* * *
Елка была украшена чем попало. В основном навесили консервных банок. Банки качались и поблескивали. Сквозь деревья светила луна.
- Стой, кто идет!
- Другое, это я.
- Пропуск.
- Анадырь… Отзыв?
- Антапка! - Оба шутили, и пропуск и отзыв были другие.
- С Наступающим вас, гвардии сержант Другов.
- И вас, товарищ гвардии старший лейтенант, с Новым годом! И с присвоением звания.
- Спасибо.
X
Новолетье
Неприлично трезвый для такой даты, полностью одетый, взводный лежал на топчане, укрытый полушубком по самый подбородок. Лежал не двигался - как застыл. Уставился в потолок. Начищенные головки сапог и голенища торчали из-под края полушубка.
Суровый и Беспощадный, хоть изредка, хоть один раз в этом проблеске земной жизни, прояви к ним (и ко мне), н е т, не снисхождение, а сострадание, и пусть тогда любовь придет сама… Или не придет
Аминь.
Раздался слабый стук в дверь.
- Ну-ну!.. - дверь не была заперта.
Вошла и туг же прикрыла за собой дверь… (кто бы вы думали?) - Юля.
Одним движением сбросил полушубок и затянулся ремнем.
- Садитесь, Юля. Снимайте шинель…
- Нет. Я на минуту. Поздравить… С Наступающим.
- А как вас часовые пропустили?
- По знакомству… - она тихо улыбнулась.
- Да раздевайтесь, - он хотел ей помочь. Действительно ему очень хотелось, чтобы она осталась, хоть ненадолго.
- Нет-нет… Давно в вашей землянке не была… С тех самых пор… А землянка такая же. Как там… С наступающим вас - сорок пятым.
- По этому поводу… - он полез было под топчан.
- Нет! Не буду. Посидите. Вот тут, - она указала прямо против себя.
Он сидел навытяжку, как провинившийся. От мечтательной заносчивости и разлитой горечи не осталось и следа. Только голова была слегка задрана - он смотрел на нее. Юля тоже смотрела на него не отрываясь…
- Юля, - все-таки сказал он, - как же это все получилось? Ведь сколько раз звал, звал… Не приходила…
- Мне очень хотелось прийти. Хоть один раз… Но не получалось… Ваши солдаты очень ревнивые. Они не простят. Ни мне, ни вам, - поправила сама себя: - Не простили бы.
- Ну, что за ерунда, причем тут солдаты?
- А при том, - Юля вдруг показалась уверенной и взрослой. - Они доверили вам свою жизнь. А больше у них ничего нет. И даже малое отвлечение они не простят. Вот почему женщин на фронте н-н-не… не-до-люб-ли-ва-ют.
- Ты ведь знаешь, как нравишься мне?.. Только ты… Очень.
- Нет. Не знаю. Я сама втюрилась в вас… По уши… В самый первый день, когда была еще у вас во взводе… На формировке…
Пауза показалась длиннее произнесенных слов. И значительнее.
- А там как тебе? В самоходном полку?
- Ничего. Люди хорошие… С Новым годом.
- Юля…
- Нет, я пошла, - сказала решительно, трудно было поверить, что это та же тихая глазастая Юля.
Он уже поднялся и стоял рядом с ней, а она сказала с укором и просьбой в голосе:
- Нет. Так нельзя… - и повела взглядом вокруг. А прозвучало: "Под присмотром часовых и ординарца".
Он кивнул и еще раз кивнул, и еще…
- Поцелуйте меня, пожалуйста. Один раз… - все-таки сказала она.
Он двинулся к ней, но застыл в нескольких миллиметрах от ее лица… и губ…
Слышать он мог все, что слышалось. Но поцеловать ее он не мог - она к тому времени была уже убита: самоходка взорвалась, когда Юля вытаскивала из люка последнего раненого.
