"Второй фронт" - так называли в годы войны трудовой Урал, кующий оружие Победы. Книга посвящена изображению подвига тружеников Урала в годы Великой Отечественной войны.
Писателю удались рельефные самобытные характеры людей с неповторимыми судьбами и их титанический труд по созданию тяжелых и средних танков.
В центре - династия семьи мастера-литейщика Клейменова.
Содержание:
Глава первая 1
Глава вторая 4
Глава третья 9
Глава четвертая 13
Глава пятая 17
Глава шестая 22
Глава седьмая 26
Глава восьмая 31
Глава девятая 35
Глава десятая 38
Глава одиннадцатая 42
Глава двенадцатая 45
Глава тринадцатая 49
Глава четырнадцатая 52
Глава пятнадцатая 56
Глава шестнадцатая 59
Глава семнадцатая 63
Второй фронт
От тундр до пустыни, где плещет Арал,
Разлегся седой, легендарный Урал.
С вершины его, где кипят облака,
Стекает Миасс - золотая река!
А ниже, меняя Урала лицо,
На бархате леса - заводов кольцо.
Тут делали все - от орудий до пуль -
Магнитка, Миасс, Златоуст, Чебаркуль…
И куда б ты ни кинул взор,
Всюду сизые цепи гор
Выплывают за горизонт,
Что, от зарева домен, ал…
В дни вторженья второй фронт
Не в Европе, а здесь пролегал…Г. Н.
Глава первая
Семья Клейменовых долго не садилась за стол - ждали отца - старого литейного мастера. Зинаида вернулась из Москвы напуганная, плакала в своей комнате и никому ничего не говорила.
"Вот клейменовская-то порода, - вздыхала мать, - слова из нее не выжмешь… А видать, дело-то плохо. Должно, Николай порассказал страшное, да велел держать язык за зубами… Вот она и дожидается отца…"
В дому был заведен строгий порядок - без отца за стол не садиться. Жили старыми устоями. За этим строго следил дед Никон. Ему перевалило за восемьдесят, но он был еще бодр, крепок и все хозяйство держал в руках. Коренной уралец, дед вырос в потомственной рабочей семье, на железоделательном заводе. Сызмальства взятый в кузницу, он прошел все виды "огненной работы" и мог бы о многом порассказать, да от природы был молчалив и скрытен.
Сам Гаврила Никонович характером пошел в него, переняв и суровость, и замкнутость, и многие другие привычки. Он, как и дед Никон, "терпеть не мог - ездить в автобусе". Там было ему и низко, и тесно, и душно. С завода после работы всегда возвращался пешком. Выйдет за город, снимет сапоги и полями да луговыми тропинками идет босиком до самого дома.
Варвара Семеновна не раз упрекала:
- Ты бы, Гаврила Никонович, посовестился людей-то. Эким босяком ходишь. Ведь знатным мастером слывешь на заводе. Сын - инженер! Хорошо ли?
- Аль я ограбил кого, Варвара? Чего совеститься-то мне? Чай, не купец первой гильдии… У меня и родитель, и дед всю жизнь босиком проходили. Только когда в "огненную работу" шли - пеньковые бахилы обували да кожаными фартуками заслонялись…
Варвара Семеновна умолкала, думая про себя: "Все они такие Клейменовы. Что втемяшится в башку - дубиной не выбьешь. Ишо батюшка-покойник упреждал: "Не лезь, девка, поперек этого варнака - башку тебе свернет". Все они Клейменовы одним лыком шиты. Не даром их деды-прадеды были каторжниками клеймеными на казенном заводе. От этого, сказывают, и фамилия Клейменовы пошла… Нет, уж я лучше промолчу - от греха подальше…"
Сынишка Федька - белобрысый подросток, доглядывая за самоваром, гонял вокруг стола, врытого в землю, футбольный мяч. Гонял ловко, но все же мяч ударился о ножку стола и отлетел на клумбу.
- Ты что же это делаешь, сорванец? - закричала, высунувшись в окно, бабка, кривя морщинистое лицо под черным платком. - Вот ужо выворотится отец с завода, он тебе перья-то пересчитает.
"У-у-у, баба-яга!" - выругался про себя Федька, но, побоявшись, что бабка опять оттаскает за вихры, виновато сказал:
- Я нечаянно, баушка, больше не буду.
- Гляди у меня! - прикрикнула старуха.
Хлопнула калитка. "Отец", - догадался Федька и, схватив мяч, бросил его в кусты.
Гаврила Никонович - седоусый, рослый, жилистый, неся на палке за спиной сапоги, размашисто шагнул во двор. Сразу все в доме забегали. Зинаида выскочила его встречать. Подбежав, протянула руку, потупив большие карие глаза:
- Здравствуй, папа!
