* * *
Однако история злосчастного портрета на этом не закончилась. Как раз в день отъезда Николаса и Алекса Шелленов, когда они прощались с Вильгельминой и Эйтелем на вокзале, к прибывшему из Берлина поезду прямо на перрон вышла небольшая толпа чиновников городского магистрата, партработников и нескольких деятелей искусств города. Они несли пышный букет цветов и улыбки. На этот раз в Дрезден приехала вдова недавно почившего главного архитектора рейха Людвига Трооста - Герди Троост. Высокую и худую как жердь женщину лет пятидесяти сопровождала группа экспертов и критиков в области живописи во главе с признанным ценителем прекрасного графом фон Баудизеном. Этим летом фрау Троост вместе с графом совершала поездки по городам Германии с целью ознакомления с их художественными галереями и всевозможными фондами. И хотя распоряжение фюрера об отборе живописных полотен для мюнхенского Дома Немецкого Искусства еще не поступило, фрау Троост уже составляла кое-какие списки. Будущий главный музей империи, строящийся по проекту ее мужа и походивший на мощный крепостной бастион, обнесенный дорическими колоннами, должен был вобрать в себя все лучшее, что есть в изобразительном искусстве новой Германии в жанрах живописи и скульптуры. Было ясно, что попутно с отбором лучшего будет произведена выбраковка всего недостойного и декадентского, включая импрессионизм, экспрессионизм, кубизм, дадаизм и тому подобную дребедень.
Гостей разместили в двух автобусах и в сопровождении нескольких легковых автомашин повезли по городу, устроив что-то вроде экскурсии. Проезжая по Гётештрассе, обер-бургомистр Дрездена обратил внимание столичных визитеров на новую достопримечательность - отреставрированный Дом Литератора.
- Давайте посмотрим, - предложила фрау Троост.
- А давайте!
И они посмотрели. Впрочем, дальше вестибюля экскурсия уже не пошла. Когда фрау Троост, приложив к глазам театральный бинокль с длинной изящной ручкой из слоновой кости, направила его на крайний портрет справа от входа, ноги ее подкосились и она едва не рухнула на пол.
- Что это там? - тихо спросила она.
- Портрет фюрера… Кажется, - пробормотал обербургомистр.
- Прикажите спустить это вниз, - прошептала фрау Троост.
Бросились искать стремянку, а когда нашли, наверх, скрипя сапогами, полез какой-то толстяк в униформе штурмовика с болтавшимся на боку громадным форменным кинжалом (как впоследствии было внесено в протокол - местный писатель, автор рассказов для детей и юношества). Портрет спустили вниз и поставили на пол, прислонив к стене.
- О, майн Гот! - простонала фрау Троост. - Что же это такое? Граф, вы видите? Нет, я лично не могу на это смотреть!
- Как это сюда попало? - спросил граф фон Баудизен. - И кто автор?
Началось шумное разбирательство, которое тут же возглавил руководитель местного отделения государственной тайной полиции, некий гауптштурмфюрер СС Зинталь, бывший в числе встречающих на вокзале. Разыскали коменданта здания, привели сторожа, дежурившего в роковую ночь накануне приезда доктора Геббельса, подключили полицию и нашли усатого столяра, изготовившего для злосчастного портрета рамку. Сегодня он врезал дверной замок в учреждении на соседней улице, и его так и приволокли со стамеской в руке и огрызком карандаша за ухом. Перепуганные сторож и столяр рассказали, как все произошло, но решительно не могли ответить на вопрос, кем был тот молодой человек, принесший портрет.
- Здесь написано "Шеллен", - прочитал один из экспертов на обратной стороне картона. - Пахнет какой-то плесенью. Такое впечатление, что эта, с позволения сказать, живопись долго хранилась в сыром помещении. Вот тут ее даже мыши погрызли.
- Шеллен - это здешний художник, - пояснил кто-то их местных.
- Разузнайте адрес, - скомандовал Зинталь.
Через несколько минут в сопровождении двух полицейских он пешком (благо было совсем рядом) отправился на площадь Старого рынка. Когда они подходили к подъезду дома, где жили Шеллены, Эйтель, шедший в этот момент с матерью через площадь со стороны универмага "Реннера" (они как раз возвращались с вокзала), заметил их и дернул мать за руку:
- Мам, смотри!
Они остановились. Эсэсовец в черном и двое полицейских в зелено-голубых мундирах полиции правопорядка с минуту постояли у подъезда, потом эсэсовец с одним из полицейских вошел внутрь, а второй остался стоять на тротуаре.
- Это к нам, - констатировал Эйтель. - Больше не к кому.
- Боже, когда это кончится! - запричитала фрау Шеллен. - Что им еще нужно? Они же обещали.
- Давай подождем.
