От снов до звезд…
Он знал, что СНЫ снятся неспроста, надо только догадаться, зачем именно такой СОН снится и что ОН означает… А еще: "Если все, что творится перед глазами, хотя бы на этом плацдарме, и все, что было до этого, реально существовало и существует, то что же тогда снится "В СТРАШНОМ СНЕ"?.. Разве что СОН - это мост от нашего взбаламученного мира в другой?.. Совсем другой… Или, наоборот, оттуда - сюда?.. Как через линию фронта.
В этот раз на излете ночи ему привиделся один из тех снов, которые не исчезают с пробуждением, не растворяются. Иногда даже сбываются.
… По небу стремительно летело облако в виде вытянутого на своем ложе, распластавшегося мертвого человека - почти мумия (нельзя было определить, мужчина это или женщина). И не было никакой надежды, что оно (облако!) изменит свою конфигурацию и представит нечто оживающее… Скорее всего, оно станет еще мертвее… Или распадется… Он знал, что все время идет в перекрестии трех оптических прицелов и выскочить из этих перекрестий ему не удастся - малейшая ошибка - и "курки будут спущены". Там "божественные снайперы" - они не промахнутся… А потому он шел не то чтобы боком, но и не прямо, как обычно, а все время готовый к прыжку, чуть ссутулившись и вобрав голову в плечи. Походка оставалась легкой, но в ней появилась некая хищная асимметрия, словно одно плечо двигалось впереди, а вся остальная фигура и ноги старались догнать это левое плечо… И вдруг он увидел на той стороне улицы идущим по тротуару в ту же сторону, что и он, - увидел самого себя, нет, не похожего, а точно такого же, как и он, только вперед летело правое плечо, и тот (Он) с удивлением смотрел на него, не сбавляя шага. Тот же возраст, та же настороженность и походка… Промелькнуло: "Неужели я стал такой сутулый?.." В следующее мгновение Тот (на той стороне) пошел нарочито ровно, вовсе не сутулясь и без малейшего напряжения… Они снова переглянулись и, не подавая друг другу знаков, обменялись какими-то никому не заметными сигналами взаимной поддержки. Этот ОН, то есть он сам (!), широко раскрыл рот, словно хотел крикнуть что-то очень важное, может быть, предупредить его об опасности и "божественных снайперах"… Но передумал. Хотел хлебнуть воздуха, которого почему-то не оказалось в пространстве… схватился двумя руками за грудь (как раз посередине, там, где загрудина), раскрыл рот еще шире… Но успел заметить, что на той стороне улицы ТОТ тоже падает… с раскрытым ртом. И над городом раздавался крик не его, не Того, с противоположной стороны улицы, а пронзительней крик новорожденного младенца… Он тут же крикнул на все мыслимое пространство: "Не-е-е-ет!", - отрицая даже такую возможность замещения, ведь их было два, и нельзя было их замещать одним… "Не-е-ет!" - и кинулся как бы на землю. Он падал, падал к тротуару, к асфальту… недоупал на вершок и в стремительном движении-полете вперед как бы завис в воздухе и мчался на супербреющем над самой землей… Это была уже земля, а не асфальт… Его двойник, ТОТ, с другой стороны улицы, на мгновение исчез, но тут же обнаружилось, что и он с той же стремительностью летит в том же направлении… И "божественные снайперы" никак не могут удержать их в своих перекрестиях прицелов… Почти объединившись, ОБА уже летели над улицей, великолепно маневрируя, на уровне верхних этажей. При этом ОБА становились все больше и величественнее, пока не объединились в одно целое. А став единым, стремительно понеслись сначала над городом, а там уж и над землей в виде облака, похожего на существо без признаков жизни. А потому неуязвимое. Облако, похожее на убитого… Звучала торжественная музыка, непонятно кем исполняемая, да это и не имело значения. Музыка!..
"И я, и не я", - думалось легко, как будто он уже проснулся и обременен единственной заботой - не забыть СОН и постараться разгадать его: "К чему бы все это?.." И тот, который складывал эту смесь повести и легенды, и тот, за поступки и мысли которого он почти не несет ответственности… Ему трудно было понять, кто из них ему приснился первым, а кто явился потом… "Они оба - это я, они оба - это армейский взводный и председатель гвардейского Содружества"… Он и не старался понять логически земной смысл происходящего, его больше интересовал загадочный потусторонний смысл события. И имеет ли он какую-то связь с тем, что происходит поблизости.
