- Входить цвай, два. Грос тор, во-ро-та, заложен кирпич, кляйн тюр, малый дверь - от река., Туда нельзя. Совсем нельзя. Там дети.
- Какие дети?
- Кнабе, юнге… маль-чи-ки, - выговорил он по складам. - Местная ди фрау, женщины страх, страшиться за свои мальчики..
- Вот сволочи! - Тимонин понял это так, что затворившиеся в замке фанатики взяли детей в качестве прикрытия.
- Они мобилизовать детей, все, кто могут стрелять…
- Мы с детьми не воюем. Но если они будут стрелять, то и мы будем. Вы им сказали об этом?
- Я сказал. Они вам не верить. Пропаганда доктор Геббельс.
- Геббельсу верят, а нам нет?
Штробель промолчал Трещали дрова в печке. В оконце сарая вливался лунный свет, пробивал пелену табачного дыма, споря со светом фонаря "летучая мышь", висевшего под потолком.
- Боятся они. Не понять: как сами виноваты.
- Конечно, виноваты. Их детям суют в руки оружие, а они в стороне? Вот теперь и помалкивают. Чует собака, чье мясо съела.
- Мясо нет, хлеб нет, ничего нет.
- Тьфу ты, черт, - выругался Тимонин. - Поговори с тобой.
Он уже понял, что никакого толку от Штробеля не будет, как и от всей этой говорильни, и пора отдавать приказ об атаке. Одновременно со всех сторон - это, пожалуй, самое верное. Где-нибудь да прорвутся к стенам. Удерживало его от немедленных действий лишь то, что он до сих пор не знал толком, как пробиться в замок. "Жалостливый", - сказал о нем командир полка. А каким еще быть? Безрассудным? Бросать людей на пулеметы, не зная зачем? Ну, дорвутся до стен, потеряв Многих. А дальше? В самом деле штурмовать с помощью лестниц? Хоть бы ящик тола. Но не было взрывчатки, только гранаты да немного мин у минометчиков. Затребовать? Ждать, когда привезут взрывчатку? А можно ли ждать?..
- Связался я с вами! - сквозь зубы процедил он, понимая, что несправедливо срывает на этом немце то раздражающе непонятное, что мучило его.
- Я думать, вы зря сидеть щуппен, сарай, - вдруг сказал Штробель. - Офицер должен жить дом.
- Что за новости? - удивился Тимонин, - Я сам решаю, где мне лучше.
- Они много лет слышал: вы дикарь. И вы жить сарай. Подтвердить пропаганда Геббельса. Надо жить дом.
- Дело говорит, - сказал Соснин.
- Мало ли кто что говорит. Фельдшерица Катенька, медпункт пускай размещаются в доме на перинах. А мне не до того.
- Теперь все надо учитывать.
Он сердито посмотрел на Соснина и промолчал. Прав лейтенант, что тут скажешь? Всю войну воевал не приспосабливаясь. Ну, разве что к обстановке да к настроению вышестоящего начальства. А тут, за границей, надо еще приспосабливаться к местным нравам. Кто они такие, немцы, чтобы к ним приспосабливаться?!
Он возмущался, спорил, но и сам думал о том, что поворачивается война какой-то неожиданной стороной: к привычной фронтовой прямолинейности примешивается что-то дипломатическое, и никуда от этого не деться.
- Там посмотрим, - сказал неопределенно. И хотел уж распорядиться разослать связных к командирам рот. Но тут услышал какой-то шумок во дворе, необычное движение.
И вдруг на пороге возник мальчишка лет пятнадцати, худой, с выпуклыми испуганными глазами. На нем была короткая куртка какого-то полувоенного покроя - видно, мать перешила из чего-то солдатского, - а на голове шапка с козырьком, точно такая же, как на Курте Штробеле.
- У реки поймали, - сказал сержант, доставивший мальчишку. - Мы ему: "Хальт!", а он бежать. Вот, нашли. - Сержант положил на стол парабеллум и шагнул в сторону, давая понять, что его дело сделано и теперь разбираться начальству
Глядя на пистолет, мальчишка заговорил что-то, заикаясь, не договаривая слова, словно у него для этого не хватало голоса.
