Но лицо у Никиты было сияющим, ровный ряд зубов сверкал, несмотря на пасмурную погоду.
- Пропито, извините, господа офицеры, всего одна тысяча двести пятьдесят… Эти затраты вы, конечно, утвердите?.. Последний месяц поступлений нет.
- Доигрались - полное разорение!
Пока в наших рядах пребывает такой Герой, как Романченко, нам разорение не грозит (его уже представляли к Герою Советского Союза и "не дали". Когда он узнал, так навыражался, что основательно пополнил кассу).
Вот теперь надо утвердить траты на тех, которые были… но не были полноправными членами Союза Гвардейских Офицеров… Ну, Содружества… Это Юлечка-глазастик из самоходного полка (погибла при спасении экипажа, остались мать и сестренка, город Миасс) и ефрейтор Клава, родом из Воронежской области, последняя должность - помощник радиста, убита при странных невыясненных обстоятельствах, предположительно ее сожителем… полусемейная драма… Отелло в штрафбате… Две семьсот на двоих, - Хангени продолжал улыбаться, словно не хотел огорчать собрание тяжелыми вестями.
- А я и не знал, что Юля… - проговорил Долматов и машинально по-мужицки от затылка стянул шапку-ушанку с головы.
- Дело не в деньгах, но ведь договорились… только по уставу… Долго мы будем?.. - вроде бы запротестовал Романченко.
- Можете не утверждать, - вяло произнес председатель. - Я их уже отправил. Оплачу из своих.
- Иду в долю, - сразу присоединился Хангени.
- И я… - вставил фельдшер. - Как-никак медичка. - Ну и что, что не члены Содружества? - Никита все еще улыбался. - Это были… Наши Женщины…
- Что, будешь речь толкать? - спросил Борис.
- Буду, - как ни в чем ни бывало ответил Хангени. - Ты куда-нибудь торопишься?
- Нет.
- Вот так. А эти две… - он поднял указательный палец и говорил, как с детьми в начальной школе. - Других у нас здесь не было. Эти девочки - женщины нашего устава. Достойные уважения… Надо их любить… А ты, Романченко, помолчи… Если не любить, то уважать. И заботиться. Хотя бы с маленьким опозданием… Извините, господа офицеры, речь окончена, - Хангени больше не улыбался.
- Сдаюсь, - проговорил Романченко.
- Разлетаемся, соколики… - сказал Белоус.
- Ивана забирают адъютантом начальника штаба корпуса, - сообщил Курнешов. - Приказ подписан.
- Поздравлять не с чем, - сказал Белоус.
- Громят батальон, - произнес почти с рыком председатель, и все обернулись.
- Ты хоть брыкайся, хоть упирайся - начштаба корпуса полковнику Лозовскому нужен порученец.
- И все хотят из разведбата.
- Для надежности… - вставил Токачиров и тем обратил на себя внимание.
- Тебя что ли для надежности взяли? - сразу произнес фельдшер, и все поняли, почему он сегодня был так напряжен и выглядел столь грозно.
- Бездельников им не хватает, - пробурчал Романченко.
- В офицеры связи, видите ли, его потянуло. Призвание почувствовал! - пропел председатель.
Все это было как-то уж совсем через край.
- После Андрюши… - Токачиров все-таки заговорил, - здесь… не получалось. Будто я виноват, что остался жив, а он погиб. Или пропал без вести.
- Никто так не сказал и не подумал, - чуть смягчил Хангени.
- Не говори за всех. Думать про нас могут все что угодно, - сказал Белоус.
- У меня были причины. Были… - все знали, что Борис недоговаривает.
- Еще бы! - крякнул Романченко. - Баба попалась вот такая. С вот таким характером. И умеет держать вот такого… Больше ни одного слова не скажу, а то опять привяжетесь. А я совсем пустой.
- Ты просто ушел от нас, - сказал председатель. Все смотрели так, как будто это должно было быть произнесено. И не шепотом.
Токачиров раскачивался на каблуках и не смотрел ни на кого.
- Как знаете… - только и сказал.
- Здесь не судят, - заметил Хангени.
- А втыкают, - добавил Романченко.
- Набирайся солидности, Петр! Теперь ты будешь командовать отдельным подразделением. Для тех, кто не знает, объявляю: гвардии Романченко назначен командиром отдельной разведроты в мотострелковую бригаду. Уже представлен на капитана… - сказал Курнешов, чтобы как-то разрядить обстановку.
- С двух сторон грабят разведбат, - председатель каждое слово произносил так, будто у него полон рот горечи.
