- Э-эх, зверье подлое! - уже кричал он, смутно маяча в дымной мгле над окопом. - Так уж и думаете, что огня испугались? Дыму? Тьфу! - Он выругался с удовольствием, как ругаются солдаты в бою. - Да я вот буду сидеть здесь - и гори вокруг, хоть вся земля гори, хоть весь свет гори! Не уйду! Не уйду - и все! Что вы, собачьи души, будете делать тогда со мной, а? Ни хрена вы со мной не сделаете, вот что!
…Гвардейцы шли сквозь глухие лубанские леса и болота. Вечером батальон гвардии майора Земцова первым прорвался к реке Подэлзэ - извилистой и темной, как осенняя ночь. Было известно, что немцы получили суровый приказ: любой ценой удержаться на этом заранее подготовленном рубеже обороны. Весь вечер батальон вел жестокие схватки за переправы на Подэлзэ, а на рассвете небольшой группе бесстрашных бойцов-сибиряков удалось, хотя и с большим трудом, перебраться на ее западный берег.
У самого берега поднималась зубчатая гряда леса. Бойцам Кирьянова удалось пробиться сквозь него на сотню шагов, не более, и тут окопаться по гребню высотки. Все утро немцы беспрерывно атаковали со всех сторон маленький плацдармик Кирьянова. Несмотря на превосходящие силы, им никак не удавалось отбросить гвардейцев за реку: так сказочно безмерна была их стойкость. Вот тогда-то они и зажгли лес сразу по всему полудужью вокруг небольшого клочка земли, на котором беззаветно сражались бойцы Кирьянова.
Кирьянов оторвался от телефона. У его окопа уже сидели, ожидая приказа, младшие командиры.
- Приказ один: ни шагу назад! - тихонько сказал Кирьянов. - Я думаю, что гвардейцы хорошо знают этот свой закон?
Командиры отозвались кратко:
- Есть!
- Выполним!…
От дыма уже першило в горле, тяжко раздувало грудь. Кирьянов закашлял. Поборов кашель, продолжал:
- Всем немедленно надеть противогазы. И за работу! Каждый должен сделать в своем окопе нишу, чтобы спрятаться в ней. Здесь песок, сделать их легко. Вокруг окопов расчистить мусор. Сидеть в нишах тихо: пусть думают, что мы бежали. Все. Понятно?
- Есть!
Ветер трепал деревья, как и прежде, и нес теперь от пожарища посохшую хвою и листья. На высотке все затянуло густым, едким дымом; где-то впереди в нем трепетали багряные отблески.
Волна огня шла по земле, играла в посохших мхах и черничнике, захлестывала подлесок. Подходя к елкам, огонь, прыгая, поднимался по коре до первых сучков, а потом в одно мгновение взлетал до вершинок, и елки враз становились голыми и черными, точно из железа. На могучих елях, густо забрызганных в лето серой, огонь гудел, обдирая кору и хвою. Лес был наполнен шумом и треском. В дымной, чадной мгле над ним метались искры…
За волной огня - в сотне шагов - шли, тихонько разговаривая, немцы. Они шли спокойно, уверенные в том, что русские, спасаясь от огня, бежали за реку. Вот сейчас они подойдут к берегу реки - и положение на этом опасном участке будет восстановлено.
…Многие бойцы никогда не надевали противогазы; дышать в них было трудно, непривычно. Но они работали с необычайной быстротой, зная, что спасение только в нишах.
Сделав нишу командиру, который бегал по высотке, лично наблюдая за работой, Арсений Борзых бросился в свой окоп. Теперь уже вся высотка была в мечущейся, багряной мгле - огонь подходил близко. Борзых трудно было работать: у него не было противогаза. Стало жарко и душно, как у паровозной топки. Жара усиливалась с каждой секундой. Обжигало глаза. По лицу текли слезы. Каска раскалилась так, что пришлось сбросить ее. Кашель рвал грудь. Копнув раз-другой, Борзых падал на дно окопа, задыхался, с усилием отхаркивал что-то черное…
Он так и не успел отрыть себе как следует нишу. Огонь вокруг расплескало по всей высоте. Арсения Борзых ослепило и оглушило треском горящего леса. Он забился в нишу по грудь и затих, слушая, как яростный огонь, гонимый ветром, летит над высотой.