В коротком и скверном танковом бою здесь же, на Висленском плацдарме - скверном, потому что что может быть хуже, когда танки прут против танков - в самом конце боя подоспели самоходки, вступили в сражение, уже почти полностью одолели врага, и тут зажгли еще одну из тяжелых самоходных установок. В экипаже ранены были все. Командир орудия еле выволок заряжающего, их подхватили и оттащили подальше от горящей машины. Видели все это мужчины, и не пустячные, но приближаться к горящей самоходке уже не решались: она могла взорваться в любую секунду - это же стальной пороховой погреб. Юля кинулась спасать оставшихся. Она непостижимыми усилиями успела вытащить из горящей машины одного, и почти без колебаний (но почти…) кинулась за последним. Ей кричали: "Юля!.. Юлька!.. Стой! С ума спятила?!" Самоходка взорвалась в тот момент, когда она скрылась в ее чреве.
Надо было хоронить видимость Юли и память о механике-водителе - кусок шлема, карандашик для бровей, часть санитарной сумки, ну и горелую землю… Остальное витало где-то поблизости и могло присоединиться к любому облаку. Облака летели на запад - прозрачные, аккуратные и легкие…
Наверно, это в ПОЛУСНЕ…
…Из легенды о БЕНАПах:
- Откуда вы взялись?
- Из войны. И от безрассудства.
- Как живете?
- Мы не живем. Здесь нас только награждают и убивают.
- Кто?
- Все, кому не лень.
- Зачем?!
- Нас награждают для усиления боевого духа и поддержания общей дурости.
- И вы не сопротивляетесь?
- Сопротивляемся… Бросаемся на помощь своим, не вполне своим, даже чужим…
- Интересно…
- Еще интереснее, чем ты думаешь.
- Сколько же вас?
- Не так уж много…
- А что вы делаете с ранеными?
- Раненых не бывает: или жив-целехонек… или наповал.
* * *
Взводный лежал на топчане, укрытый по самый подбородок. Его немного знобило. Раздался уверенный стук в дверь. Оказывается, он и не поднимался…
Ординарец спросил: "Кто?" - ему что-то ответили. Он снял с двери щеколду - вошли двое, оба головами под потолок, засупоненные, с автоматами наперевес - гренадеры!
- Разрешите обратиться?!.. Вас просят срочно в землянку комбата.
- Там что, встречают?
- Не без этого.
- Скажите: "спи-и-ит".
- Не-е-е… Приказано, если не пойдет, связать и принести в целой сохранности.
- Они там что, перепились? - ногой оттолкнул полушубок, в руке был пистолет "вальтер". - Что, будем пробовать?
- Я ж им сказал: их так не возьмешь, - второй гвардеец радостно сиял, гордясь своей прозорливостью. - Мы даже уверевку не взяли. Во!
- Ну и молодцы.
- Вы сходите, товарищ старший лейтенант, а то они нас опять пришлют, - попросил первый, он был старшим.
Раздражение сразу прошло:
- Скажите, сейчас приду. Или снаружи подождите.
* * *
В землянку комбата взводный вошел впервые - теснота и мрак. (А комбат в его землянку вообще ни разу не заглядывал.) Обстоятельство немаловажное, потому что оно придавало событию дополнительную напряженность: дружбу с начальством считал для себя мало приемлемой и даже зазорной - "с подчиненными должен хотеть дружить старший по званию - вот это воинская этика, - считал он. - Иначе это холуйство".
Землянка, как землянка - неуютная кишка, траншея ("кто только ее строил - руки бы пообломать!"). Узкий длинный стол приторочен к стене, за столом все знакомые: слева в торце сам комбат Нил Петрович Беклемишев, рядом Никита Хангени, он постоянно пребывал в отличном расположении духа и всегда подсмеивался над своим нанайским происхождением; ну, и Василий Курнешов, совсем рядом - прямо нос к носу.
Плотно прикрыл за собой створку двери, еле развернулся:
- Здравия желаю, спасибо за приглашение… - уже собрался опуститься на чурбак, глядь - справа в углу затаилась фигура майора Градова.
Блаженная, уже распаренная физиономия, большой, как топором вырубленный нос (именуемый румпелем), и сразу наливает в кружку:
- Новоявленному! - и, конечно, спирт.
Вот о встрече с ним-то, с Градовым, взводный и не подумал. А следовало бы… И дружки тоже оказались с изъяном - не сообразили… Или тут был какой-то расчет… Вообще-то с майором Градовым ему на узком или стесненном пространстве встречаться не следовало бы… Есть такие фигуры, которым приближаться один к другому не надо - тут же создается взрывоопасная смесь. Но отступать тоже было поздно. А потом кто-то, наверное, готовил эту встречу - как примирительную, может быть. Да так оно и было.
