: неоспоримым фактом является то, что фронт приближается. Уже появляются… - Он приложил палец к губам и прошептал: - Уже появляются и партизаны, причем прямо из России.
Когда до Газдика дошел смысл этих слов, ужас приковал его к дивану. Он готов был расплакаться и, тяжело дыша от страха, пробормотал:
- Неужели и у нас уже появились?
Врач кивнул головой:
- Да, появились и у нас… Только об этом, пожалуйста, пока ни слова… Ну а коммунисты не дремлют, создают революционный комитет, подпольный, само собой разумеется. Поэтому мы и должны что-то предпринять.
Нотариус облизал кончиком языка губы и, поскольку уже ранее говорил с доктором, охотно его поддержал:
- Надо бы нам что-нибудь сделать… Устроить сбор средств для партизан…
- Пан нотариус! - сразу же воскликнул Газдик. - Ты ведь знаешь, что я тебя уважаю и всегда последую твоему совету, но уж это… Нет, господа, меня вы в свои подполья не заманите. Ни за что на свете! У меня… у меня, - он начал заикаться, - своя лесопилка, сад, жена, Нет, нет, меня оставьте в покое!
Доктор стукнул кулаком по столу. Он покраснел как рак, его глаза заблестели.
- Этого я не ожидал! - воскликнул он и, ухмыльнувшись, продолжал: - Покой! Что ж, вы получите его… на виселице. Вы были глинковским функционером! Или вы уже забыли это? Надо искупать свою вину.
- А разве это грех? - удивился Газдик, и щеки его покраснели. Однако в душе он радовался, что перестал выполнять функцию экономического референта в ГСЛС. Не из страха перед будущим, а только потому, что претендовал на большее. Депутатом глинковцы его не сделали, ну и чихал он на них. Ведь если были политические партии, значит, должны же были в них состоять люди. За что ему обижаться на государство? Доски его шли хорошо…