Прошло около минуты. Поняв, что огонь плещет и гудит позади, Арсений вскочил в окопе и с ужасом заметил, что весь он и его окоп засыпан искрами. Он резко отряхнулся и хотел было сорвать с себя гимнастерку, но впереди - в дыму - послышались чужие, металлические голоса. Арсений Борзых схватил автомат, кинул его на бруствер окопа и дал очередь. В других окопах тоже застучали автоматы. Тогда Арсений Борзых, злой, как никогда, выскочил из окопа и, что-то крича, бросился вперед - в дымную гарь, где на отдельных деревьях еще трепетали косынки огней. Он бежал, приседал за обгорелыми елями, стрелял из автомата, не замечая, как дымит на нем гимнастерка. Следом за ним бежали все бойцы Кирьянова.
18 сентября 1944 г.
Пять минут
Над блиндажом раздался оглушительный треск, плеснулся огонь, и затем все вокруг заволокло черным дымом. В маленьком блиндаже стало темно и душно от пыли, дыма и запахов едкой пороховой гари.
Командир оторвался от стереотрубы, крикнул:
- Куда?
В узкой щели, у самого входа в блиндаж, сидел на корточках гвардии старший сержант Николай Сучатов - молодой белокурый парень, родом из Сибири. Перехватывая на коленях телефонный аппарат, он ответил певуче, по-девичьи:
- В бере-езу! Так и срубил!
- Руку-то больно?
- Обтерпе-елся! - опять певуче и уклончиво ответил Сучатов; около часа назад осколком снаряда его ранило в руку выше локтя.
- Иди ты в санроту, иди! - закричал командир сердито. - Сказано ведь было: иди!
- Ничего! - с юношеским задором пропел Сучатов. - Обтерпелся! Теперь скоро! Как дадите команду - тогда можно пойти…
Земля поминутно вздрагивала. Вокруг грохотало. Там и сям плескался яростный огонь. В лесу было дымно, как на пожарище.
- Теперь скоро! - повторил Сучатов.
Командир взглянул на часы: да, скоро… Он схватил телефонную трубку, приложил к уху и, прислушиваясь, поморщил потный и грязный лоб.
Подберегая левую раненую руку, Николай Сучатов обеспокоенно подался вперед:
- Работает?
Командир кивнул головой.
- Вот окаянный, этот фашист! - сказал Сучатов, пожалуй, уже не командиру, а только себе. - Шесть катушек проводу попортил! Да провод-то какой!
В блиндаже посветлело. Теперь стал виден в углу блиндажа гвардии старший сержант Епифанцев. В наушниках, запыленный, он молча и сосредоточенно возился над своей рацией. Она попискивала жалобно, как напуганная птица.
Командир снова приблизился к стеклам стереотрубы. Она стала поворачивать свой хобот над блиндажом. Наблюдательный пункт был устроен на самой опушке леса, под тенью ветвистых берез. Солнце поднялось уже высоко. Оно быстро сгоняло туман с полей. Теперь хорошо была видна даль. В полусотне метров от наблюдательного пункта, вдоль проселка, по канавке, кое-где поросшей кустами орешника и крушины, цепью лежала пехота. У пехотинцев матово поблескивали каски. "Ждут, - подумал командир. - Сейчас они как на пружинах…" Перед пехотой - большая низина, поросшая чахлой, приземистой травкой и сплошь изрытая кротами. Еще дальше - гряда высот; одна из них, в центре, выше других, и над ней могуче поднялись коряжистые, слегка обожженные осенью клены. По этим высотам проходила линия вражеской обороны. Гитлеровцы там зарылись в землю, любой ценой стараясь преградить нам путь к берегам родной Балтики.