- Он говорить жить тут, Кляйндорф. Его дом тут, - перевел Курт Штробель.
- Чего делал у реки ночью? - Тимонин даже привстал от неожиданной догадки: оттуда, из замка? Разведчик?
Это было так естественно: если засевшие в замке кого и пошлют на разведку, так только мальчишку. Подозрений меньше: мало ли мальчишек бродит? А самое главное было в том, что он как-то ведь вышел оттуда.
- Пускай идти домой, - сказал Штробель.
Тимонин сразу понял: отвести мальчишку домой и узнать, не врет ли он. Если врет, то сомнений не останется, что он оттуда, и стало быть, разговор с ним будет совсем другой.
- Отведи его, - сказал Штробелю. И оглянулся на Соснина: - Сходи с ними.
Соснин шел и оглядывался на окна, и все ему казалось, что занавески на окнах колышутся. Лунный свет перечеркивал улицу длинными тенями.
Все дома в городке были целы, стояли двумя шеренгами, как солдаты на смотру, поблескивали чистыми целыми стеклами, и никак не верилось, что и через этот город прокатилась война.
Шли долго, и Соснину начало казаться, что парень просто водит их по улицам, оттягивает время. Он уже хотел сказать об этом Курту, но тут мальчишка остановился у одного из домов, уверенно толкнул калиточку и взошел на крыльцо. Курт понаблюдал, как он открывает дверь, затем отстранил его и вошел первым. В доме было довольно светло. Поблескивал у стены полированный шкаф, стояла большая деревянная, аккуратно застланная кровать, а посередине комнаты - стол, покрытый свисающей чуть не до пола скатертью. Парень снял шапку и, держа ее в руках, пошел вокруг стола, что-то все говоря, отвечая на вопросы Курта. Отвечал быстро, непонятно для Соснина, и Соснин насторожился: что-то уж больно разговорились эти два немца, будто нашли общий язык.
Потом они вышли в коридор. Посвечивая фонариком, Курт открыл небольшую дверцу в стене. Вниз вела узкая каменная лестница, оттуда пахло сыростью подвала. Парень спустился на несколько ступенек, крикнул:
- Не бойтесь, это я!
Несколько минут снизу не доносилось ни звука, потом послышался тихий шорох. На цементной стене возник слабый призрачный свет, качнулась тень, и вдруг показалась рука со свечкой. Наверх поднималась женщина, замотанная платками по глаза, на вид совсем старуха.
- Это ты, Франц? - спросила она. - А где Алоиз?
Парень испуганно оглянулся на Соснина, стоявшего в темноте, а женщина, как видно, только теперь заметившая русского офицера, отшатнулась, свечка в ее руке мелко задрожала.
И тогда заговорил Курт. Он говорил долго, доверительно-тихо, не убеждая, не настаивая, а словно заговаривая, как заговаривают знахарки застарелую боль И с каждым его словом свечка дрожала все меньше, старуха распрямлялась, превращаясь, к удивлению Соснина, в довольно-таки молодую, лет тридцати пяти, и весьма красивую женщину. Когда Курт замолчал, она опять повернулась к парню и совсем другим голосом, не испуганным, а требовательным, повторила:
- Где мой Алоиз? Он был с вами.
- Жив Алоиз, - пробормотал парень, покосившись на - Соснина. - Он там, вместе со всеми.
- Почему?..
Дальше Соснин уже ничего не понимал, такой скороговоркой зачастила женщина. Только и улавливал частые "warum?" - "почему?". Потом в их разговор вмешался Курт. Он расспрашивал дотошно, въедливо, и голос у него был требовательным и настойчивым.
- Ясно, - наконец сказал он, обернувшись к Соснину. И заговорил, необычно волнуясь, то и дело вставляя немецкие слова: - Нет атака, найн. Юнге там, юноши, маль-чиш-ки. Только они. Их увел фельдфебель Граберт. Все из Кляйндорф и другие селения. Воевать не хочеют, нихт шисен, не уметь. Фон цен яре… от десять лет. Идут домой? Найн. Боятся фельдфебель Граберт…
- Та-ак, - угрюмо сказал Соснин. - Проясняется. Только ты, товарищ Курт, мозги-то не пудри. Найн атака? Как бы не так. Пускай сдаются, тогда не будет атаки. Понятно? Двенадцать человек мы из-за них потеряли. Убитыми и ранеными. Двенадцать! Дет-тишки!..
