Выйдя за кладбищенскую ограду, Алекс медленно побрел вдоль нее, не представляя, что делать и куда идти дальше. Необходимо было позаботиться о предстоящем ночлеге, но в городе множество беженцев, к тому же, как он отметил еще утром, не менее четверти зданий здесь было уже основательно разрушено или выгорело. Около недели назад Хемниц снова трижды атаковали американцы, швыряя бомбы с большой высоты. Легкий туман и реактивные Ме-262, единственные истребители Люфтваффе, которые имели возможность противостоять "Крепостям", спасли тогда Хемниц от полного уничтожения. Но "турбины", как летчики прозвали эти двухмоторные "Мессершмитты", летали только днем и не могли защитить город от ночного налета "Ланкастеров". А значит, первая звездная ночь этой весны могла стать последней для Хемница. И если потом, уже при свете дня, его прилетят добивать американцы, вряд ли командование поднимет "турбины" на защиту развалин.
Переходя улицу, он вдруг услыхал резкий звук клаксона, слившийся со скрипом тормозов, обернулся и увидел летящий на себя легковой автомобиль. Алекс отскочил, вытянул вперед обе руки, чтобы защититься от удара, и уперся ими в хромированный обод радиатора. Машина замерла, качнувшись на рессорах. Алекс оттолкнулся от нее, собираясь отойти на тротуар, но, взглянув на лобовое стекло, состоящее из двух узких скошенных пластин, замер. Там, в небольшой, в сравнении с чрезвычайно вытянутым капотом, кабине, не смотря на световой блик стекла, он разглядел лицо человека, левую половину которого скрывала черная повязка. Рявкнул клаксон, и Алекс поспешно уступил дорогу. Мотор взревел, автомобиль, походивший на лишенный крыла и хвостового оперения истребитель, прокатился мимо, но метрах в ста притормозил и, плавно завернув, въехал под арку центрального входа кладбища Святого Иоганна.
Он! Эйтель это или нет, но про него говорила маленькая девочка. Человек в черной повязке! Алекс бегом бросился к центральному входу, а, добежав, перешел на шаг и пошел к могиле матери, но не по центральной аллее, а одной из боковых, чтобы не попадаться более на глаза смотрителю.
Он прошел довольно много, решил, что проскочил мимо, в растерянности остановился, повернул назад, потом снова полубегом бросился вперед. Нужно найти "генерала", думал Алекс, его статуя возвышается над кустарником и служит неплохим ориентиром. Вот только высокие старые деревья мешали обзору. Ускоренным шагом он завернул в узкую боковую аллею и буквально налетел на шедшего навстречу человека с черной повязкой на голове. Они оба остановились в трех метрах один от другого.
Это был офицер в длинной шинели Люфтваффе и сизом шерстяном кепи вместо фуражки. Две звезды на каждом погоне указывали на звание гауптмана.
- В чем дело? - спокойно спросил офицер, узнав недавнего нарушителя правил дорожного движения. - Вы кто такой, черт возьми?
Алекс потрясенно смотрел на изуродованное лицо, искаженный шрамами рот и, никогда не слыша своего собственного голоса со стороны, не мог знать, что, несмотря на травмы, голос офицера очень походил на его собственный тембром и чем-то еще, что под силу было бы описать только экспертам языковой фонетики из дознавательного центра "Запад".
- Вы навещали фамильный склеп Альтраудов? - спросил он. - Ведь так?
Офицер секунд тридцать не отвечал, единственным своим глазом изучая худощавого парня с покрытыми трехдневной щетиной впалыми щеками, в поношенной шинели и еще более отвратительном головном уборе. Пряжка поясного ремня со свастикой на штыке лопаты и никаких знаков различия, даже в виде нарукавной повязки.
- Почему вас это интересует? - негромко спросил он в свою очередь.
- Потому, что сабля генерала Блюма на пару дюймов длиннее ее ножен, - ответил парень, словно произнося отзыв шпионского пароля, настолько нелепыми могли показаться сейчас эти слова стороннему наблюдателю.