- А, приехала? Ну, здравствуй! - сказал отец, пожав ей руку, и легонько похлопал по спине. Дети не были приучены к нежности. - Повидалась?
- Повидалась. Спасибо…
Как только отец помылся, переоделся, сразу же сели за стол. Девки: Зинаида и сноха Ольга - крупная, голубоглазая, с русыми волосами, уложенными в венчик, принесли закуску и дымящиеся пельмени в большом деревянном блюде. Ольга уселась рядом с мужем Максимом - широкоплечим, смуглым, как и сестра, с темной, еще не просохшей после купанья шевелюрой. Худенькая Зинаида примостилась рядом с ней, напротив деда Никона.
Варвара Семеновна - крепкая, дородная женщина, с добрым веселым лицом - вытерла фартуком запотевшую в погребе бутылку, поставила на стол и присела сама.
Гаврила Никонович сам разлил водку и, дождавшись, когда поднял лафитник дед Никон, глуховато сказал:
- Ну, стало быть, за возвращение Зинаиды!
Чокнулись и выпили молча. Закусили грибами, солеными, хрустящими на зубах, огурцами и тут же принялись за пельмени. Когда "заморили червячка", дед Никон колючим взглядом из-под густых бровей уставился на Зинаиду:
- Ну, что, Зинуха, повидала свово солдата?
Зинаида знала, что Никон спрашивал за всех, что его никто не прервет, не остановит и не ответить ему нельзя.
- Да, дедушка, повидала, - учтиво ответила внучка. - Три денька пробыли вместе у тетушки Анфисы.
- Что же он бает? Верно ли, что германец войско подводит к нашей границе?
- Верно, дедушка. Танки грохочут по ночам и самолеты кружат над нашей территорией.
- Чего же наши глядят? Али не могут сбить?
- Говорят: нет приказа - начальство боится провокации.
- Чаво? Чаво? - положив ложку, переспросил дед.
- Ну, чтобы немец не подумал, что мы первыми лезем в драку.
- Вон что… Мозгуют, однако… А как же солдата-то твово отпустили, коли германец у границы стоит?
- Его в командировку в Москву послали.
- Это зачем же? Чай, не генерал?
- Закупать культимущество. Волейбольные мячи, сетки, литературу. Он же замполит.
- Темно говоришь, девка. Ох, темно… Германец пушки подвозит, а наши мячи гонять собираются?.. Должно, путаешь?
- Не путаю, дедушка. Наши не верят, что немцы нападут. Есть же договор о ненападении. Будто бы сам Сталин сказал, что войны не будет. Многих командиров в отпуск пустили.
Пока дед Никон расспрашивал Зинаиду, строго смотря в ее большие, полные слез глаза, все молча слушали, почти не ели. Максим сгибал и разгибал ложку.
- Да будет вам разговоры-то разговаривать, - не вытерпела хозяйка. - Поели бы сперва. Ведь пельмени остынут.
- Погоди, мать! - остановил Гаврила Никонович. - Дело-то, видать, неладно. Бедой пахнет… Про што ишо рассказывал Николай?
- Про многое… Я уж не помню, - замялась Зинаида, испугавшись, что разволновала всех. Ее лицо вдруг побледнело, из глаз скатились слезинки. - Боится, что скоро война.
- Ой, неужели? - вскрикнула Ольга и, задрожав, прижалась к мужу.
- Болтовня все это! - резко отодвинув тарелку, вскочил Максим. - Болтовня, говорю! - почти закричал он. - Слухи распускают трусы и паникеры.
На его смуглом, загорелом лице проступили пунцовые пятна, карие глаза вспыхнули. Он шагнул к этажерке, взял газету, с укором взглянул на сестру:
- Нечего нюни распускать раньше времени. Вот послушайте, что пишут в "Правде" от четырнадцатого числа. - Он уткнулся в газету: - Всего и читать не буду… а вот главное: "…Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать Пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы". Это же сообщение ТАСС, все равно что правительства.
- Значит, войны не будет! - весело закричал Федька. - Значит, утром идем на рыбалку!
- Цыц, ты, постреленок! - прикрикнул отец. - Марш сейчас же спать!
Федька, боясь затрещины, юркнул в комнаты. Присевший было Максим тоже поднялся, взял под руку Ольгу. Бабка из-под платка взглянула неодобрительно. Отец жестом остановил их.
- Погодь, Максим. Сядь. Больно ретив стал… С такими делами торопиться нельзя. Николай, чай, не чужой нам. Зря болтать не станет.