- Ну и что? Война к концу - служить надо. Выкарабкиваться надо из взводных. Чтобы на тебе всю жизнь воду не возили, - неожиданно высказался Романченко вполне серьезно.
Холодный и мрачный получился сбор.
- А чего это собрались на виду у всего батальона? - спросил Токачиров, он не хотел окончательного разрыва, а потом позади была "ночь ночей" и разрушенная мельница…
Ему ответил Курнешов:
- Чтобы кто-нибудь не сказал, что опять у них тайное сборище. У нас все, как на юру.
Говорить не хотелось. Расходиться тоже не хотелось. Сидели.
- Господа хорошие, - сказал председатель, - БЕНАПы, все наши девизы и штандарты малость поистрепались… Впрочем, как и мы сами. Остался один - самый первый и несгибаемый, предложенный Андрюшей: "Никогда, никогда не унывай!" И там написано: "Мы!", - он постепенно как будто оживал и хотел оживить всех остальных: - БЕНАПские остатки и ошметки! Приглашаю. В нашу "Хоромину", в наше Убежище. Всех.
- Горючее есть?
- Найдется… У кого что залежалось - тащи. Доктор, нужна генеральная дезинфекция души - принеси, что сможешь.
- Ректификат?
- Да! Тебя надо поздравить, - сообщил Токачиров председателю. - Майора Градова со строгачом упекли в самую глубокую… Тут я свой денежный взнос делаю - полторы сотни… - стал вынимать деньги. - Чуть не разжаловали…
- Радоваться нечему, - председатель отвечал, и это означало некоторое примирение. - Знаешь, один не больно знатный князек-правдолюб стал тягаться на Руси с властью мира сего. Суд был праведный и вынес решение, представьте себе, в пользу князька! Все были рады-радешеньки - ну, как же: "Правда победила, добро восторжествовало!.." А вскоре князька зарезали. Совсем по-другому поводу; той тяжбы никто и не вспомнил… и весь род разорили… Так что - держись, воинство.
XIV
Боевые недоразумения
Была у Бориса Токачирова своя невысказанная правда, о которой он не мог или не хотел говорить, потому что это было вовсе не боевое задание, а подлое наказание без какой бы то ни было вины - и подготовки никакой, и опыта диверсий не было, и оскорблены они оба были крайне, и доказать в этой спешке и сумятице никому ничего было невозможно…. В таком состоянии обычно на серьезные задания не выходят. Ну а сержанты и рядовые уж вовсе влипли за просто так.
Тут кое-что придется разъяснить. В разведке есть официальный счет поступкам и особый подспудный, внутренний счет - его даже не обсуждали. Он главный. Безгрешных на войне нет, в разведке особенно.
В плотно окруженном Каменец-Подольске немцы внезапно захлопнули передовые части корпуса, которые только-только освободили этот город, невероятно наглым наскоком с северо-запада… Захлопнули наглухо. Положение оказалось не из легких. А лейтенанты разведбата Родионов и Токачиров как-то проштрафились. Проступок был, преступления не было и в помине. Да и пожаловался на них командиру корпуса не вполне трезвый свежеиспеченный полковник (званием его наградил в приказе сам Верховный, ну и отпраздновали). Комендант города потребовал строго наказать двух лейтенантов - в назидание остальным. В окруженном и осажденном городе не спорят и не доказывают правоту, а подчиняются: комбат распорядился срочно отправить лейтенантов на задание (был такой способ ухода от дисциплинарных расправ) - "Убыл!" - "Куда?" - "А на боевое задание!" - И все тут, никуда не денешься… Попробуй догони… А над городом действительно клубился туман лихого везения, дурного невезения и некоего пьяного угара (склады немецкой армейской группы оказались в этом городе - именно продовольственные, и в том числе винные). Вот почему и пытались хоть кого-нибудь построже наказать для острастки. Но ведь и старшие командиры эти дивные итальянские и французские вина попивали, да куда больше, чем рядовые, сержанты и взводные… А тут приказ из штаба фронта об организации диверсий на всех дорогах: "..дабы не дать противнику беспрепятственно вырываться из такого великолепного окружения". Да ведь и салюты в Москве уже два раза отыграли!.. Шутка ли, какое ликование было (не омрачать же…) Пошла писать губерния: приказ начальника разведотдела; в батальоне наскоро создали две диверсионные группы, каждая из трех-четырех разведчиков и двух саперов: они должны были выйти на пути, по которым отступали войска противника, обтекающие город, и там взорвать сколько-то машин и тем то ли насмерть перепугать врага, то ли просто затруднить их отступление, да и поубавить их пыл в непрерывных атаках на город. Командирами групп были, конечно, назначены гвардии лейтенант Родионов и гвардии лейтенант Токачиров (провинившиеся). Командиру взвода управления приказано: обеспечить их безопасность при выходе на задание, при переходе через заминированный Турецкий мост (единственный более или менее возможный выход из города) и, если удастся, помочь им при обратном возвращении в город. Но это уж как получится… Операция намечалась дурацкая (это понимали все), но боевые приказы не обсуждаются. Да и смысла в этом задании не было, был только приказ сверху, который решили исполнить так: "В тыл к противнику от гнева своего начальства!"