Первой реакцией офицера было недоумение - при чем здесь сабля и ножны, но потом он сделал шаг навстречу и посмотрел прямо в глаза странного человека. Он увидал в белках красноту и заметил легкую припухлость век. Глаза смотрели на него с напряженным ожиданием, даже с мольбой. Но этого же не могло быть!
Офицер огляделся по сторонам, затем сделал еще полшага вперед и почти прошептал:
- Алекс?
Парень кивнул, снял свое кепи и стоял, широко улыбаясь.
- Откуда?
Беззвучно смеясь, Алекс показал пальцем вверх.
- Давно?
- Почти месяц.
Алекс порывисто шагнул навстречу и обхватил офицера обеими руками. Тот не препятствовал, но и не сделал ответного жеста. Он стоял с прижатыми по швам руками, глядя в растерянности поверх приникнувшего к нему плеча.
- Ты ведь узнал меня, Эйтель! - спросил Алекс.
- Скорее, догадался, - ответил Эйтель (а это конечно же был он), пытаясь высвободиться из объятий. - А как ты-то узнал меня?
- Мне рассказала одна маленькая девочка, которая знает здесь все могилы…
- Фрида?… Понятно. Ты уже был у нее? - Эйтель имел в виду могилу их матери.
- Да, только что.
- Тогда пошли.
Узкими, еще не очищенными от прошлогодней листвы аллеями и проулками они быстро направились к выходу. Алекс пытался скороговоркой что-то объяснить брату, но тот не слушал - "Потом, потом". Подойдя к машине - это был черный двухдверный кабриолет с брезентовым верхом, - Эйтель открыл правую дверь, предлагая брату садиться, а сам, обогнув длинный капот, скрывавший огромный трехсотсильный мотор, занял место водителя.
- Шикарное авто! - восхитился Алекс.
- "Шестисотый!" "Хорьх" тридцать второго года, - включая мотор, как бы согласился Эйтель. - Теперь таких не делают.
Машина плавно тронулась. Между братьями произошел диалог, состоявший из коротких отрывистых фраз.
- Ладно, теперь коротко: ты сбежал?
- Да.
- Давно?
- Два дня назад.
- Документы есть?
- Да.
- Покажи. - Эйтель мельком взглянул на протянутые бумажки и, возвращая их, покачал головой. - Откуда сбежал?
- Наш отряд работает в Дрездене. Мы помогаем…
- Так ты был там?
- Да.
- Что видел?
- Нашу площадь. А ты?
Эйтель кивнул, и они немного помолчали.
- Отец жив?
- Надеюсь.
- А поподробней.
- Когда я улетал - был жив, но чувствовал себя неважно. Он все время вспоминает о тебе…
- Ладно, какие у тебя планы?
- Добраться до швейцарской границы…
- Но это в другую сторону.
- Я хотел побывать у мамы…
Эйтель резко прибавил скорость и больше ничего не говорил. Через несколько минут они въехали в узкий переулок и припарковались прямо на тротуаре возле подъезда невзрачного трехэтажного дома с узким, зажатым соседними зданиями фасадом.
Квартира Эйтеля располагалась на самом верху и состояла из двух небольших комнат, кухни, ванной и туалета. Она походила даже не столько на жилище холостяка, сколько на временное пристанище военнослужащего, в котором подолгу никто не живет. Минимальный набор старой мебели, плотно задернутые шторы светомаскировки, свисающие с потолка лампочки, лишь одна из которых прикрыта пыльным абажуром из темно-зеленой ткани.
- Ванная там, - показал Эйтель, - вода, правда, еле теплая. Все необходимое для бритья найдешь в шкафчике. Там, - он показал на плательный шкаф в спальне, - кое-какая одежда. Надень, что подойдет. Я пока съезжу за провизией и запру тебя на ключ. Старайся сильно не шуметь, а то заявится сосед снизу. Потом я намекну ему, что встретил однополчанина. Все, я пошел.