Вот такой был СОН… И небо из голубого, прозрачного и бездонного стало быстро темнеть, превратилось в смоляно-черное. И когда он это заметил, начали вспыхивать звезды. Все пространство заполнилось звездными скоплениями… и той самой музыкой.
Он отыскал на небосводе Большую Медведицу, отсчитал пять расстояний высоты ковша, обнаружил Полярную звезду, а потом нашел, увидел и в который раз восхитился бриллиантовой россыпью Плеяд.
VIII
Совсем открытое
(ну, прямо распахнутое)
партийное…
Над всем плацдармом повис легкий, но стойкий туман. А в тумане всегда плавает какая-нибудь муть и непредсказуемая дурость. На этот раз - "Общее открытое партийное собрание батальона". Такое не собирали трудно вспомнить, как давно… Да никогда не собирали! Привели весь личный состав подразделений, кроме караула, дневальных и кухни. Но ни комбат, ни начальник штаба почему-то на собрании не появились. Проводил этот сбор замполит майор Градов. Президиума не выбирали, не голосовали - все он сам!.. Сам назвал его "открытым", сам зачитывал параграфы приказа, сам комментировал.
* * *
Трудно было определить, находился он уже под газом или в предвкушении оного. Рядом с ним сидел наш неистребимый нанаец капитан Хангени; бывший директор школы, выпускник института народов Севера; тускло сияющая улыбка почти никогда не сходила с его лица; достаточно смел (во всяком случае, не трус; честен и по-партийному несколько излишне пристрастен к спирту-ректификату, что зачастую означало ничем не прикрытую патриотичность!).
- Это наши братья по оружию, по войне, если хотите! - майор Градов имел в виду поляков, на земле которых проходило это открытое партийное. - И наконец, братья-славяне! Это, товарищи, не просто Польша - это Народная Польша!.. Люди возвращаются в свои дома и что видят?.. Окон нет, дверей нет, последние остатки продуктов рас… растащены… А со скотом как?! А вещи - тряпки, одежда?.. Инструмент-оборудование! - он хотел быть исчерпывающим. - Случаи мародерства участились, и мы не можем, не будем проходить мимо… С тех пор, что фронт стабилизировался и пребывает в… временной неподвижности. Мало того… Случаи насилий. Да-да, женских насилий - без уточнений. И прочие беспорядки… - появился шумок заинтересованности.
- Это наш давнишний спор!.. - громко с уральским говорком произнес пожилой мотоциклист из роты. - Надо конкретно…
- Вам пока никто слова не давал, - одернул его Градов.
- Так это общий сбор батальона или открытое партийное? - поддержал уральца с другого конца усатый сержант из добровольцев.
- Открытое, открытое партийное. Но не митинг! - воткнул в него палец Градов. - И еще факты никому не нужных поджогов жилых зданий! - майор театрально пожал плечами, и его погоны поднялись горбиками.
- Никаких загадок - это уголовная практика, грабежи, иные преступления и заметание следов, - четко произнес капитан Хангени, его Градов не поправлял. - Ну, разумеется, и пьяные поджоги… Уголовники всех мастей…
- Урки урками, а не плохо бы друг на друга посмотреть… - старший возраст собравшихся брал верх.
Поднялся шум, сборище проснулось, но несколько голосов потонуло в массе тех, что были против всякого ужесточения наказаний. ("А то, глядишь, почти всех перестрелять придется, - роптали наиболее искренние. - Война все спишет!")
- Так вот! Приказ Верховного Главнокомандующего… - все стихли. - За номером… - майор произнес номер с нулями впереди. - Секретный! (Это, интересно, от кого?) Приказываю - двоеточие - суд военного трибунала. И расстрел! А в особо злостных случаях с поджогами и насилиями - расстрел на месте!.. Специальными патрулями и нарядами… Без всяких судов… - это уж он добавил, кажется, от себя.
Водворилась скверная тишина, которая обычно распространяется в момент, предшествующий крайней опасности.
Обстановка складывалась, скажем прямо, неприятная: с одной стороны, Приказ Верховного, с другой - какая-то враждебность солдат к его содержанию (несколько "стариков" не в счет). Люди смотрели друг на друга - это было долгое переглядывание и нехорошее узнавание. Хотя мародерствующих здесь было не так уж много, но ведь на фронте почти все всё друг про друга знают (ну, за исключением совсем уж глухой тайны…). Намечались некоторая конфронтация и раскол. Из заднего ряда кто-то требовательно выкрикнул:
- А когда же можно будет?! - интонация прозвучала скверная, бунтарская, с блатным оттенком.