Наши части наступают всюду, ежедневно, сжимая врага в тиски. Немцы, конечно, знали, что мы будем наступать и на этом участке. Заметив, видимо, движение на нашей стороне, они рано утром открыли по леску, где был наблюдательный пункт, и по другим ближним участкам, где могли сосредоточиваться войска, ураганный артиллерийский и минометный огонь. Фашисты не жалели снарядов и мин. Любой ценой они хотели сдержать наше наступление. Адский грохот прокатывался по земле. Людей оглушало треском металла, скрежетом и стоном дымного леса.
- Ну, погодите же, - сказал командир, отрываясь от стереотрубы.
Он вновь посмотрел на часы: да, скоро, скоро… Через несколько минут он предупредит всех подчиненных артиллерийских командиров, чтобы слушали его команду, а потом только крикнет в трубку самое сильное на войне слово - "Огонь!". И тогда одновременно ударят десятки наших тяжелых и легких батарей. Горе врагу! Воющая, все сокрушающая лавина раскаленного металла враз обрушится с небес на переднюю линию немецкой обороны. Яростной силой своей она размечет вражеские дзоты и блиндажи, завалит траншеи и окопы…
Николай Сучатов очень часто поглядывал на командира и его часы. "Скоро ли? - тревожно думал он. - Сколько там осталось?" Пока фашисты вели огонь, ему приходилось работать почти беспрерывно: очень часто рвалась связь. От наблюдательного пункта до узла связи - через лесок - хватало одной катушки провода. Но его рвало так быстро и на такие мелкие куски, что не было никакого смысла разыскивать их в искореженной лесу, где вражеские снаряды устроили целые завалы. Николаю Сучатову пришлось уже шесть раз заново прокладывать кабель до узла связи. Двенадцать раз он прошел сквозь лесок - грохочущее, стонущее огненное пекло. Теперь он, поглядывая на командира, беспокойно ждал начала артподготовки. "Скорее бы… - думал он. - Порвут опять, а проводу нет… Скорее бы!"
Совсем рядом опять раздался взрыв. На блиндаж посыпались березовые ветки. Командир еще раз взглянул на часы: до 9.00 осталось ровно пять минут. Командир заторопился. Пора было предупредить всех огневиков, чтобы ждали его команду. Прижимая к уху трубку, он стал вызывать узел связи, стараясь перекричать грохот взрывов. Николай Сучатов следил за ним, не отрывая взгляда. Узел не отвечал. Командир посмотрел на трубку так, словно впервые держал ее в руках, и вдруг бросил ее на аппарат.
- Связь!
Лицо Сучатова враз побледнело. Если он не успеет восстановить связь - приказ не будет отдан в назначенное время. Что сделает Епифанцев? Он будет возиться со своей рацией не менее получаса, пока свяжется со всеми подчиненными командирами. А в бою имеют значение не только минуты, но и секунды. Ничего не сказав, только махнув рукой, - дескать, сделаю! - он выскочил из блиндажа.
Не обращая внимания на взрывы и вспышки огня, подхваченный одной мыслью, подчиняясь только ей, держа в руке провод, он бросился тропинкой в грохочущий и чадный лес. Он прыгал через поваленные деревья, опуская провод, потом вновь искал его, выдирал из ветвей и, слегка пригибаясь, бежал дальше. В одном месте он зацепился гимнастеркой за сук и, освобождая себя, чуть не заревел от досады, что терял драгоценные секунды.
В сотне метров от наблюдательного пункта, в низинке, где лес был особенно густ, Сучатов дернул провод - и сразу почувствовал, что близок порыв. "Успею!" - радостно подумал он, но в ту же секунду его отбросило в сторону и оглушило. Он сразу открыл глаза и увидел, что лежит на земле. От раны в левой руке острой болью ударило в самое сердце. Он потянулся к ней правой рукой и тут заметил, что крепко держит провод. "Успею! - подумал он. - Недалеко…" Он схватился за пень, пытаясь встать, - болью обожгло все тело…
У него были повреждены обе ноги: левая перебита выше щиколотки, правая разорвана осколком выше колена. Из ран сильно била кровь. Сучатов подумал, что опоздает восстановить связь, и так испугался этого, что сразу, забыв о боли, напрягая все силы, пополз по тропе.