Лежа в ванне, Алекс не мог поверить своему везению. Как все удачно сложилось! Плен, "хорьки", месиво непролазной грязи на дорогах, забитых беженцами, страх патрулей… И все это позади. Он нежится в ванне, а его родной брат, его Эйти, с которым он уже и не чаял свидеться, сейчас вернется с продуктами, и они, наконец, наговорятся всласть и что-нибудь придумают. Алекс раскинул в сторону мокрые руки и готов был закричать от счастья.
Ко времени возвращения Эйтеля он уже был чисто выбрит и плотно укутан в обнаруженный им в шкафу старый домашний халат.
- Ничего, что я…
- Носи, носи. Я им не пользуюсь. Давай, помогай.
Они принялись накрывать на стол.
- Если долго постился, не советую сильно налегать на жирное и хлеб, - предупредил старший.
Ели почти молча, обмениваясь лишь фразами общего порядка: бомбежки, снабжение, погода. Эйтель коротко сообщил, что был летчиком, а теперь служит в системе противовоздушной обороны города.
- Расскажи про маму, - спросил Алекс. - И вообще, про все, что с вами было, после того как мы с отцом уехали.
- Вы что, не получали писем?
- Эйтель!
- Ладно.
Он вышел из-за стола, расположился в небольшом, изрядно обшарпанном скрипучем кресле и закурил.
- Маму по-прежнему не брали на работу. Намекали на мужа-диссидента, а главным образом, благодаря стараниям Германа Поля, который так и не оставил нас в покое. Тогда мы решили переехать в Хемниц, поменявшись квартирами с родственниками (помнишь нашу покойную бабушку?), - те давно хотели жить в столице. Вроде бы все устроилось - маму приняли в небольшой театрик на проходные роли, я уже подрабатывал - помогал развозить продукты по фабричным столовым для рабочих. Потом два лета занимался в планерной школе, потом мама заболела, пришлось вернуться и быть все время рядом. В тридцать девятом меня хотели призвать в армию, но из-за болезни матери, как единственному кормильцу и опекуну, дали отсрочку. Я тогда записался в пожарные…
- В пожарные? Ты ничего об этом не писал.
- Ну, не совсем в пожарные - наша бригада лазила по городским чердакам и кистями, которыми работают побельщики, обмазывала деревянные стропила специальным противопожарным составом - антипиреном. Это обычный суперфосфат - удобрение, - разбавленный водой один к трем. Мы понятия не имели, что готовимся к войне. Работа грязная, нудная и тяжелая, но зато я всегда был поблизости и мог навещать маму в обеденный перерыв. А в августе ей стало совсем плохо. Врач предупредил о скорой развязке. Я был в отчаянии, а тут еще меня вызвали в Дрезден для прохождения медкомиссии - я, как зачисленный в истребительный резерв Люфтваффе, должен был пройти испытание на специальной центрифуге. Я отсутствовал чуть более суток, но, когда вернулся, мамы уже не было - пустая квартира, окровавленные простыни и соболезнования соседей. После похорон прибрался, запер дверь, оставив ключ знакомому, и отправился на призывной участок. В прошлом году в наш дом попала бомба, и мне временно дали эту квартиру. Вот и все. Теперь ты рассказывай. - Эйтель впервые с интересом посмотрел на брата. - Ты-то с какой стати заделался пилотом? И вообще, как здесь оказался?
Алекс пожал плечами, мол, так уж вышло, что тут поделаешь.
- Отец мечтал, чтобы я получил хорошее образование и престижную профессию, и очень не хотел видеть меня в военной форме, да еще если это форма чужой армии. Его главная мечта - вернуться на родину. Понимая, что я втемяшил себе в башку военную службу, он предложил мне поступить в Королевскую территориальную кавалерию. Это что-то вроде Национальной гвардии США - работай кем хочешь, но иногда езди на сборы вроде скаутских и играй там в войну под присмотром отставных офицеров. Но я, убедив отца, что это одно и то же, записался в Резерв Королевской авиации…
- Понятно, - прервал Эйтель, - подробности потом. Как ты сюда-то попал?