Взводный со всеми возможными предосторожностями вывел обе группы, гуськом провел их через плотно заминированный мост, совсем скрытно протащил всех под самым носом у противника, укрывшегося в Турецкой крепости. Там, под прикрытием крутого обрыва к реке Сбруч, они чуть передохнули, и он их как мог напутствовал:
- Ладно. Задание странное, но не делайте его смешным. Не зарывайтесь. Если удастся установить мины на дорогах, откатывайтесь подальше и побыстрее. После взрыва уходите сразу. Не делайте одно и то же два раза подряд - два раза подряд не получится…
Договорились, что перед рассветом он будет их ждать точно в этом же месте. Но с первыми проблесками уйдет восвояси. Сами, без сопровождающего они мост переходить не должны были, потому что могли подорваться на минах. Уже на своих.
Ушла во тьму группа Родионова и растворилась…
Чуть погодя отчалила группа Токачирова…
Через несколько минут после того отправился назад, через мост, и взводный с ординарцем.
* * *
Группа Токачирова вернулась вовремя, и все до одного. Только были они какие-то уж слишком молчаливые и мрачные. Мин с ними не было.
Есть признаки, по которым нетрудно определить, работала разведка в тылу у противника или слонялась. Когда работала, они возвращались опаленные и переполненные не общими обозначениями, а такими подробностями и нелепостями, которых и гений не выдумает… Ну, эти не спали ни секунды - сразу видно: глаза вытаращены, но по какому-то другому поводу… Скорее всего отсиживались… Расспрашивать не принято. Токачиров саперов сразу отправил к своим и сказал: "Мины установлены на дороге - обе!.. Но обстоятельства сложились так, что пришлось сматываться раньше, чем произошел подрыв…" Туманно… Наблюдатели и слухачи доложили, что видеть ничего не видели, но один очень сильный взрыв где-то был, только очень далеко. И указали направление. Это могла быть только группа Родионова. Но ведь от них не вернулся никто, хотя взводный с группой сторожили их и ждали возвращения более суток… Становилось все яснее: Токачиров отсиделся где-то поблизости, к возвращению явился с завидной точностью, минута в минуту.
- Иди и докладывай в штаб, - сказал ему взводный.
- А ты разве со мной не пойдешь? - спросил тот.
- Нет. Надо что-то делать… Ведь не вернулся ни один.
Борис даже не откликнулся. Это покоробило. Но можно было объяснить усталостью этой ночи. Больше никто не произнес по этому поводу ни слова.
Сведения собрали по крупицам: кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал, один передал другому… нашелся тяжело раненный немецкий пленный, его чудом приволокли в городской немецкий госпиталь, это был, кажется, прямой свидетель, но его вторично ранило при взрыве мины… но ведь он и тогда уже был ранен, и его везли в кузове подорвавшейся машины… Да еще почти никто настоящей правды знать не хотел, довольно много начальства оказалось бы замешано в этом недоразумении, у многих было "рыло в пуху"… Искали только правдоподобную версию их гибели, чтобы не писать: "Пропали без вести". Эта неуютная версия всегда мало кого устраивала (ведь помнили о родных)… Правдоподобие перемешивалось с бездарным враньем, слухи - с бредом, все сливалось в потоке наваждений.
Токачиров ушел из батальона. Ушел тихо и внезапно. Вот так выглядело небольшое недоразумение. У оставшихся оно засело больной занозой если не навсегда, то надолго.
* * *
На Висленском плацдарме была последняя землянка, последняя "Хоромина". В сокрушительном наступлении уже строить не приходилось. Да и зачем?.. Рядовой Петрулин мыл золото на своем Урале, кто, кроме старателя, будет создавать такое сооружение?..