- Не можно с ним ernst, серьез, война.
- А что делать? Пулемет не разбирает, всерьез нажимают на спусковой крючок или играючи.
Курт снова принялся быстро и напористо переговариваться, и мальчишка в конце концов совсем умолк то ли от испуга, то ли заупрямившись, а женщина заплакала.
- Я сказать, что они должен прекратить сопротивление или их уничтожат.
- Правильно сказал. И пускай… - Он вдруг подумал, что раз пацаны из этого городка, то здесь сидят по подвалам их родичи. Собрать бы их да заставить высказаться по "звуковке", чтобы отговорили своих пацанов. Вот была бы лафа - обойтись без штурма: и задача выполнена, и люди целы. Но тут же подумал о невозможности такою исхода. Силком к микрофону не потянешь, а если кто и согласится, что с того? И без агитации ясно: не разойдутся. Из-за Граберта.
Надежда, неожиданно обрадовавшая его, угасла, оставив глухое раздражение. Нелепая получалась ситуация, нелепей не бывает.
- Айда к комбату, - сказал он. - Там разберемся.
Они вышли на улицу. Луна уже светила вовсю, пространство между домами словно было залито молоком. Сразу вспомнились Соснину любимые с детства сказки Андерсена. В книжках, которые он читал, были на картинках такие же залитые лунным светом аккуратные домики сказочного городка. Воспоминание задело нежной печалью, и он, понимая ее неуместность, прикрикнул на мальчишку:
- Шнель, шнель!
Но, видно, было в его голосе что-то неуверенное, и все уловили это, только среагировали по-разному: мальчишка ничуть не прибавил шагу, а женщина, остававшаяся возле, калитки, вдруг пошла следом без требований, без понуканий, сама пошла. Соснин не оборачивался, но ясно слышал ее частые шаги и определял по звуку: так и тащится метрах в тридцати. Потом к этим шагам прибавился еще перестук - он оглянулся и увидел, что женщин, уже две, и вновь затлела надежда: а вдруг из этого что-нибудь да выйдет?
В просвете между домами искрилось поле. Замок, подсвеченный луной, исчерченный тенями, громоздился на фоне черного неба. Это было уже не из сказки Андерсена, а из какой-то другой, зловещей.
И вдруг замок словно облился кровью, сверху донизу залитый красным светом ракет. И где-то посередине стены замельтешил, затрясся огонек пулеметной очереди. И одновременно с частым стуком пулемета Соснин услышал быстро приближавшийся шум.
Через несколько минут на улицу на полной скорости влетела крытая машина и остановилась в тени дома. Курт бросился к машине, распахнул дверцу и быстро затараторил по-немецки.
- Что случилось? - спросил Соснин шофера.
Кругленький, в щеголевато сидевшей на нем куртке, шофер стоял на подножке, с интересом оглядывал залитые лунным светом дома.
- Старшего лейтенанта нашего ранило, - сказал он спокойно, как о чем-то обыденном.
- Какого ж черта вы сюда-то ехали! - сдержанно сказал Соснин. - Знали, что дорога простреливается?
- Так я чего? Товарищ старший лейтенант приказали.
Из машины выскочил солдат - Соснин не успел разглядеть, кто именно, - крикнул на бегу:
- Фельдшера надо!..
В машине при тусклом свете автомобильной лампочки Соснин увидел улыбающегося старшего лейтенанта Карманова и вздохнул облегченно.
- Пустяки, в руку, - сказал старший лейтенант. - Испугался немного, а так ничего. - И засмеялся, счастливый тем, что легко отделался. - До свадьбы заживет.
Замолчали и услышали снаружи приглушенную немецкую речь. Женщины говорили что-то сбивчиво и торопливо, а мальчишеский голос деланным баском отвечал односложно.
- Вот, значит, какие дела, - медленно проговорил Карманов. - Мальчишки. Что делать-то, а? Надумаешься.
- Думай не думай, а выбивать их оттуда придется, - сказал Соснин.
- Тут похитрей надо.