Минут через десять эсэсовец с полицейским вышел, нервно потоптался возле дверей, посмотрел на часы, затем махнул рукой, и все трое быстро пошли по переулку в сторону Крестовой церкви. Когда они скрылись за поворотом, Эйтель схватил мать за руку и потащил к дому.
В квартире он бросился к комоду и отыскал в нем красный флаг со свастикой, тот, что фрау Шеллен сшила в "период борьбы" в пику своему мужу. Прямо напротив входной двери Эйтель кнопками приколол флаг в простенке между дверьми, ведущими в гостиную и в спальню родителей (как делал это уже однажды). Из гостиной он притащил небольшую тумбочку и приставил ее к стене под флагом. Затем он бросился в свою с Алексом комнату, снял со стены паспарту с пикирующим трипланом Красного барона и побежал с ним в мастерскую отца. Порывшись в кипе художественных журналов, он отыскал в "Германии" цветной портрет Гитлера и схватился за ножницы. Вскоре на тумбочке под вертикально приколотым флагом стоял портрет фюрера и маленький цветочный горшочек с россыпью нежно-розовых азалий.
Когда спустя полтора часа в дверь позвонили, Эйтель встретил гостей - это были Зинталь с полицейскими, а также супружеская пара - соседи, проживавшие этажом ниже.
- Квартира Николаса Шеллена? - спросил эсэсовец.
- Да. Но папы нет.
- Где же он?
- Папа уехал в позапрошлую пятницу, - грустно произнес мальчик.
- В позапрошлую пятницу? - удивился Зинталь. - И с тех пор не возвращался?
- Нет, - Эйтель всхлипнул. - Они с мамой поругались, и я думаю, что папа уже никогда не вернется.
- Вот как!
Вошедшие уставились на флаг, портрет Гитлера и горшочек с цветами. Им стало неловко, ведь в их собственных домах не было столь любовно оформленных "уголков фюрера".
Эсэсовец взъерошил Эйтелю волосы:
- Ну-ну, куда же уехал твой папа?
- В Англию.
- Как в Англию? Он что же, эмигрировал?
Эйтель молча кивнул и опустил голову:
- Они часто ругались, особенно когда были выборы канцлера или в рейхстаг.
Соседи, которые, по счастью, не видали возвращения Николаса из тюрьмы, так как последние два дня уезжали за город, подтвердили, что фрау Вильгельмина расходилась со своим супругом в политических взглядах.
- А где твоя мама? - спросил Зинталь.
- Она в спальне. Мама плохо себя чувствует, господин офицер.
- Хорошо, мы не станем беспокоить твою маму, но ты разрешишь нам осмотреть комнату твоего отца?
Эйтель провел гостей в мастерскую. Особенно смотреть здесь было нечего, так как перед отъездом Николас с помощью сыновей и супруги навел в ней порядок. Зинталь походил из угла в угол, догадываясь, что никакой дурак, уезжая в эмиграцию, не оставит после себя компромата. Еще он понял, что, раз художник уехал десять дней назад, значит, картину в Дом Литераторов принес и повесил кто-то другой. А поскольку она, как выяснилось, несколько лет валялась где-то среди мышей и сырости (никак не в домашней мастерской), сам автор к ее водружению на стену, скорее всего, не имеет отношения.
Зинталь вернулся в прихожую, еще раз потрепал Эйтеля по голове, отсалютовал портрету фюрера поднятой рукой (это же следом проделали и оба полицейских) и вместе со всей компанией удалился.
Вечером гауптштурмфюрер докладывал гауляйтеру, до которого дошла эта история с портретом, что художник Николас Шеллен, бросив семью, эмигрировал за границу и вряд ли вернется обратно. Он, таким образом, вошел в список из нескольких сотен писателей, живописцев, скульпторов, музыкантов, а также деятелей театра и кино, кто к этому времени покинул страну и кого несколько позже фюрер назовет "заиками от искусства".
- Какая же грязная жидовская морда повесила эту пачкотню, опозорив всех нас? - прорычал Мучман. - Зинталь, найди эту тварь, вбей тут большой гвоздь, - он ткнул толстым пальцем в стену своего огромного кабинета, - и повесь мне эту тварь здесь вместо картины.
- Я найду, партайгеноссе, - щелкнул каблуками Зинталь.
* * *
В Деберице не знали, что происходит в Дрездене. Единственной и одновременно самой грозной информацией было полное отсутствие связи с городом. Город словно пропал. Не отвечала ни одна муниципальная служба, ни один штаб, включая военных, ни одна организация. Отбомбившаяся группировка сначала отходила строго на юг, затем, изогнувшись, стала поворачивать на запад. На ее пути лежал почти уже полностью разрушенный Нюрнберг, и существовала некоторая вероятность, что часть бомбардировщиков придержала свои бомбы для него. В это же время с запада к Нюрнбергу приближалась группа "С". Однако все понимали, что 750 "Ланкастеров" второй волны идут добивать именно Дрезден, а не представлявший уже никакого интереса Нюрнберг.