Алекс рассказал, что со временем стал членом экипажа бомбардировщика и 13 февраля, сам того не ведая, вылетел на Дрезден. Он ожидал негативной реакции брата, но Эйтель слушал, не перебивая и не задавая вопросов. Казалось, что вся эта эпопея его, если и интересует, то лишь чисто с фактологической стороны. Только когда рассказ дошел до места с угнанным "Фокке-Вульфом", Эйтель хмыкнул и с явным недоверием посмотрел своим единственным глазом на младшего брата.
- Постой, ты хочешь сказать, что посадил "Фоккер" без мотора?
Алекс рассмеялся:
- Посадил - это громко сказано. Скорее удачно упал.
- Но остался цел и невредим?
- Ну… практически, да. А что?
Эйтель с сомнением покачал головой:
- Слушай, а может, это был вовсе не "Фоккер"?
- Я, по-твоему, не разбираюсь в ваших самолетах? - обиделся Алекс. - У вас, между прочим, в отличие от нас, всего два типа одномоторных истребителей. Запомнить не трудно.
- Нет, но в темноте мог спутать… например с "Мессершмиттом".
Алексу сразу припомнился разговор с майором в больничной палате без окон. Тот тоже приставал с расспросами, касающимися посадки "Фокке-Вульфа".
- А у вас что, появились "Мессершмитты" с воздушным охлаждением? - задал он встречный вопрос. - Или для улучшения обзора с них срезали гаргроты позади фонаря?
Эйтель поднял бровь и снова качнул головой.
- Рассказал бы кто другой, не поверил бы, - произнес он с сомнением. - Знаешь, что написано в наших наставлениях? При остановке мотора на "Фокке-Вульфе" любой модели, когда нет шансов запустить его снова, пилот должен как можно быстрее отстрелить фонарь и покинуть самолет. С выключенными двигателями наши "Фоккеры" мгновенно превращаются из скоростных истребителей в скоростные бетонные балки, падающие вертикально вниз. Сажать их категорически не рекомендуется. Во-первых, все равно разобьешь и он будет списан, во-вторых, разобьешься сам и тебя тоже спишут. Только прыгать.
Алекса слегка задели черствость и недоверие брата.
- Знаешь, я хоть ваших наставлений и не читал, но почему-то пришел к аналогичному выводу - отстреливать фонарь и прыгать. Да только в этом случае мы с "Фоккером" все равно разбились бы, хоть и по отдельности. Парашюта-то у меня не было!
- Ладно, не обижайся, - в голосе Эйтеля Алекс ощутил признаки смягчения. - Если все так и было, то тебе, брат, удалось совершить нечто выдающееся. Истребитель с такой небольшой площадью крыла и таким тяжелым мотором использовать в виде планера, да еще ночью - наипоследнейшее дело. Это уж когда действительно ничего другого не остается. С какой высоты ты начал разгон?
Они обсудили нюансы уникальной посадки. Алекс ладонью правой руки, как делают это все пилоты в подобных случаях, показывал брату свое пикирование, выход на глиссаду и даже кувырок после пробежки по заснеженному полю. Заинтересованный разговор двух летчиков по-настоящему захватил обоих братьев. Льдинка отчуждения, а может быть простой неловкости, как следствия долгой разлуки и необычности ситуации, незаметно растаяла.
- Ты так и не научился курить? - спросил старший, извлекая из пачки очередную сигарету фабрики Хуго Цитца. - Запомни на будущее, когда снова будешь сажать "Фоккер" без мотора, ставь лопасти винта на нулевой угол. Если в нижней части окажутся сразу две из них, то, согнувшись при ударе, они образуют некое подобие лыж. Шасси, понятное дело, не выпускай. Чего ты?… Так написано в одной из наших инструкций… Да я тебе потом покажу, сам увидишь…
Затем Алекс продолжил свой рассказ о плене и побеге. Случай с запертыми в товарном вагоне подвыпившими охранниками немало позабавил Эйтеля, а вот про историю с Каспером Уолбергом Алекс пока умолчал - не хотел, чтобы у брата создалось нехорошее впечатление о его товарищах по плену. Когда тема одиссеи младшего Шеллена была исчерпана, Эйтель принес с кухни бутылку коньяка:
- Ладно, давай за встречу. Мне много нельзя - завтра рано на службу.