- Конечно, перехитрить бы…
- Послать к ним кого-нибудь, разъяснить.
- Вы уж доразъяснялись, - усмехнулся Соснин.
- То ерунда… Мальчишку вот надо отпустить.
- Как отпустить? Разведчика?
Тут снаружи послышались голоса, и в машину втиснулись капитан Тимонин и военфельдшер Катюша.
- Послушай, что он предлагает. Отпустить, говорит, пацана-то
Карманов поморщился то ли от этих слов Соснина, то ли от боли, и гримаса на его лице в тусклом свете лампочки получилась какая-то жалостливая. Сказал, боязливо косясь на девушку, сдиравшую с его руки тряпки:
- Что от него толку, от пленного. А вернется к своим - агитатором станет.
- Агитатором! С автоматом у брюха. Наагитирует, только отпусти.
- По-моему, вы, товарищ лейтенант, не понимаете главного. - Карманов говорил медленно. - Задача не в том, чтобы уничтожить…
- Интересно, - перебил его Соснин. - Задача у всех у нас одна - задушить зверя в его собственной берлоге.
- Зверь - это фашизм, а не немецкий народ, - в свою очередь, перебил Карманов и вскрикнул от боли, укоризненно посмотрел на фельдшерицу. - Осторожней нельзя? Что у тебя, руки дергаются?
- Потому и дергаются, - подал голос до этого молчавший Тимонин. - Спроси, что они с ее деревней сделали. Нет уж, старшой, ты эту песню брось. Нам не жалеть, а ненавидеть надо.
- Великодушием велик человек, великодушием, а не ненавистью, - тотчас отозвался Карманов. Видно, была эта тема для него не в новинку,
- Вот раздавим фашистов, тогда можем позволить себе быть великодушными. Хотя я не представляю, как это у меня лично получится. Я, наверное, до смертного часа их ненавидеть буду.
- Кого их?
- Немцев! - Тимонина начала раздражать эта болтовня. - А немцы ли виноваты?
- Вот те раз! Кто же еще?
- Подумать надо…
- Ну, хватит, - прервал его Тимонин. - Болтаем впустую.
- Впустую ли? Нельзя отождествлять население Германии с преступной фашистской кликой.
Тимонин промолчал. Знал он эти слова, да только думал: пускай словами воюют такие, как этот старший лейтенант, а его дело стрелять, убивать, и чем больше, тем лучше. Убивать, не задумываясь, кто перед ним - отпетый фашист или равнодушный немецкий обыватель. Нельзя на фронте жалеть врага, нельзя думать, что он, дескать, тоже человек и у него есть мать, детки малые…
Закончив перевязку, Катюша погладила Карманова по плечу и, ни слова не говоря, выскользнула из машины. Курт тоже собрался было выйти, но старший лейтенант удержал его, сказав что-то по-немецки.
- Дайте нам возможность поговорить с этим мальчишкой наедине, - попросил он Тимонина.
- Допросить? Почему наедине?
- Побеседовать. Попробуем его распропагандировать.
- Этого сопляка? Что он поймет?
Старший лейтенант пожал плечами и не ответил.
- Пропагандируйте, чего меня-то спрашивать?
- Нужно, чтобы вы подождали с наступлением.
- Как это? - изумился Тимонин. - Вы что, рассчитываете уговорить немцев сдаться?. - Он засмеялся и оглянулся на Соснина, молча стоявшего у двери.
- Всякое бывало.
Тимонин в упор посмотрел на него. В тусклом свете автомобильной лампочки бледное лицо старшего лейтенанта казалось белым пятном. Подумал: подержать бы окружение недельку-другую, чтобы завыли в замке от голода или еще от чего, тогда можно бы и поверить в добровольную сдачу. Но чтобы сразу?..
Он открыл дверь и спрыгнул на землю
- Пойду сам посмотрю, как там подходы от реки, - сказал он спрыгнувшему следом Соснину. - Оставайся тут, вытяни из этою немчонка все, что можно, а я в первую роту.