- Это от страха, отец. Кабы были какие опасения - мы бы первые знали.
- А ведомо тебе, - переходя на шепот, продолжал отец, - что ночью танк на завод привезли?
- Какой танк?
- Самый агромадный - КВ. Я сам его видел в механосборочном… Как думаешь, это зачем?
- Может, ремонтировать?
- Да танк-то новешенький. Видать, только с завода.
- Вона какие пироги… - вздохнул дед Никон, теребя бороду. - Ты сам-то, Гаврила, как мозгуешь? Зачем эту танку привезли на Урал?
- Думаю, не затем, чтобы на него глазеть!
- Во, во! И я этак же кумекаю, - нахмурился дед. - В народе говорят: чего не чаешь, то скорее и сбудется.
- Уймись, старый! - дернула его за рукав бабка. - Хватит бога гневить - беду накликать.
- Шабаш! - угрюмо и властно сказал Никон. - Это не нашего ума дело. Вели-ка, старуха, убирать со стола.
2
Разговор за ужином разволновал всех, особенно впечатлительную Зинаиду. Она долго не могла уснуть, все думала о Николае, вспоминая короткие дни замужества и еще более короткую встречу в Москве.
"Такой хороший парень достался: не пьет, не курит, добрый, работящий… А как любит меня… Только бы жить да радоваться, и вдруг этот досрочный призыв…"
Грезя о счастливых днях, Зинаида задремала и увидела страшный сон: ночью фашистские самолеты, как огромные черные птицы с ястребиными носами, налетели на казармы и начали бомбить. В вспышках разрывов, в пламени пожаров заметались фигурки перепуганных красноармейцев. "Нет! Нет! Не может быть!" - закричала она и проснулась.
Было уже утро. Солнечные лучи огненными иглами прокалывали темную листву, слепящими зайчиками трепетали на стене.
Надев халат и сунув ноги в босоножки, Зинаида вышла к озеру с полотенцем, умылась студеной водой. Вернувшись, причесала каштановые, слегка вьющиеся волосы на крыльце у зеркала, выровняла расческой в ниточку темные брови и, отметив про себя, что глаза не припухли и не покраснели, сбежала с лесенки.
Во дворе никого не было. "Спят", - подумала она и направилась в лес. Солнце уже поднялось высоко, но трава была еще влажная от росы, и на листьях капельки мерцали разноцветными бисеринками. Лес был величав и торжественно дремотен, хотя птицы звенели безумолчно. От леса веяло прохладой, а от просыпающихся лугов тянуло тонким пьянящим запахом раннего цветения.
Зинаида шла по глухой, заросшей муравой дорожке, в тонком халатике, облегавшем ее стройное, по-девичьи упругое тело, приятно ощущая бодрящий ветерок.
Гнетущие мысли постепенно рассеивались, и сердце наполняло ощущение радости бытия.
Побродив в лесу часа три, она подошла к дому и остановилась в изумлении: на террасе, вместе с отцом и Максимом, сидел второй ее брат Егор - светлокудрый, сероглазый здоровяк, похожий на мать.
- Егорка! - радостно крикнула она и, взбежав на террасу, обняла и поцеловала брата. - С приездом! Надолго ли? В отпуск?
- Всего на день, Зинуха! Здорово! Садись с нами завтракать.
- Спасибо! Сейчас, только переоденусь.
Зинаида побежала в комнаты и через минуту-две промелькнула во дворе.
Мужчины, выпив еще по одной, продолжали разговор, который был начат еще вчера и не давал покоя отцу.
- Так ты говоришь, Егорша, что этот танк вы привезли? - переспросил Гаврила Никонович.
- Да, нас целая бригада. Меня взяли как механика-водителя. А есть и инженеры. Я ведь на Ленинском заводе с финской войны.
- Это мы знаем. А вот зачем танк? Неужели у нас такие делать собираются?
- Вернее всего. Наш завод не успевает. А в армии таких танков - кот наплакал.
- Неужели не успели наделать?
- Старые-то есть, и немало… Да все эти БТ-семь и Т-двадцать шесть ящики из-под папирос! Броня десять - пятнадцать миллиметров - любой снаряд пробивает насквозь. Я в финскую воевал на таком. Двое моих товарищей сгорели… Они же на бензине работают. А КВ - с дизельным двигателем. Совсем другое дело. И броня - орудия не пробивают.
- А КВ были на финской? - спросил Максим, и в его глазах мелькнул огонек, губы плотно сжались.
- Были опытные. Их ведь только начали делать.
- И ты видел их в бою?
- Мне даже пришлось один спасать!
- Как спасать? - придвинулся к нему Максим. - Ты об этом не рассказывал.