Капитан Шеллен понуро смотрел на экран. В его город уже отправили спасателей и пожарных отовсюду, где только сочли целесообразным поднять их по тревоге. Туда же покатились несколько зенитных поездов, но они при всем желании не могли заменить восемьдесят стационарных орудий ПВО Дрездена, которые ничего не смогли противопоставить врагу в эту ночь. Сообщений о сбитых самолетах противника пока вообще не поступало.
Эйтель знал, что в Дрезден-Клоцше сконцентрировано более тысячи истребителей, которые несколько последних дней перегоняли на фронт. Из-за перебоев с авиационным бензином, вызванных рядом сокрушительных налетов англо-американцев на нефтеперерабатывающие заводы, в Клоцше не сумели своевременно подвезти горючее. Однако для взлета нескольких эскадрилий должно было хватить и резервных запасов. А такие запасы, как правило, имелись на каждом аэродроме. Пока самолеты в Клоцше, их можно было бы задействовать в интересах ПВО. Еще ничего толком не решив, Эйтель напрарился к столу одного из операторов.
- Можете пойти отдохнуть, - сказал он обер-лейтенанту. - Впереди трудная ночь. Думаю, следующие минут тридцать особых новостей не будет. Если что, я вас вызову.
Рыжеватый, с конопушками на бледном лице и почти белыми ресницами офицер поблагодарил и отправился в одну из комнат отдыха. Эйтель прошелся по залу и, как бы невзначай, сел на место ушедшего оператора. Надев наушники, он назвал себя и попросил подключиться к коммутатору штаба истребительной дивизии.
- Я Магда-Элеонора. Прошу соединить с…
Он запросил Клоцше. Некоторое время там не отвечали, затем связь восстановилась. Оказалось, что аэродром совершенно не пострадал. Шеллен осведомился о потерях, ему что-то невнятно ответили. Он понял только, что из Клоцше во время налета стартовало не более тридцати истребителей. Еще около сотни поднялись в Баварии и под Прагой, но вскоре получили команду вернуться. Это было следствием утреннего приказа о запрете полетов без особого разрешения. Приказ убил последнюю инициативу, никто не хотел рисковать головой.
- Сколько у вас самолетов, готовых к старту. Что?… С вами говорят из Деберица, черт возьми! Немедленно освобождайте полосу и начинайте выруливание. Через час вас атакует от восьмисот до тысячи "Ланкастеров". Вам все понятно? И прекратите запрашивать бесконечные подтверждения. Действуйте хотя бы сейчас! Не слышу… Подтвердите…
Эйтель отключился от коммутатора, снял наушники и ушел на свое место. Его затея могла сработать только в одном случае - если истребители (пока там не разобрались) успеют взлететь, а подоспевшие сразу после этого англичане забьют их радиочастоты, лишив связи. Но всерьез рассчитывать на такое стечение обстоятельств мог только трижды контуженный идиот.
* * *
Их было двое: пожилой майор с железным крестом и другими наградами на кителе и молодой рыжеволосый фельдфебель в куцей флигерблузе. Кроме маленького значка гитлерюгенда, на куртке унтер-офицера - совсем еще недавнего школьника - не было ничего, даже пуговиц, зато на шее красовался дурацкий красный платок в белый горошек. Майор поздоровался и, опершись на спинку кровати, изучающе посмотрел на раненого.
Раненый, в свою очередь, посмотрел на майора и понял - сейчас ему зададут такие вопросы, вразумительно ответить на которые он не сможет.
Раненым был Алекс Шеллен. Последнее, что он отчетливо помнил, - это снежный вихрь, поднятый пропеллером угнанного им "Фокке-Вульфа". Потом первыми проблесками возвращающегося сознания стали ощущения, что его куда-то тащат. Уже лежа на госпитальной койке, он старался восстановить в памяти подробности, но они, словно черепки разбитого горшка, валялись в различных закоулках его мозга отдельно друг от друга, никак не складываясь в нечто связное и последовательное. Говорил ли он что-нибудь, когда его вытаскивали? Что говорил и, главное, на каком языке? Но нет, черепки состояли только из отрывочных физических ощущений. Он помнил ледяной холод на своих щеках - возможно, снегом с его лица стирали кровь. Еще он помнил вспышки яркого света - вероятно, его освещали фонариком. И запах, странный такой, но до боли знакомый запах, откуда-то из детства. И скрип, и приглушенные голоса. В конце концов Алекс то ли вспомнил, то ли догадался, что его везли на устланной соломой телеге. Долго везли, укрыв чем-то тяжелым. Но он все равно замерз, и его бил озноб. Потом его внесли в помещение, раздевали, осматривали, задавали какие-то вопросы. Он что-то мычал и жаловался на сильную головную боль. Наконец, ему сделали укол, после которого он уснул.
