Легенда ВТОРАЯ (а их было много)
- Отнял мой командир, Петр Григорьевич Романченко, у одного фашиста мотоциклетку на гусеничном ходу. Никто такого драндулета не видывал. Вездеход!.. А сам я, по правде, эти ци-ци-циклетки ненавижу (хоть и числюсь мотоциклистом)… Сбежались все - смотрят. Командир приказывает: "Заведи и валяй по пашне. И чтоб через канаву. Через канаву покажи им. Без халтуры". Я, грешным делом, два раза уже чуть не вывалился из этой холеры. А мотоциклетка, только переключи, может и сама ехать по прямой, как живая. Говорят, они, эти гусеничные, к нам прямиком из пустыни Сахары притартали…
Насобачился командир, без этой тарахтелки с гусеницами - никуда: с форсом так то по переднему краю промелькнет - все глаза таращат; то прямиком к бабе. То на задание. Сам за рулем, оторваться не может. А меня за заднем сиденье лицом назад держит. Я там загибаюсь от страха. "Зачем? - говорю. - Лучше я вас здесь подожду…" А Они мне одно: "Ты хоть с полными портками, а должен быть при мне. Хрен с ним, с твоим автоматом, ты теперь приставлен к драндулету. Если с ним что случится, я из тебя…" А у этой гусеничной мандавошки большой конструктивный недостаток: на ней торчишь, как на сторожевой вышке - в момент могут одним выстрелом снять. На заднем сиденье и вовсе торчком, как на коне, - еще выше, чем за рулем…
Уже в Польше в промежутке между… пожелали одну польку покатать.
- Не польку, а полячку, - поправил его один из слушателей.
- Какая разница? Она еще шире той была, что из банно-прачечного… Нет не Стася, это была уже Жабета… Ехали, ехали они - поворот. Чего-то заклинило или отвлеклись малость - заехали на середину речки. И заглохли… Река по яйца, не глубже. Так что, думаете, он вылез из драндулета? Или позвал кого на помощь?.. Жди!.. Он, как на юру, сперва шандарахнул эту Жабету, которая еле умещалась на заднем сиденье. А оно на двух солдат с полным снаряжением рассчитано…
- Да врешь ты все!
- Не видеть мне черного сухаря.
- А откуда ты сам взялся?
- Я?.. Шел за ними. Отслеживал. Знал, что-нибудь да случится… Ну, помог. Выбрались… Вот такая бирюлька была.
И о чем бы он ни рассказывал: о запасном колесе или о нерадивости бензозаправщиков, о погоде или политинформации, - заканчивалось его повествование актом вселенского, могучего и многоразового совокупления его незабвенного командира с очередной домогательницей его достоинств, и каждый раз ее объемы возрастали…
Еще когда пришло самое первое пополнение и начался отбор, офицеры, что пограмотнее и поавторитетнее, сразу заявили: "В батальоне уголовников не будет". Это вранье, что уголовники хорошие и бесстрашные разведчики - блатная ложь и ширма для чиновных трусов. В их батальоне таковых не было. Галкин был исключением.
Постскриптум
Когда гвардии старший лейтенант Романченко уходил из батальона в мотострелковую бригаду, он вздумал забрать с собой и рядового Галкина. Но в штабе воспротивились:
- Вот станешь генералом, тогда и будешь таскать своего адъютанта за собой. А пока носить флягу найдешь кого-нибудь другого.
Петр тут же отступился и загрустил:
- Я хотел взять его на память о батальоне… - проговорил он.
- Вот такая бирюлька, - сказал Галкин. Но уходить из батальона не захотел:
- Любовь любовью, а разведбат на мотострелковую не меняют.
XV
Началось…
"Разведка - глаза и уши командования" - общеизвестная затасканная формула. Но разведка, которую пришлось познать им в танковом корпусе, непрерывно находившемся в движении, уже в оперативной глубине, уже в тылу у противника, это еще и чутье, интуиция, предчувствие успеха или беды. Разведка - это еще и острое чувство ответственности за всех, кто действует рядом с тобой, кто движется позади тебя. Что ни говори, разведка в танковых частях, если она настоящая, - это надежда воюющей армии. Вот отсюда и некая легендарность!..