Ползти было трудно. Он мог опираться только на правую руку и помогать двигаться коленями. Да хотя бы ползти-то по чистому полю, а то по узенькой, извилистой лесной тропинке, сплошь изрытой, заваленной сбитыми ветками. Левая нога непослушно болталась, задевая за ветки и пни. Так он прополз более десяти метров, весь путь свой обагряя кровью.
Но здесь Сучатову повезло: он очень быстро нашел другой конец провода. Понимая, что ему осталось совсем немного времени для работы, он торопливо сложил оба конца провода, зубами сорвал с них изоляцию и зубами же срастил их. Теперь осталось узнать: нет ли еще где порыва? Сучатов подключил к проводу в том месте, где только что срастил его, свой аппарат - и сразу же услышал голос телефониста с узла связи. Значит, дальше нет порывов. Через секунду он услышал и голос командира. Значит, связь восстановлена. Но трубку не выпустил. Он держал ее около уха.
- Я ранен, - прошептал он в микрофон.
Он не расслышал, что ему ответили. Совсем близко еще разорвался снаряд. Одним осколком его ранило в бок, другим оцарапало лоб. Он не чувствовал никакой боли и ничего не видел, но отчетливо услышал, как командир крикнул:
- Огонь!
И еще он успел услышать, как загрохотали десятки батарей и лавина металла, выброшенная ими, с воем пронеслась к немецкой обороне. И тут он потерял сознание.
Вскоре к нему прибежали связисты Гришин и Асанов.
Бледный как полотно, истекая кровью, он лежал у кабеля, держа телефонную трубку у правого уха.
В санчасти Николай Сучатов довольно быстро очнулся, сразу узнал санитарку, попросил:
- Ната, дай водички…
А когда выпил воды, спросил:
- Наши пошли?
- Пошли! - ответила Ната. - Уже далеко!
Ему сказали правду: после сильной артподготовки наша пехота в это время уже прошла более двух километров. Немцы отступали…
* * *
Сейчас Николай Сучатов - в госпитале. Его раны не опасны для жизни. Врачи обещают ему довольно скорое выздоровление.
Николай Сучатов - доблестный сын Сибири, коммунист, два года беззаветно сражался с лютыми врагами советской земли. На его груди две правительственные награды: орден Красной Звезды и медаль "За отвагу". Последний его героический подвиг будет высоко оценен Родиной. Честь и слава русскому воину-герою!
2-й Прибалтийский фронт, 30 сентября 1944 г.
Разгром вражеской обороны
Утро было тихое и солнечное. Вдруг дрогнула земля, застонало небо, и над вражеским передним краем забушевал огонь, взметнулся дым, застилая перелески. Открыли огонь наши батареи. Но вскоре они стали бить все реже и реже, а из лощин показались небольшие группы нашей пехоты. Немцы решили: артподготовка закончилась и начинается атака. Они немедленно двинули в первые траншеи большие силы, чтобы отстоять свой рубеж. Бросились из всех нор, из всех землянок и блиндажей, хватаясь за оружие.
Но тут вновь дрогнула земля, и вновь лавина огня забушевала над вражеской обороной.
Так был обманут враг.
Артподготовка была необычайно напряженной. Больше часа било много наших батарей. Перелески тряслись как в лихорадке. На полосе вражеской обороны, точно из глубоких недр, все плескало и плескало огнем. Черным едким дымом закрыло весь западный край небосвода. Адский грохот прокатывался по всей округе.
Когда яростный, неудержимый шквал огня и металла покатился дальше, за передний край, наша славная пехота бросилась к немецким траншеям, пустив в дело свое оружие. Первый оборонительный рубеж врага был смят.