- Штрафно-ой - и сразу!.. - радостно заявил Градов. - У-у-у-у, филон, - увиливает… Отлеживается в такую-то ночь… Штрафно-о-ой! - ворот расстегнут, сам улыбается на все тридцать два, где две трети из нержавейки - вроде бы даже рад и гуляет!
При этом он приподнял плечи, и погоны на его гимнастерке снова, как два кота, угрожающе выгнули спины.
Гость сразу налил в свободную кружку ледяной воды из бидончика.
- Запасливый, - отметил Градов.
- Штрафной, так штрафной… - согласился взводный (с комбатом ему доводилось пить впервые). - Но, по чести говоря, я эти "штрафные" терпеть не могу: что кружки, что роты, что штрафбаты… - все-таки высказался.
- Чур, не нарываться, - напомнил Курнешов, он уже был напряжен и ждал беды.
- Не-нет, ни в коем случае, - согласился гость.
Их на лету перехватил и заглушил Хангени:
- С Новым, с Новым годом!
- С Годом Окончательной Победы! - произнес Градов.
- С Новым! - взводный сразу взял кружку с водой, отпил один глоток, поставил, взял вторую кружку со спиртом и махом выпил все, что там было (так полагалось); не дыша, снова взял первую кружку, спокойно хлебнул, вместо облегчения глотку мигом закупорило и… он, чуть не теряя сознание, стал валиться спиной на дверь, хорошо еще, что было тесно… Его подхватили, залили в рот воды, били, по спине - приводили в чувство. Курнешов гладил по плечу, Хангени похлопывал между лопатками и успокаивал:
- Ну… ну-ну… Теперь все пройдет…
- Что за глупые шутки… - голос комбата слышался, как из ватного далека.
Взводный вытянулся, даже уперся головой в дверную перекладину, встряхнул головой - как взболтал мозги, вроде бы оклемался, - обнаружил, что действительно дышит. Поглядел на стол - справа от него Градов заливался беззвучным смехом - его шуточка с подменой кружки воды на кружку со спиртом удалась. Аж слезы утирал от восторга… Тут гостю пришло в голову взять ту кружку с ледяной водой, которую Градов подменил, и выплеснуть ее содержимое прямо в лицо замполиту. От неожиданности Градов тоже чуть не задохнулся и в следующее мгновение схватился за кобуру. Левой ногой взводный сбил его руку, прижал к стене, одновременно дуло своего "вальтера" воткнул ему под скулу, в шею - в гланду! Да так плотно, что тот широко разинул рот и уже закрыть его не мог.
Комбат как закричит:
- Прекратите! Прекратите немедленно! - не на шутку испугался. - Ну, что за нелепые… Что за поведение!..
Взводный еще немного подержал замполита с раскрытым ртом и отпустил. Даже ногу убрал: "Пусть достает свой пугач…" Градов кашлял, матерился и никак не мог затормозить, но прямого адреса в своих матюках не обозначал.
- Перестань материться! - повысил тон комбат и тут же осадил сам себя. - Ну, что вы, честное слово, как с цепи… Новолетъе ведь. Разве так можно?..
Неполная кружка воды, вроде не так уж много, но Градов, казалось, был мокрый весь сверху донизу и метался в своем углу.
Комбат сказал:
- Приношу извинения от всех присутствующих. И за него, - он кивнул в сторону замполита. - Прошу поверить, никакого сговора на это свинство не было. Покорнейше прошу верить.
- Не было, не было сговора, - заторопился Хангени и прижал обе руки к груди.
- И не могло быть, - подтвердил Василий Курнешов.
- А я и так знаю, что сговора не было, - сказал взводный, но на всякий случай мокрого майора из поля зрения не выпускал.
- Вы тоже хороши, милостивый государь! - комбат уже выговаривал своему заместителю.
Тут Градов что-то сообразил, кинулся к двери, чуть было не сбил Курнешова - он преграждал ему путь к выходу, так, расхристанный, мокрый вырвался в холодную ночь.