Они выпили.
- Ты помнишь Шарлотту? - как бы невзначай спросил Эйтель, продолжая сжимать в руке пустой стакан.
Все время разговора он сидел к брату вполоборота, скрыв, насколько это было возможно, левую половину своего лица. Возможно, у него уже выработалась такая привычка, чтобы не травмировать собеседника.
- Конечно. Где она? Она здесь, в Хемнице?… Ну чего молчишь? Она жива?
- Она звонила мне месяц назад. Тогда была жива.
Алекс ждал.
- Она позвонила из Дрездена в Дебериц. Тринадцатого, - тихо добавил Эйтель.
- Тринадцатого февраля? - настороженно спросил Алекс.
Эйтель кивнул и снова плеснул в стаканы.
- Я в тот момент был на службе. Мне передали только на следующий день. Она собиралась приехать на пепельную среду в Хемниц, а в тот вечер должна была вести детей на праздничное представление в цирк. Она ведь сразу после школы стала работать в гитлерюгенде. Пошла по детской линии. А в сороковом в рамках детской эвакуационной программы уехала с партией детей сначала в Восточную Пруссию, потом в Болгарию. Подальше от ваших бомбардировщиков. Из одного Берлина осенью сорокового вывезли двести тысяч детей.
- У нас делали то же самое, - задумчиво произнес Алекс.
Эйтель сжал стакан в руке.
- Я наводил справки: никто из тех, кто был у Сарасани, не спасся. Никого даже не опознали. Останки свезли на площадь Старого рынка и сожгли прямо напротив нашего с тобой дома.
Он залпом выпил.
- Знаешь, Эйтель, - Алекс сжал обеими ладонями лицо, - поверь…
- Не надо. Пей и давай укладываться. У меня завтра много работы.
Минут через десять они выключили свет. Алекс расположился на диване, старший брат - на скрипучей раскладушке.
- Эйтель.
- Чего еще?
- Ты любил ее?
Ответа не последовало.
- А помнишь наши походы на Везениц?… - Раскладушка резко заскрипела. - Ладно, не буду. Ты прав, всего этого, пожалуй что, и не было. Послушай, - Алекс приподнялся на локте, - я слышал, недавно Хемниц снова пытались атаковать. Ты был здесь в тот день?
- Был.
- Расскажи.
- О чем? По нашим оценкам, они сбросили больше полумиллиона зажигалок, но промахнулись, и город, как ты сам убедился, почти не пострадал. О чем же рассказывать? И потом, во время налета я, согласно своей должностной инструкции, обязан находиться в бункере вместе с городским начальством, так что подробности мне неизвестны.
- Эйтель, это не праздное любопытство, - оживился Алекс. - Понимаешь, ваши пушки стоят совершенно неправильно. Толку от них будет не больше, чем в Дрездене. Проще сказать - вообще никакого.
- Да ну!
- Я серьезно. С таким же успехом их можно все до одной свезти в лес километров за сто и утопить в болоте.
- Слушай, умник, а не тебя ли совсем недавно сбила наша пушка? - обозлился Эйтель. Он чиркнул спичкой и снова закурил.
- Меня. И еще пять "Ланкастеров", - подтвердил Алекс. - Из тысячи! И это в Дрездене, где ПВО было гораздо мощнее. Ты погоди, я ведь не просто завел этот разговор. У вас отличные зенитки, надо только правильно их расположить. А для этого нужно понять структуру нашей воздушной атаки. Ведь мы бомбим ночью по тщательно разработанному и утвержденному плану. Американцы - другое дело: они бросают бомбы днем с большой высоты без всякого плана, когда город уже в огне и его ПВО подавлена. Тут уж ничего не поделаешь. Но наша атака разворачивается по строжайшему сценарию буквально по секундам. И, если сбить этот сценарий в самом начале, она просто провалится. Понимаешь? Обязательно в самом начале.
- В самом начале, говоришь?