Проснувшись через несколько часов и относительно придя в себя, Алекс понял, что находится в маленькой госпитальной палате, освещенной свисавшей с потолка лампочкой без абажура. Некоторое время он прислушивался к своим ощущениям, постепенно убеждаясь, что снова, уже во второй раз в течение одних суток свалившись с небес, отделался относительно легко. Руки, ноги, глаза и все прочее оставалось на месте и, кажется, вполне сносно функционировало. Его немного подташнивало, перевязанная голова побаливала, но это были сущие мелочи. Он осмотрелся. Кроме него, в комнате никого не было. Странно. Все госпитали и больницы Германии должны быть переполнены. Может быть, это не больница? Однако в углу рядом с расположенной прямо напротив Алекса дверью стоял шкаф со стеклянными дверцами, на полках которого виднелись всевозможные склянки, да и весь облик комнаты, а также специфические ароматы не оставляли сомнений - это лечебница. Покрутив головой, Шеллен не обнаружил в комнате окна.
За стеной послышался шорох. Алекс услыхал, как в замке несколько раз повернули ключ, после чего дверь отворилась. В комнату вошла молодая женщина в белом халате. Увидев, что раненый очнулся и смотрит на нее, она вздрогнула и отшатнулась.
- Ой! Как вы себя чувствуете? - спросила женщина.
- Да… вроде бы ничего. А где я нахожусь?
- В больнице. Это Мейсен. Простите, я сейчас.
Женщина поспешно удалилась, прикрыв за собой дверь. В замке снова щелкнул ключ.
Мейсен. Небольшой городок километрах в десяти северо-восточнее Дрездена. "Это тебе вместо Франции со Швейцарией", - мрачно подумал Алекс.
Прошло более получаса, прежде чем в дверном замке снова защелкало. Вошла медсестра - женщина лет сорока с петличками оберхельферины на воротнике белого халата - и эти двое военных в форме люфтваффе.
- Я майор Штальп, - представился офицер. - А вы - фельдфебель Зигфрид Малер, я полагаю?
Майор раскрыл протянутую медсестрой солдатскую книжку.
- Разумеется, нет, - неожиданно для самого себя выпалил Алекс. - Не знаю никакого Малера.
- Разве это не ваша? - Майор помахал серой помятой книжечкой.
- С какой стати мне тут подсовывают чужие документы?
- Но их нашли в вашем самолете, - возмутилась оберхельферина.
Майор попросил сестру оставить их одних, и та, гневно посмотрев на раненого, удалилась.
- Мало ли что, - буркнул Алекс.
Он понимал, что врать бесполезно, однако так сразу сдаваться тоже не собирался. Просто из своего вранья нужно было исключить все то, на чем его тут же поймают.
- Они, видите ли, нашли… А если бы они нашли там маршальский жезл Геринга? Что тогда? Какой-то растяпа оставил свои документы, а я при чем?
- Так это ты угнал мой самолет?! - уставился на него рыжий унтер.
- Ну я… Я! И что? - Алексу все вдруг стало совершенно безразлично, словно бы это происходило не с ним. - Ты, что ли, этот самый Малер?… Нет?… А ты хоть знаешь, что у тебя заедает правый элерон? Да, да, я чуть не навернулся при взлете.
- Что? - Летчик от неожиданности растерялся. - Заедает?… Да, верно, я зацепил при посадке верхушку дерева. - Он посмотрел на майора и ткнул в лежащего на койке пальцем: - Герр майор, это точно он!
- А я и не отрицаю. И потом, - Алекс приподнялся на локте, и в его голосе прозвучали нотки укоризны, - какого черта ты бросаешь машину с пустыми баками на взлетной полосе?
- А ты кто такой, чтобы спрашивать? - вскипел фельдфебель. - Нас только что перебросили из Померании, и у всех топлива оставалось на донышке. Некоторые вообще садились в Ваутцене…
- Ну, хватит, - прекратил их пререкания майор. - Кто вы такой и зачем угнали чужой истребитель? - спросил он лежавшего на больничной койке.
Алекс откинулся на подушку, заложив руки за голову. От осознания безысходности своего положения он сделался совершенно спокоен.
- Я увидел, что аэродром атакуют бомбардировщики и что летчики, вместо того чтобы взлетать, разбегаются как тараканы. Естественно, у меня сработал, как бы это выразиться… рефлекс. И потом, что за дела? В первый раз никто не поднялся, так и во второй такая же история. Мало того, они еще огнями мигают. У меня даже возникло подозрение: а не сошли здесь все с ума? А может, это похуже слабоумия, а? Включить посадочные огни во время вражеского налета!