- Ну, пусть остынет мало-мало, - снова заулыбался Хангени. - Посидим по-человечески. Нанайский пир! А?..
- Вот именно, - сказал взводный. - Смотри, чтобы его часовые не прихлопнули. Сегодня они все со взведенными курками и рады пристрелить хоть кого.
- Еще бы - как-никак Новолетъе… - грустно вымолвил Беклемишев.
А председатель сокрушенно подумал: "Ну, теперь мне с Градовым в одном батальоне ни воевать, ни жить".
В ожидании неведомого
…Он падал, как падает шальной снаряд на излете, прямо в лето 1940 года. Канун войны, а в общем-то уже война, но еще не настоящая: позади Халхин-Гол, Польша "напополам с Гитлером", захват Бессарабии… Прибалтика… Якобы он должен поехать в один из старинных городов Средней Азии, к бабушке и деду. Туда, где родился. В этот город должна приехать ОНА - светловолосая, статная, "самая неповторимая"… Она будет ждать его приезда, потому что знает о его давней влюбленности (уже три с лишним года целая вечность). И вот только теперь встрепенулась, как почувствовала возможность приближающейся катастрофы. Неожиданно даже для самой себя уговорила маму, и они вместе поехали в город, куда раньше и не собирались ехать… Там она ждала его приезда… Почему-то с большим опозданием он, конечно же, приехал в этот город… И во время вполне любовного, возвышенно размеренного свидания, какое может быть только во сне, пожалуй, даже без слов, она сообщала или раскрывала ему какие-то особые малоизвестные чувственно-запредельные тайны. Он не мог понять, откуда все это ей-то известно, такой светлой и такой недоступной… Свидание было растянутым, любовно неторопливым, как будто они были уже вполне зрелыми, давними и рассудительными супругами… В промежутках между откровенными и не такими уж целомудренными ласками, где оба были распахнуты навстречу друг другу, она рассказывала ему, без намека на сожаление и почти без эмоций, все, как было на самом деле: как он изменил своей первой любви; как он не приехал на это долгожданное, годами и судьбою подготовленное свидание; как он, сгорая от стыда, изнывал в гуттаперчевых объятиях какой-то взбалмошной московской девчонки; как ОНА сама, почти ритуально, готовилась к этой встрече с ним; сколько тайных надежд возлагала на это свидание, как нет, не любила еще, а ждала невиданное по силе чувство и знала уже, каким неукротимо прекрасным оно будет…
А дальше опять были неторопливые ласки, откровенные до полузабытья. Но ласки юношеских прелюдий, а не зрелого разрешения, ласки бесконечного объяснения, а не трагической фазы боли и безумий, которую может остановить только разрушительный взрыв страсти, в вечном сопровождении страха возможности взаимной погибели.
Где-то в следующем слое подсознания тлело, а может быть, докипало: "…настоящая любовь - это не манеж ласк, не поле нежности, не облако взаимного счастья и благополучия… (хотя бывает и так), настоящая любовь - это огненное пространство, где господствует трагедия. Настоящая любовь не может завершаться женитьбой, детьми или разводом. Она может только оборваться смертью, убийством, в лучшем случае катастрофой.
"ВЗАИМНАЯ ЛЮБОВЬ - это когда гибнут оба…"
"В этом невероятном и никак не заслуженном СНЕ, - думал он позднее, потому что помнил каждый штрих, каждое движение сновидения, - было показано то, что по-настоящему должен знать и ждать каждый… Какая жалость, какая тоска, что я не успел все это увидеть раньше и высказать тем, которых уже нет… Им бы тоже, наверное, пригодилось…" И тут он почти догадался, почти собрал в слова: "В НЕЕ НАДО УМЕТЬ УМЕРЕТЬ… УПАСТЬ НАСМЕРТЬ… И ТОГДА, ЕСЛИ ТЫ ВСТРЕЧНО ЛЮБИМ, ТАК ЖЕ ГЛУБОКО И БЕЗЗАВЕТНО, ТЫ БУДЕШЬ В ПОСЛЕДНЕЕ МГНОВЕНИЕ ПОДХВАЧЕН ЕЮ… ПОДНЯТ И СПАСЕН…"
- А дальше?.. Что же дальше?