Вы можете забыть все… но ваша память знает… Не вспоминай зря… Память совершенна и тебе не принадлежит - когда потребуется, она выдаст все до тонкостей, с такими подробностями и таким наваром, что ты завопишь: "Заче-е-ем?! Не надо-о-о!.. Не хочу! Я и так все помню…"
Из легенды о БЕНАПах
Началась и разворачивалась одна из самых крупных десантных операций в истории войн - высадка союзных англо-американских войск на французское побережье - операция "Оверлорд". Тысячи кораблей и судов пересекли пролив Ла-Манш. Немецкие оборонительные сооружения по всему побережью, по всей линии "неприступности" были атакованы с моря, с воздуха и с суши. Высадка десантов в Нормандии - один из наиболее драматических и впечатляющих моментов на сцене мирового театра военных действий.
Но военные оркестры, даже королевские, играют "Марш наступления" не всегда одинаково успешно… Германские контрмеры были оперативными и дали результаты. Удар и разгром союзных войск в Арденах (Бельгия) был неожиданным и ошеломляющим… Союзнический призыв о срочной помощи звучал как набат: "Нельзя ли ускорить ваше наступление на Висле…" - Уинстон Черчилль!.. Уинстон Черчилль!.. Уинстон Черчилль!..
Командиров, штабы и воинские части уже не просто торопили с подготовкой к наступлению, а начали гнать в шею!.. Видно, Верховный пообещал союзникам… Редкий случай: чаяния Уинстона Черчилля, Теодора Франклина Рузвельта, Иосифа Сталина и воинов его передовых частей на этот раз совпадали.
Вот оно - начало… А то ведь уже казалось, что люди и боевые машины приросли к этому лесу и больше никогда не сдвинутся - того гляди заплесневеют.
Перед рассветом 11 января 1945 года артиллерия, авиация и дивизии прорыва действительно рвали на части и дробили оборону противника, а 13 января ударные танковые подразделения входили в прорыв. Сжатые с двух сторон близостью врага и его огнем, рвались и рвались вперед. А в первых проблесках рассвета уже крушили прямо на марше немецкую бригаду. Трофейными машинами, транспортерами пополняли боевые потери этой ночи и еще прихватывали в запас: немецкая техника была новехонькая, надежная, приспособленная и оснащенная на долгое фронтовое действие (но хвалить ее тоже было строжайше запрещено - трибунал!).
Наступление разворачивалось широко, и уже в воздухе висело: "НА ЭТОТ РАЗ МЫ ПРОЙДЕМ ТАК ДАЛЕКО, КАК НИКОГДА РАНЬШЕ, И ГЕРМАНИЯ БУДЕТ ВОТ ТУТ - ПОД НОГАМИ!" Самые передовые и подвижные части вырвались из вражеских тисков и начали долгожданное наступление. Как вздох после удушья - оперативная глубина! - победная песня и погребальный звон.
За несколько суток ожесточенных боев прошла еще одна жизнь… И много, много смертей… Это кому как улыбнулось.
Еще одна фронтовая идиллия..
Волею судьбы в предрассветной мгле досталась разведбату 13-я саперная бригада. Или 13-й саперной бригаде рейхсвера достался разведывательный батальон. Каким образом немецкие саперы умудрились подставиться под прямой удар, понять было трудно. Но на войне вовсе не обязательно понимать. То ли танки передового отряда прошли через них, как раскаленный нож сквозь слой сливочного масла, то ли обошли их так, что один другого не заметили спросонья. А разведчикам сразу достался их командир со всем штабом. Оставалось загнуть им салазки, скрутить и принять сдачу в плен тех, кто еще мог передвигаться… Уничтожение - закон сражения, тут все ясно, а вот что касается пленных, тут накопилось много недоумений и проблем… Оказалось, что не только с похоронными командами у нас не все благополучно, но и со службой эвакуации пленных в тыл тоже постоянные неувязки. Кажется, можно было бы принять во внимание то обстоятельство, что в момент гибели или пленения немцы, как правило, перестают быть фашистами, и довольно искренно. Это только большевики и на том свете остаются несгибаемыми членами, и есть мнение, что хоронить их не обязательно - они, оказывается, нетленны!..