Майор почуял, что надо как-то разрядить обстановку.
- Товарищи, Польша - это Польша! Территория дружественного, союзного нам государства. А не какого-нибудь Пилсудского-Миколайчика! - он картинно вытянул руку на запад. - До логова фашистского зверя осталось сто семьдесят километров! Это один настоящий рывок для таких, как вы!.. Мы скоро доберемся до этого логова!.. И там… - большинство ждали жареного, зашумели с оттенком ликования. - Там… Там мы выдадим им такого разноцветного шишкин-перцина!..
Раздался взрыв жеребячьего гогота. Кто-то пронзительно присвистнул. Сидящий рядом со взводным военфельдшер наклонился и шепнул:
- Куда его понесло?..
- Ханыга, - сквозь зубы произнес взводный.
- Вот там, через сто семьдесят километров, мы такого петуха им запустим, что внуки и правнуки помнить будут, почем хрен на нашем базаре!
Поднялся шум ликования. Солдатская масса батальона раскололась, как стеклянная банка, залитая крутым кипятком. Лопнула, но развалилась не на равные части. Большинство (это было видно) пошли за майором. Он был доволен и вытирал носовым платком лысину и шею. Хангени растерянно озирался по сторонам и старался не встретиться взглядом с председателем.
- Там!.. Там можно будет! - закреплял майор свой успех.
Взводный не выдержал, кровь прилила к голове, колотило в висках.
- Сволота не потрошенная… - вырвалось у него на пределе ненависти, и кое-кто мог услышать.
А сам он уже стоял с поднятой рукой, на мгновение все стихли, думали, что командир взвода управления просит слова, а он гаркнул:
- Взво-о-од! Слушай мою команду! - Вышел на свободную прогалину. - Становись! - солдаты и сержанты повскакивали с мест и бросились строиться: продрогли, да и ужин уже, наверное, принесли. Команда была исполнена мгновенно.
- Собрание не окончено! - отмахнул рукой Градов.
- Р-равняйсь!.. Сми-и-ирно! - как будто и не слышал командир.
- Гвардии старший лейтенант, что вы там?.. - майор все еще полагал, что это недоразумение.
- В расположение ша-а-агом марш! - взвод топнул и двинулся.
- Лей-те-на-а-ант, вы мне ответите!.. Наза-а-ад!
- Бего-о-ом - марш! - неслось по лесу.
- Да я тебя за это!.. - летело вдогонку.
Романченко, как медведь вывалившийся из берлоги, заорал:
- Втор-р-рая р-р-рота! Станови-и-ись! И шагом марш… - было похоже, что он вздремнул и только что проснулся.
- Романченко, а ты куда? - удивился Градов.
- Так ведь уже… - сам исправно откозырял майору и в сопровождении офицеров пошел через лес.
Танкисты поэкипажно расползлись во все стороны, танкисты строем не ходят - они любят "поэкипажно"!
Остался взъерошенный майор у столика, покрытого тряпкой, и поблизости нервно закуривал капитан Хангени. Им предстояло выяснение отношений, а Хангени не любил и избегал ссор. "Нанаец ссориться не любит, нанаец любит любить", - говорил он с очаровывающей улыбкой. Не один Хангени, почти все офицеры старались не сталкиваться с замполитом - это было опасно.
* * *
В лесу смеркается быстро.
Строй стоял возле землянок, тяжело дышали после пробежки.
- Все слышали, что сказал майор? - строй ответил. - И видели, куда он вытягивал руку? - спросил командир. - Так вот, торжественно обещаю: всякого, кто вздумает поступить согласно бодрому совету гвардии майора, хоть и в "той самой Германии"… уж извините, расстреляю.
Кажется, всю неприязнь и злобу, накопившиеся против майора, он срывал на своих солдатах. Снова водворилась тошнотворная тишина. Командир сказал опять не то и не так, как хотел или как должен был… И один из стоявших в строю произнес негромко, лениво, но отчетливо:
- Отвечать будете.
Командир прошел вдоль строя - благо не километр… Есть такой миг, когда сумерки в лесу густеют от секунды к секунде… Обнаружил, даже не обнаружил, а по голосу определил смельчака - это был совсем уж ни в чем не повинный радиомастер Лапин. И надо было бы промолчать или отшутиться, а он, в упор глядя ему в глаза, сказал:
- Только вы об этом уже знать не будете.