- А дальше выхода нет, подхватывай гибнущую любовь свою, БЕГИ и СПАСАЙ ЕЕ!.. И подними ЕЁ выше себя. И умри….
Вот так прямо "умри"?
Да, пусть будет только так!
* * *
Пробудился… Настоящий СОН всегда подарок. Кто-нибудь скажет: "Непонятно - заумь какая-то". А он бы сразу ответил: "Нет не заумь, не БЕЗ-УМИЕ, это то, над чем веками бьется ум и пульс человечества. Так космической силы НЕЧТО пробивается ко мне… Или я к нему…
Это непроизносимое
невероятное
недостижимое
и все равно существующее.
То, без чего не было бы ничего на свете.
Это праздник
На краю леса, возле шумного, подернутого ледком ручья, заканчивалось сооружение добротной баньки: стучали топоры, летела щепа, а печники свое дело уже сделали - баня хоть еще и строилась, а уже топилась. Появился Курнешов, подошел к председателю:
- Комбат беспокоится: не засекут ли дымок с воздуха?
- Ты посмотри на облака. Какая тут авиация?.. Через час все будет готово. Сначала женская, потом строители (так договорились), а к сумеркам и мы с тобой.
- "Вечер был, сверкали звезды…"
- У-ух, зверское дело - ночная баня!
- У меня просьба, Василий. Не откажи…
- Что мнетесь, председатель?
- Надо, чтоб майор Градов узнал: ровно в шестнадцать ноль-ноль у нас, проходимцев, женская баня.
- Да он не просыхает с самого Нового года. Не выходит из землянки, говорят, даже не ест.
- Вот-вот…
Курнешов насупился, что-то ему эта закрутка сильно не нравилась:
- Затеваешь?
- Он же своего доноса на меня не вернул. Там заварили большое дознание… Неужели не понятно?
- Даже слишком.
- Если статус штабиста тебе не позволяет, то я сам…
- Нет уж. Градов и ты - смесь - сразу взрывается.
* * *
Штабной фургон был укрыт в глубокой аларели. Из трубы вился легкий дымок. Курнешов забрался в фургон, прикрыл за собой дверцу:
- Разрешите, товарищ гвардии майор?
- Слушаю вас, - Беклемишев не отрывался от какой-то бумаги.
- Разрешите младшего лейтенанта?
- Забирайте.
- Благодарю, - Василий выпрыгнул из машины, уполномоченный СМЕРШ вышел за ним. - Чего ты там сидишь без дела? Комбат этого терпеть не может.
Борис опешил, Василий с ним так никогда не разговаривал.
- Слушай, председатель приглашает тебя и меня в баню, в девятнадцать ноль-ноль.
- Буду, - сразу согласился. - Буду. - Офицеры его в компанию не приглашали, а председатель и подавно.
- Сделай милость, сообщи гвардии майору Градову: в шестнадцать ноль-ноль женская баня, - уж будто вовсе невзначай бросил Василий. - Он просил сообщить.
- Возьми и пошли посыльного, - удивился Борис Борисович.
- Да не то… Ты для него авторитет! Он же в полном разборе - ему надо в коробку вложить все расписание: в шестнадцать ноль-ноль женская, потом строители, потом хозяева, ну и вот ты, я… Пусть сам выбирает. Заодно, может, чуть проветрится. Пора бы ему…
- Да я и сам смотрю - даже неудобно… Ведь с самого Нового года гудит.
* * *
"БАНЯ - ЭТО ПРАЗДНИК!" - такой лозунг маячил на доске, прибитой по фронтону нового строения. Два вооруженных автоматчика прогуливались поодаль справа и слева, всем своим видом подчеркивали недоступность вверенного им объекта.
Врач батальона наспех принял сооружение:
- Годится, годится. Отличная баня! Молодцы.
- Ты бы заглянул к Градову, - тихо намекнул взводный.
- А что? - не сразу понял он. - Пьет, как скотина.
- Скажи: "Баня - в шестнадцать ноль-ноль. Женская! Далее по расписанию…" Доложи о готовности.
Валентин сразу все понял, поднял брови, поднял плечи - так и ушел с поднятыми.