Взводному и сержанту Медведеву на этот раз попался опытный и здоровенный дядя. Они его засекли одновременно с разных сторон и одновременно бросились наперерез его пароконной упряжке с повозкой. Для автоматных очередей было далековато, и дядя вот-вот мог достигнуть небольшого лесочка. Там бы он бросил лошадей и… Ищи-свищи его. Битюг (а командир сразу окрестил немца именно так) стоял в повозке с карабином за спиной и во весь опор гнал своих коней, как в хорошем ковбойском фильме, не выпуская из виду ни одного из своих преследователей… Медведев первый что-то сообразил, остановился, прицелился и одной очередью повалил левую лошадь, повозка перевернулась, возница на мгновение исчез из поля зрения, а правая пристяжная оборвала постромки, отбежала в сторону и остановилась. Взводный мчался, казалось, во весь дух, а в голове успело промелькнуть: "Лошадь-то зачем?.." Битюг (солдат, а не лошадь) оказался добычей не легкой, он залег за перевернутой повозкой и стал прицельно отстреливаться, левая раненая лошадь билась и сотрясала всю боевую конструкцию. Может быть, этой самой лошади и был обязан взводный тому обстоятельству, что возница не уложил его первым или вторым выстрелом.
Командир видел все поле сразу, бежал и петлял, прыгал то вправо, то влево, не давал битюгу сделать прицельный выстрел. Расстояние между ними стремительно сокращалось, и он уже кричал: "Хенде, курва!.. Убью-ю-ю!.. Хенде хох! Нихт шиссен! Идиот!.." - а сам боковым зрением держал Медведева, готовый в любой миг ударить очередью по битюгу, если он переведет ствол на сержанта. Но битюг целился и стрелял только по офицеру, полагая, что с коротышкой-солдатом он сможет управиться позднее… Но тут он чего-то недооценил по части мгновенной реакции, а главное, по части отправления всех и всяческих врагов (прямых и косвенных) на тот свет, этот маленький Медведев оставил далеко позади всех своих самых лютых сотоварищей… Они оба, не сговариваясь, врезали по длинной очереди в сырую землю прямо под низ повозки и мигом залепили грязью все пространство вокруг телеги, заодно и рожу битюга. Тот дернулся, будто его ударила пуля, засуетился, начал шарить руками, что-то перекладывать или перезаряжать. Расстояние между ними стремительно сокращалось. Взводный уже налетал на него (он чуть опережал Медведева), а битюг вдруг отшвырнул карабин, вскочил с колен с задранными вверх руками, в его правой руке раскачивалась какая-то фиговина на цепочке, атакующий засветил ему прикладом автомата по челюсти и в это мгновение отметил, что в поднятой руке большие карманные часы… Медведев с лёта подсек его ногой, как фокусник смахнул часы на цепочке, откуда-то из-за спины падающего выхватил ножевой штык с деревянной рукояткой, да еще правой ногой успел въехать ему по яйцам. Битюг заорал благим матом, но тут же заткнулся, как автоматическая защелка. Лежал с вытаращенными глазами.
- А часы-то наши, - объявил Медведев, - первого госчасзавода. Где взял, далдон-мудазвон?! - еле выговорил он сквозь одышку.
- Стоп!.. Хватит… - сказал командир, а сам дышал еще тяжелее сержанта. - Штее ауф! (Встать!) - скомандовал он.
Немец начал осторожно приподниматься.
- Это то есть как "хватит"?.. У него штык сзади за поясом заткнут был… Приготовлен. Вы потянулись бы за часами, а он бы вас прирезал. Весело?.. Обученный, потрох! - Медведев внезапно вмазал битюгу такого пендаля под задницу, что тот, словно гусь, прогнул мощную спину и захлебнулся прерывистым воплем.
