У костра
В мелком кустарнике, измятом войной и обтрепанном осенью, слабо плескался над костром огонь. Дым прижимало к земле. День стоял пасмурный, мглистый. Вокруг костра сидели люди в куртках и кожаных рубчатых шлемах. Рядом в кустах стояла их боевая машина, тускло мерцая броней.
Поглядывая на котелки, командир машины - гвардии младший лейтенант Семен Миц, человек еще молодой, с сухощавым умным лицом, спросил:
- А Мариев где же?
Пробуя из ложки суп, гвардии старшина Родионов, смугловатый, черноглазый механик-водитель, ответил не спеша:
- Тут где-то. Сейчас подойдет.
День назад в экипаж был зачислен заряжающим гвардии рядовой, молодой, крепкий в плечах москвич Мариев. Он сразу всем понравился. Необычайно быстро он начал обживаться в экипаже. Но Семен Миц все же озабоченно спросил боевых друзей:
- Ну как он? Привыкает?
- Э-э, как свой уже! - ответил Родионов.
- Добрый парень попал, - сообщил наводчик Каменюк.
Из-за машины вдруг показался Мариев. Весело улыбаясь, он потирал озябшие руки.
- Садись к огню, - пригласил его Миц. - Грейся. - И, подложив дровец в костер, спросил: - Значит, из Москвы?
- Так точно, - ответил Мариев.
- Русский будешь? Ну чудесно, - заключил Семен Миц. - А мы вот с Каменюком - украинцы, а Родионов - мордвин. Видишь, какой союз получается? Хорошо это. Как лучше об этом подумаешь - очень хорошо! - И он с удовольствием тряхнул головой. - Ну, Мариев, а русскую пословицу насчет костра знаешь?
- Знаю. А что?
- А ну, скажи.
Мариев взглянул на командира удивленно, ответил:
- "Одна головешка и в печи тухнет, а несколько - и в степи горят". Так? А к чему это?
- Да вот на ум пришла, - ответил Семен Миц. - Посмотрел сейчас на всех - и вспомнил ее. Хорошая пословица! Мудрая! Ее нужно всегда помнить. Когда мы вместе да действуем дружно - тогда мы большая сила. Наш экипаж это знает хорошо. У нас было однажды такое дело. Подбил немец нашу машину, мы и остались на ничейной полосе. Двое суток отбивались от немцев и жили на одном сухаре. Не будь промеж нас дружбы, пропадать бы нам, а то мы все перенесли, все выдержали - и вышли из беды. Вот как бывает в жизни!
Мариев еще раз внимательно взглянул на командира. Под полами распахнутой куртки у него поблескивали награды: на правой стороне груди ордена Отечественной войны 2-й степени и Красной Звезды, на левой - орден Красного Знамени и медаль "За оборону Сталинграда". "Вся грудь блестит!" - восхищенно подумал Мариев а сказал:
- У вас, должно быть, таких случаев много было?
- Таких только один, - улыбаясь, ответил Семен Миц, - а вот случаев, когда мы гитлеровцев били - много.
Щурясь от дыма, наводчик Каменюк сказал:
- Дай бог каждому так фашистов бить, как он их бьет. Шестнадцать танков лично разбил, двадцать два орудия да десять пулеметов.
- Девять, - поправил Миц и указал глазами на наводчика. - Обо мне говорит, а у самого счет не меньше. Только в последнем бою разбил две пушки и тягач. А Родионов вон у нас тысячу семьсот километров провел машину без ремонта. Это, брат, на редкость! Наш экипаж дружный. Как пойдем в бой - ну, держись, фашист! Не хвастаюсь, а радуюсь, что такой экипаж.
- А на войне давно? - спросил Мариев.
- Все с самого начала.
- Вы же раньше, - вставил Родионов.
- Да, я в армии с тридцать шестого, - сказал Миц. - И на Хасане воевал, и на Халхин-Голе, а потом на этой. Сначала был рядовым, а нынче вот в офицеры произвели…
- Везде, значит, воевали, - понял Мариев. - Только вот под Москвой, видать, не были?
Миц улыбнулся, показал белые зубы.
- Это ты потому так думаешь, что медали за Москву не имею? - спросил он. - Нет, дорогой, должен получить ее скоро. Под Москвой мне пришлось воевать, да еще в какой бригаде! В первой гвардейской танковой! - Вспомнив столицу, Миц прикрыл глаза и тихо добавил: - Эх, Москва! Далеко она теперь!
Друзья подхватили:
- Далеко!
- Ой, далеко!
- Ну это хорошо, что она теперь так далеко, - сказал Семен Миц. - Сердце в покое. А вот когда мы были под самой Москвой - вот тогда муторно было на сердце, тошно даже. Как, бывало, оглянешься, а Москва - вот, блестит в тумане! Эх, думаешь, лучше помереть, чем пустить туда фашистскую сволочь! Помню, с нами беседовал тогда маршал Жуков. Так мы ему в один голос: "Не дадим Москвы!" Кричим, а у самих слезы на глазах, честное слово! Да, много с тех пор времени прошло…
- Четвертая осень, - уточнил Мариев.
- Четвертый раз на войне Октябрьский праздник будем праздновать, - сказал Родионов, снимая с тагана один котелок, - и все в разных местах.
- Это верно, - согласился Семен Миц, и серые глаза его еще более ожили. - В сорок первом, значит, я его праздновал под Москвой. В сорок втором - под Сталинградом. А нынче видите где мы? Рукой подать до Германии! А другие уже там… Каждый праздник у нас, друзья, получается все веселее да веселее!