А собрались потому, что почуяли: "Это в последний раз, может статься. Впереди прорывы и победы, а это всегда много хороших и еще больше скверных вестей". Как бы мало ветеранов в батальоне ни осталось - обязательно станет еще меньше. Вот и пришла пора взглянуть друг другу в глаза и запечатлеть хоть фас, хоть профиль.
Маленькие легенды о Петре Романченко, рассказанные его ординарцем
В батальоне смелость ценилась превыше всего, а Романченко, несмотря на всю свою грубость, неуклюжесть и даже порой дурость, не раз это качество доказывал. Мы имеем в виду не дурость, а смелость, хотя располагаются они всегда по соседству.
Выбрал он себе ординарцем самого неказистого на вид и заметно трусливого солдата, который из своей трусости умудрился соорудить для себя довольно выгодное защитное прикрытие. Рассказы о трусости ординарца Сереги Галкина слагал главным образом сам Серега. А потом уж его байки расползались с прибавлениями и украшениями по всему корпусу.
Серега был коротышка, дьявольски выносливый, ходил, как и его командир, вразвалочку, был заметно приблатненный, казалось, что в добровольческий корпус угодил прямиком из колонии малолетних преступников по достижении совершеннолетия. Никто никогда его не видел в бою с автоматом или каким-либо другим оружием, а нагружен он был постоянно, как вьючное животное, особенно когда двигался пеше (а такое случалось). Тут был и всегда переполненный вещмешок, и запасные кассеты к автомату командира, большой бинокль, кое-какое барахлишко и, конечно же, трофейная двухлитровая фляга в роскошном фетровом футляре на добротной ременной портупее (и всегда не пустая, хотя за качество содержимого мало кто мог бы поручиться). Уникальная была фляга, ни у кого такой не было. Говорили, что фляга когда-то принадлежала знаменитому немецкому генералу, но вот неведомыми путями и превратностями судьбы угодила в арсенал Романченко и, следовательно, его ординарца (где пришлась как нельзя кстати). Еще говорили, что Галкин сильно не чист на руку. В батальоне этот изъян считался значительным и карался строго. Его поймали с поличным и извалтузили так, что он чуть Богу душу не отдал. Но был Галкин человек отходчивый, быстро залечивал следы повреждений и еще быстрее прощал своих обидчиков. Воровство за порок он вообще не считал и относился к нему скорее как к спорту. Вскоре обнаружилось, что Серега сферу своей привычной деятельности решительно перенес за пределы родного батальона.
- У меня командир особенный, - хвастался Галкин, - ему смелый ординарец не нужен. У него и своей - ВО по сих! Можно бы и поубавить… К примеру: оглашенная бомбежка под Борилово или уж не помню… в требухе студень, в калгане пустота; а Они: "Рядовой Галкин, будь другом, принеси-ка фляжечку", - бомбит так, что "вот-вот"… "Она в коляске мотоцикла!" - кричу… Я весь в земле, в трясучке, членом шевельнуть не могу… До коляски метров пятьдесят, а то и семьдесят, ни головы, ни жопы не оторвать!.. Они как рявкнут, ну и побежал… - подвиг во имя командира. Потом напишет: "Спас жизнь своему ротному под оглушительной бомбежкой!.." А что, разве не так?..
Очень ценят Они (это Романченко) поговорить по душам в самый что ни на есть МОМЕНТ!.. Пример: на дворе (то есть в лесу) темнота. Ночь.
Погружаемся… Слегка накрапывает. Они в палатке и не один, а с этой кувалдой из банно-прачечного отряда, килограммов на сто. Приволоклась за восемь километров!.. Я невдалеке, лежу, понемногу мокну, прикрыт чем попало…
- Га-а-алкин, ты там не промок? - кричит. - А то… Ну, думаю, твою мать!! Какой заботливый… А то… он сейчас кувалду из палатки выкинет и мне там место предоставит!
- Никак нет, - отвечаю.
- Ты там получше укройся.
- Есть укрыться (а то я без него весь нараспашку), - как раз, когда он на бабе, им хочется показать, какой он есть первейший по заботливости командир. Вот такая бирюлька.
А начинал ординарец Галкин обычно с того, что хотел рассказать, как он орден "Славы" третьей степени получил.
- А как? Если его к Герою представляют, а я всегда при нем был… Это кто знает, что я там от страха три с половиной раза подыхал?.. Ординарец Героя должен быть завсегда с завидным орденом - хоть сиди под кустом со спущенными штанами… Но на этот раз труха получилась - ему не дали ни туя, а мне - вот он, носи!.. Компот третьей степени.
Слава!