Вроде бы все завершилось довольно эффектно, на высокой ноте, но все равно скверно. Хуже не придумаешь. Он как бы только на словах, а все равно пригрозил расстрелом ни в чем не повинному человеку… "Ну и сволота же ты, - сказал он сам себе в сердцах. - Ну и паскудина!.. А ведь кто-нибудь из них, стоящих в строю, так про меня и подумал…"
Страсти по Андрею
Немецкий грузовик, до отказа набитый ранеными, подорвался на тяжелой мине. Можете себе представить эту свалку, эту муку в предрассветных, еле различимых сумерках, в непролазной грязи, припорошенной мокрым снегом… Все произошло чуть севернее Каменец-Подольска в последний день марта 1944 года, всего восемь месяцев назад.
Андрюша Родионов попал в лапы к разъяренному врагу в самый неподходящий момент - их и так колошматили со всех сторон, а Андрей был командиром этой трижды проклятой диверсионной группы… На нем были танковые погоны - знак того, что пощады не будет. Все участники группы были уничтожены сразу - они напоролись на крепкую засаду. Никто так и не узнал подробностей боя (а может быть, его и не было). Убитые лежали горсточкой поблизости от уложенных в длинный ряд и приготовленных к погребению немцев… Родионова прижали рогатинами к массивным деревянным воротам. С ним не церемонились, его не допрашивали. Его распинали… Он не ругался, не просил пощады, не взывал к небу, не проклинал… Истошно выкрикивал что-то и затыкался, как будто терял сознание, но глаза все время были раскрыты… А те забивали не гвозди, а какие-то ржавые кованые крюки (где они только их добыли?)… Один забивал полукувалдой, другой деревянной колотушкой и часто промахивался… Его распинали на крепких воротах с растянутыми в стороны руками и ногами… Кажется, так был распят апостол Андрей Первозванный. Потому Андреевский флаг имеет голубой крест по диагонали угла в угол; орден Андрея Первозванного считался самой высокой наградой Российской Империи… Но Андрюша всего этого не знал. Не знали и ошалевшие от войны, от зимы, поражений и безысходности выдирающиеся из окружения немцы. Только представьте себе: неуклюжий грузовик, холодная, насквозь сырая тьмища, кузов, переполненный стонами, торчащими обмотанными конечностями… и все это еще раз взрывается… Только представьте себе…
Это он, Андрей Родионов, по натуре самый добрый и самый незлобивый малый, подорвал на мине автомашину с тяжелоранеными… И вот он, ОДИН, за всех бешеных изуверов и мстителей погибал в муках распятия… Добровольных палачей издали уже звали камарады, торопили, сокрушались их бестолковостью, медлительностью. Завершали, доколачивали как попало, наспех, - Андрюша уже и не вскрикивал, не звал на помощь. Глаза были раскрыты. В глазах стояли кровь и Небо… Немцы уже бежали (догоняли своих), один из них остановился, обернулся и выстрелил в распятого на воротах. Он не промахнулся - это уже была не месть, а это уже было сострадание.
Вместо молитвы
Повторять и повторять, пока не услышат:…Убивает и калечит на войне всех и всякого: кто воюет и кто не воюет, не об этом речь… А воевать - это непрерывно и сознательно подвергать свою жизнь смертельной (обязательно смертельной!) опасности. Не в случайном порыве, не спасая в последний момент свою жизнь или даже чью-нибудь… А непрерывно и долго, повседневно воевать; а также непрерывно и долго, вседневно и всенощно грозить врагу и наносить ему смертельный урон. Иначе это сделает он - твой враг. И еще: обязательно, все двадцать четыре часа в сутки, нести ответственность за жизнь своего товарища, за жизнь твоего подчиненного, который тебе, тебе лично, это достояние вверил… Не было такого на этой войне, не было… "Не в традиции!" Жизнь одного человека не стоила ничего, группа людей не стоила ничего, людские массы не стоили ничего. А все эти лозунги выдумывали и орали до хрипоты те, кто сам не воевал и боялся, что его туда могут сунуть головой по недоразумению или в наказание.
Воевать, а не "присутствовать в прифронтовой полосе" - была участь тех, жизни которых "не представляют особой ценности", а это и был Народ Великой Страны.
"С ОРУЖИЕМ В РУКАХ!.."
…Участник не сражается - он причастен к сражению. Сражается воин… А погибнуть может и тот и другой. Это норма… Один наносит прямой ущерб врагу, другой способствует этому или наблюдает происходящее через бинокль… А погибнуть и наблюдатель может раньше, чем воин. Тут игра случая. Как говаривала ефрейтор Клава: "Подумаешь, делов-то на три копейки". Она не воевала, а погибла…