…Тихо играл над дровами огонь. Дым стлался по земле. За лесом стучали пулеметы. Семен Миц и его боевые товарищи ели горячий суп, готовясь к новому бою, и между ними все текла и текла солдатская беседа - о войне, о наших победах, о том, что еще несколько усилий - и враг будет разбит и всюду в мире восторжествует великая правда жизни.
5 ноября 1944 г.
И на нашей улице праздник
День был сумеречный, непогожий. Утром шел дождь, и в окопах выступила вода. Но бойцы гвардии лейтенанта Гаврилова лежали в них безмолвно - в промокших и грязных шинелях, коченея от сырости и холода. Впереди, за помятыми кустами и развалинами каменных строений хутора, всего в полсотне шагов, были немецкие траншеи.
Хутор стоял на высоте, оттуда враги просматривали наши позиции. Бой за эту высоту, почти не стихая, продолжался уже несколько дней. Наконец 6 ноября перед бойцами гвардии лейтенанта Гаврилова была поставлена трудная и ответственная задача: прочно и навсегда овладеть высотой.
Около четырех часов дня гвардии лейтенант Гаврилов, светловолосый человек в куртке, заляпанной грязью, выхватив пистолет, выскочил из окопа, разогнулся над кустами и хриплым голосом закричал:
- Впере-е-ед, товарищи!
Первым выскочил из окопа гвардии рядовой автоматчик Иван Симонов, человек пожилой, участник еще гражданской войны. За ним выскочили другие.
В мокрой и грязной шинели, высокий и грузный, настоящий русский воин-богатырь, Иван Симонов, делая большие прыжки, жарко дыша, первым подскочил к развалинам хутора. Один гитлеровец, прячась за развалинами, вскинув винтовку, хотел было выстрелить в Симонова. Но Иван Симонов опередил его: меткой очередью он замертво опрокинул врага навзничь. Когда Симонов бросился дальше, к немецкой траншее, перед ним разорвалась граната. Осколком его ранило в правую щеку. Кровь ручьем потекла за воротник шинели. Но это не остановило Симонова. Увидев в траншее группу немцев, он сделал вперед еще один большой прыжок и, стиснув зубы, бросил гранату. Сразу после взрыва он опять вскочил и бросил вторую гранату. Эта разорвалась в самой траншее, и над высотой, даже в грохоте боя, послышались истерические крики врагов…
В это время по всей высоте тоже слышались взрывы: доблестные гвардейцы вышибали гитлеровцев из траншеи. На левом фланге, прячась за развалинами строений, собралась большая группа немцев. В самый разгар траншейного боя эта группа, крича, открыв огонь, бросилась на гвардейцев, стремясь согнать их с высоты. Но тут напряженно заработал ручной пулемет гвардейцев Алексеева и Воробьева; кинжальным огнем они отразили контратаку врага.
К вечеру немцы были изгнаны с высоты. Бойцы Гаврилова, радуясь одержанной победе, прочно закрепились в немецкой траншее.
На землю опустилась темная ночь. Пополнив боеприпасы, проверив оружие, гвардейцы зорко охраняли освобожденную высоту. И вдруг до них из тыла донеслись мощные звуки, точно где-то позади зарокотал прибой.
- Что это? - спросил Симонов.
- Радио, - ответил сидевший рядом Павел Бурлаков.
Когда в далекой Москве отгремела овация, ясно донесся до высоты спокойный и знакомый голос:
- Товарищи! Сегодня советские люди празднуют двадцать седьмую годовщину победы советской революции в нашей стране…
- Товарищ Сталин, - узнал Симонов.
- Он! - подтвердил Бурлаков.
Держа наготове автоматы, изредка ощупывая кучки гранат, гвардейцы зорко смотрели в темноту ночи и слушали доклад Сталина.
Его голос, пойманный в эфире и усиленный мощной установкой, гремел по всей ближайшей округе. Когда его заглушали взрывы вражеских снарядов, Иван Симонов с сожалением шептал другу в траншее:
- Эх, жалко!… Как он сказал? Как?
С большим внутренним напряжением и радостным волнением прослушали гвардейцы доклад Сталина. У всех он породил много новых дум и мыслей. Но поделиться ими гвардейцам, конечно, не пришлось. В эту ночь они стояли на страже освобожденной земли. Только отдельными фразами они перекидывались в темноте:
- Вся страна освобождена от этой сволочи. Слышал?
- Нам их надо тут теперь доколотить! Поскорее надо!
Но если гвардейцам не удалось поговорить, то они о многом передумали в эту ночь на высоте. Иван Симонов вспомнил, как он семнадцатилетним пареньком совершил поход до Дальнего Востока, с оружием в руках отстаивая советскую революцию. Он вспомнил, как трудился долгие годы, строя социализм. Он вспомнил, как пошел на войну, чтобы изгнать врага с родной земли. "Недаром мы трудились, недаром проливали кровь свою, - думал он. - Никто не мог устоять против нашей силы!"
Рано утром старшина Пушкарев принес гвардейцам на высоту завтрак и водку. Когда бойцы наполнили свои кружки, гвардии лейтенант Гаврилов сказал кратко:
- Итак, товарищи, настал и на нашей улице праздник! Выпьем, товарищи, за наши победы!
И боевой русский клич прогремел над освобожденной высотой…
11 ноября 1944 г.