…Вот он - бывший вражеский передний край. Это обычная линия полевых укреплений, каких немцы делали немало на великих просторах нашей земли. Извилистые траншеи с множеством отростков, закоулков, ниш, больших и маленьких блиндажей, пулеметных гнезд и стрелковых ячеек, - похоже, что здесь трудилась неисчислимая армия кротов. Трудилась, стремясь зарыться так, чтобы ничем нельзя было достать ее в глубоких земляных жилищах.
Напрасно! Весь передний край изрыт, перепахан раскаленным металлом, выжжен яро бушевавшим огнем. Целые сутки здесь держатся крепкие запахи гари. Всюду большие и малые воронки: кажется, что сотни огромных сверл сверлили, разбрасывая вокруг комья, эту полосу земли. В иных местах траншеи засыпаны, в других - разворочены так, что трудно узнать: где же проходил главный ход? Вот блиндажи. Некоторые из них были обставлены с комфортом: в них пружинные матрацы, натасканные с ближних хуторов, подушки, одеяла, столики, лампы, столовая посуда, утюги… От многих этих блиндажей остались только ямы, заваленные обломками дерева, трупами и разным хламом.
Всюду в траншеях и около них - трупы, трупы, трупы. Вот, у самой дороги, три гитлеровца: один лежит навзничь с окровавленным лицом, другой скорчился, припав носом к земле, а третий сидит, откинувшись, с большой дырой у виска. Это пулеметный расчет. Снаряд попал точно; вокруг разбросаны части разбитого пулемета, коробки с лентами, патроны, гильзы, От главной траншеи идут ходы сообщения в тыл. По ним немцы пытались бежать, спасаясь от нашей огневой лавины. Но разве можно было спастись от нее? Здесь тоже всюду трупы и трупы.
По всем траншеям и вокруг них - следы полного и беспощадного разгрома переднего края вражеской обороны: разбитые пулеметы, обломки лож и стволов винтовок, коробки с лентами, ящики с патронами, пробитые каски, изорванные противогазы, обгоревшие шинели, патронташи, плащ-палатки, сумки, фляги, ракеты, лопаты, котелки, ложки…
У траншеи мы встречаем артиллерийского офицера майора Назарова.
- Вот этот участок как раз наши артиллеристы обработали, - говорит он восхищенно.
За двести метров от траншеи - небольшой хутор. Деревья вокруг него обтрепаны и обожжены.
- Вот сюда, - показывая на хутор, говорит майор Назаров, - были выдвинуты для стрельбы прямой наводкой два наших орудия - Селимзянова и Епифанова. Еще ближе, вот к этому бугорку, выдвинулся наш отважный разведчик Костюков. Эта траншея у него была как на ладони. Трассирующими пулями он показывал цели, а Селимзянов и Епифанов били по ним прямой наводкой. Видите, вот эти блиндажи ими разбиты. Здесь же недалеко были и другие наблюдательные пункты: они давали точные данные для батарей, которые били с закрытых позиций. Прекрасная разведка и тщательное наблюдение - вот что помогло нам дать такой сокрушительный огонь.
Через траншею тянут кабель связисты гвардии старший сержант Костылев и гвардии рядовой Салтыков. Они останавливаются, смотрят на разбитые блиндажи, на трупы гитлеровцев и восторженно говорят:
- Вот это здорово!
- Молодцы артиллеристы!
Через траншею переходят группы пехотинцев. Они идут туда, где гремит сейчас бой. Они тоже в восторге.
- Славный огонек дали!
- Навалили!
- Дали им землицы! Полные рты!
Наша пехота ушла далеко вперед. Вслед за ними ушли доблестные артиллеристы. Они громят врага с новых позиций. Над землей, не стихая, гремит голос "бога войны". Грохот наших орудий приводит гитлеровцев и ужас. Вот колонна пленных немцев идет проселком, подходит к своей траншее. Немцы бросают по сторонам дикие, ошалелые взгляды. Они молчат. Только один, что-то шепнув друзьям, безнадежно машет рукой. О чем тут говорить? Все понятно.
29 октября 1944 г.