- А орден за что же мне дали?
- Нет, я не помню… Разве за танк?
- За этот самый КВ!
- Ну-ка расскажи, - попросил отец.
- Я тогда раненый был… Ногу мне задело. Однако в госпиталь отказался - не сильно царапнуло. Был в своей части вроде бы как в запасе. А тут как раз поступил к нам один КВ - должны были штурмовать "линию Маннергейма". Нашим танкистам было интересно взглянуть на новую машину. Мне разрешили залезть в танк, попробовать, как он ходит. Прошел я метров десять туда-обратно, развернулся. Ничего, слушается. Вот, думаю, машина!
- И что? Что же потом? - нетерпеливо перебил Максим.
- Пошли наши на штурм. Я не видел - был в блиндаже. Только слышал грохот и ощущал, как дрожала земля. Вдруг этак через полчаса - меня к командиру. Так и так, спрашивает, можешь доползти до танка и вывести его в укрытие? По радио сообщили, что водителя ранило, танк встал. Я говорю: "Согласен. Могу". Командир приказал: "Готовься! Поползешь на лыжах под укрытием броневого щитка" - и дал мне свой пистолет.
- Неужели решился? - спросил отец.
- А чего? Пузом на лыжи лег и пополз… Финны заметили - открыли огонь. А я ползу и ползу. Обогнул бугорок, а тут уж рядом. Вижу и финны поползли к танку. Задумали его захватить. Им хотелось знать нашу новую технику. У них ведь и немцы были. Ну да наши из танка - пулеметным огнем всех уложили.
- А ты что же?
- Я уж под прикрытием КВ оказался. Быстро подполз, стучу пистолетом. А им сообщили обо мне. Сейчас же открыли нижний люк, впустили. Я сел за рычаги, а по танку бьют снаряды, он аж дрожит. Что говорит командир, не слышно. А он мне показывает на рукав в крови. Оказывается, руку мне прострелили, а я и не почувствовал сгоряча.
Ну, перевязали, помогли усесться. Вижу в смотровую щель - два танка приближаются. Стрельба прекратилась. Командир говорит: "Подпусти поближе - раздавим". Я жду. А они свернули в сторону и, слышим, цепляют нас тросом. А нашей батарее из-за бугра не видно. Что делать? Командир торопит: "Ну, что у тебя?" А уж финские танки гудят, стараются нас тащить, но не могут сдвинуть. Я включил двигатель. Говорю: "Порядок!". - "А ну, рвани!" - кричит командир, а сам к пушке.
- Как же ты, Егорша? - заторопил отец.
- Я рванул и почувствовал - волоку финские танки. Развернулся - да к своим. И приволок оба танка, которые оказались немецкими.
- Ну, чудеса! - усмехнулся Гаврила Никонович. - Чего же ты раньше-то об этом молчал?
- Я думал, вы знаете. В газетах писали… Тут меня в госпиталь, а потом на Ленинский завод.
- Да, лихо! - восхищенно вздохнул отец. - И ты, Егорка - герой. И КВ ваши, видать, сила!.. Должно, придется их и нам делать. Ты как смотришь, Максим?
- Будем делать, если прикажут. Это интересней, чем тягачи. Только мы с ними в запарке… Вы-то, Егор, быстро освоили КВ?
- Какое… До сих пор бьемся… Старого директора отстранили, а новый, молодой, только кричит да грозит. А народ у нас знаешь какой? Зимний брали! С этими не поорешь… Да тут, спасибо, парторга прислали. Этот - голова! Пошел к рабочим, все растолковал. Все объяснил душевно. Ну и дело пошло совсем по-другому.
- Егор, Зинка идет! - остановил брат.
- Знаю. Не маленький…
- А ты, Егорша, ишо не женился? - спросил отец, переводя разговор на другое.
- Вроде еще нет, - замялся Егор. - Но подумываю…
Зинаида принесла самовар. Расставила чашки, достала из буфета варенье, домашние шаньги, печенье, сухари.
- Вы тут чаевничайте сами, а мы с мамой будем Ольге помогать купать малышей.
- Ладно, управимся. Иди! - сказал Гаврила Никонович и стал разливать чай. Но только Зинаида ушла, он опять подвинулся к Егору.
- Что про войну у вас в Северограде слышно?
- А ничего. Все тихо-спокойно.
- А на заводе?
- Жмут на танки - и все! Крикун передыху не дает. Выслуживается перед большим начальством, перед Москвой…
Попив чаю, братья собрались купаться. А отец ушел во двор, сел на лавочку под сиренью. "Да, верно пословица говорит: "Пока гром не грянет - мужик не перекрестится".