- Я сказал "хватит"! - уже прикрикнул командир.
- Скажите ему, если как-нибудь не так шелохнется, я его срежу, - и сопроводил реплику таким жестом, что переводить уже не надо было.
Лошадь все еще билась в конвульсиях. Медведев вынул из-за пояса новенький "парабеллум", битюг побелел и вытянулся, стал на полголовы выше и уменьшился в объеме… У него за спиной Медведев двумя выстрелами прикончил бедную кобылу и перезарядил автомат.
- Зря ты по лошади стрелял, - сказал командир просто так.
- Конечно, зря, - сразу согласился Медведев. - Надо было сразу по этому… глоту… Но привычка брать живьем… А он ведь вот-вот мог уйти.
Немец что-то понял и заметно присмирел.
С ефрейтором дело было сделано (а он оказался на свою беду еще с наградой). Медведев мгновенно ощупал и обшарил битюга, да так, что у него, видно, и зубочистки не осталось в кармане. Командир приказал Медведеву отвести пленного к шоссе, там были машины взвода, а сам быстро пошел через все поле к крайнему строению, откуда еще в самом начале схватки раздалось два выстрела, и он своим успел приказать этот дом заблокировать. Там, на чердаке, кто-то засел, и помощник командира Владимир Иванов выжидал, не торопился брать дом штурмом. Кому охота была нарываться на пулю… "Всего один убитый и два раненых! - всегда повторял взводный. - Этим раненым может стать любой из вас. Одним убитым может быть каждый…"
Предстояло пересечь по диагонали довольно обширное поле. Он шел уже не торопясь и думал: "Сколько раз битюг успел выстрелить?.. Раза четыре или пять… и все мимо. Не может быть, чтоб такой мазила - ведь с наградой… Значит, опять повезло. Или…" Ноги все еще дрожали, и он хотел, чтобы они перестали дрожать к тому времени, когда он подойдет к своим солдатам. Вот и не торопился. "Интересно, а почему они из мансарды не стреляли?.. Ведь Медведев и он сам были в открытом поле, фланги у них были открыты… Может быть, просто побоялись ответного огня?.. Всех их там, на чердаке, переколошматить было нетрудно, но вот так, нахрапом, их брать нельзя - будут потери".
Медведев с пленным удалялись справа к шоссе, битюг понуро топал, как пожилой крестьянин, заложив руки за спину. Командир сложил ладони рупором, поднес ко рту и крикнул:
- Саша!.. Смотри… чтоб всё в целости!.. - с намеком.
Сержант кивнул и что-то произнес в ответ. Но разобрать нельзя было, да и не для слуха командира были, наверное, предназначены эти слова…
Отсюда было видно, его солдаты укрывались кто за побитой техникой, кто за брошенными в поле сельхозмашинами (это же был обыкновенный фольварк и несколько крестьянских хозяйств). Командир остановился между укрытиями, где засела его гвардия, он еще не знал, что будет делать дальше.
- Вы бы хоть чуть пригнулись, - заметил ему Владимир Иванов.
- Один сильно пригнулся и схватил пулю прямо в башку. А не пригнулся бы - получил максимум в коленку, - ответил взводный, поднял автомат стволом вверх и нажал на спусковой крючок, вместо очереди раздался жалкий одиночный выстрел (в кассете оставался один-единственный патрон).
Он выдернул из-за голенища рожок и перезарядил автомат. И тут же из чердачного проема высунулась рука с карабином, дулом вверх, и на конце ствола был привязан белый носовой платок.
Командир приказал всем сидеть в укрытиях, а сам медленно пошел по направлению к дому - он знал, что все его ребята держат под прицелами черный проем на чердаке крайнего дома.
Остановился, перевел дух и крикнул очень громко:
- Зольдатен! Нихт шиссен!! Зи зинд Кригсгефангенен! Аллес! (Солдаты! Не стрелять!! Вы военнопленные! Все!)
Ему оттуда что-то ответили, но он не смог разобрать и на всякий случай добавил:
- Жизнь гарантирен!