Городок кончился сразу. Ни огородов, ни сараюшек на отшибе, как в наших городках и поселках. Только что был плитняк тротуаров и брусчатая дорога. За последним домом дорога раздвоилась, отсекая окраину от широкого поля, на котором все было как на ладони. Тимонин и сопровождавший его связной сначала передвигались по полю перебежками. От замка не стреляли. Тогда они пошли в рост. Торопливо пошли, согнувшись по привычке, не сводя глаз с темных стен, каждую секунду ожидая мельтешащих вспышек пулеметных очередей. Потом спустились в овражек, облегченно выпрямились, удивляясь беспечности немцев.
"Дрыхнут небось, - подумал Тимонин. - Пацаны, что с них взять. Поиграли и баиньки…"
Овражек вывел к реке, где, рассыпанная по редким кустам, окопалась первая рота. Окопались, правда, для отвода глаз, не окопались - обозначились.
- Где командир роты? - спросил у первого же встреченного им часового. Конечно, следовало бы поднять и отделенного и взводного, но он этого не сделал, пускай поспят.
- В будке, пожалуй, - ответил часовой, махнув рукой в сторону реки, незамерзшей, лежавшей черной бездной меж забеленных снегом берегов.
Будка была неподалеку, стояла у самой воды, должно быть, предназначенная для водозабора. Тимонин направился к ней и увидел бегущего навстречу лейтенанта Кондратьева.
- Спите?
- Никак нет. Греемся пока. - Он подождал и, видя, что комбат молчит, ждет еще каких-то слов, добавил. - Вы же сами велели оборудовать обогревалку.
Лейтенант был молод, совсем молод и неопытен для ротного. Но кого было еще назначать, если за последние две недели батальон потерял столько офицеров и в ротах никого не осталось старше лейтенанта.
- А замок? - спросил сдержанно.
- Что замок? Стоит.
- А вы, значит, греетесь?
- Не совсем так, товарищ капитан, - заторопился ротный, уловив недобрую иронию в словах начальника. - Стережем как надо.
- Нам не стеречь, а штурмовать предстоит. К стенам придется прорываться. От вас до стен ближе всего, вам и первое слово.
- А чего к ним прорываться, подползем потихоньку.
- Подползете? Пробовали? - живо заинтересовался Тимонин.
- Лейтенант Матарыкин только что оттуда. Да вон он бежит.
От будки, застегиваясь на бегу, спешил командир взвода разведки.
- Спал? - спросил Тимонин.
- Никак нет. Подсушиться пришлось. Канава там у стены. С водой.
- Ну и что стены?
- Стены как стены, каченные, холодные. Понизу сплошь валуны, а повыше кирпич.
- Это и так видно. А вот как в замок попасть?
- Там калиточка есть, железная. Подорвем гранатами.
Они стояли у самой воды, словно на краю черной пропасти, и то и дело взглядывали вверх, где за крутым склоном, поросшим кустарником, был невидимый отсюда замок. Луна тихо плыла в белесой пустоте неба, и было непонятно, почему при такой луне из замка не увидели подползавших разведчиков. Может, и в самом деле спят? Мальчишки, какой солдатский опыт? Но тот, кто руководит ими, должен же знать, что не оставят их тут в покое, и ему-то спать никак не подобает.
А может, нарочно не стреляют по одиночкам?
Ему нестерпимо захотелось обратно в городок, чтобы самому расспросить немчонка, вытрясти из него душу, но вызнать все.
- Покажи, - сказал он Матарыкину.
Кто-то сзади накинул на плечи Тимонина невесомое полотно маскхалата. Он продел руки в услужливо оттянутые рукава, запахнул пестрые, в пятнах грязи полы, стянул шнуром на поясе. Белый капюшон сваливался на глаза, и Тимонин подогнул его, аккуратно завязал тесемки под подбородком.
- За мной, товарищ капитан. Делайте как я.
Матарыкин чувствовал себя уверенно, видно, исползал тут все вдоль и поперек. Он перебегал от куста к кусту, приседал, замирал на открытых местах, и Тимонин послушно проделывал то же самое. Следом таким же образом передвигался лейтенант Кондратьев. По мере того как они шли, замок словно вырастал перед ними из земли, громоздил высокие стены, казалось, к самому небу, и лишь там, в вышине, пестрел рядами решетчатых окон.
- Где калиточка?
- Слева, в темноте не видать.