Из проема неслась какая-то смесь из ломаных русских и немецких слов: дескать, они все готовы сдаться, но у них есть один тяжелораненый. Он их товарищ… Так и сказали по-русски: "Товарищ!" И они не могут его бросить… Что-то вроде этого… В процессе речений уже двое виднелись в проеме, и оба помогали жестами объяснить условия сдачи.
Взводному сразу понравилось, что они не хотели бросить своего "товарищ!" - пропаганда постоянно утверждала, что фашисты при отступлении пристреливают своих тяжелораненых, но он давно уже не верил этой брехне, и самому убедиться было приятно… В поле водворилась тишина. Все ждали ответа. Почти шутливо он спросил:
- Вен онэ "товарищ"? (Если без "товарищ"?) Один из осажденных после паузы ответил:
- Hyp алле байде (Только все вместе).
- Онэ камарадес вир бляйбен хир унд мюссен кемпфен (Без товарища мы останемся здесь и должны сражаться), - сказал второй, но все это как-то без вызова, без пафоса, а с интонацией надежды на то, что удастся договориться. - Эр ист унзере фельдфебель (Он наш фельдфебель).
- Вифиль зольдатен? (Сколько солдат?) - крикнул взводный.
В проеме показался высокий блондин без головного убора и произнес:
- Зекс зольдатен унд унтерофициерен, - и показал на пальцах "семь". - Плюс унзере фельдфебель.
Наступала главная трудность: нужно было сложить длинную и толковую фразу (или команду), а уверенности, что она получится, не было:
- Аллее геен унтен (Все идти вниз). Айн зольдат миг геверен гейт форвертс… (Один солдат с оружием идти вперед…) Андерен мит "товарищ" фельдфебель все вниз… Унд онэ шпассен! (И без шуток!)
- Яволь! Онэ шпасен… - бодро ответил высокий блондин, неожиданно приветливо помахал рукой и исчез в темноте проема.
И те и другие все еще немного опасались, но уже замерцала надежда на то, что можно будет договориться без выстрелов. Командир все-таки оглянулся и увидел, что все на своих местах и держат проем и входную дверь под прицелами.
Выходили они с фольварка довольно медленно, торжественно и с опаской озирались по сторонам. Впереди шел обвешанный оружием коренастый солдат, а за ним, с интервалом метров десять, пять остальных несли своего раненого товарища, как некую драгоценность, - два слева, два справа, один поддерживал голову… Наши солдаты и сержанты уже поднялись со своих мест и без всякой опаски двинулись им навстречу. Немцы остановились, уложили на землю своего фельдфебеля. Он был серьезно ранен в ногу и в предплечье. Вел себя сдержанно, но ему это давалось нелегко.
Командир спросил у каждого пленного имя, воинскую специальность и гражданскую профессию. Отвечали с готовностью, в том числе ответил и фельдфебель: "Инженер-строитель".
Это были люди штаба бригады: высокий блондин оказался автомехаником, были еще радист, водитель тяжелой машины, техник по ремонту каких-то устройств, а тот, что нес все оружие, оказался водителем автомобиля самого командира бригады. Он сразу заявил, что его новый автомобиль-амфибия надежно спрятан в стоге сена, совсем новенький, и он готов его пригнать сюда через пятнадцать минут - туда и обратно вместе! И там все имущество командира бригады, разумеется, полевое имущество… Предложение казалось опасным, но было заманчивым… Грузовых машин в окрестности фольварка было брошено много, и тутвозник грандиозный план: если учесть, что почти все немцы неплохие водители, взводный распорядился поставить на ход пять-шесть лучших грузовиков - пленные знали, какие из машин того стоят.
Подкатил на своем мотоцикле с коляской рядовой Костин и вскоре сказал командиру:
- Отпускайте нас с фрицем, его зовут Вилли, товарищ гвардии старший лейтенант. Он говорит: "Пятнадцать-двадцать минут - и мы будем с амфибией!" - трудно было догадаться, когда и как они успели сговориться.