* * *
Пять своих и одна гостья из штаба корпуса, - таинственно доложил старшина.
И так видно, что гостья… - взводный заметно волновался и смотрел по сторонам, а тут глянул на гостью.
Младший сержант была высокая и заметная… "Точь-в-точь повзрослевшая подруга Юли, та, что подорвалась на мине еще в Брянском лесу. Но повзрослевшая…" Шесть девушек шумной стайкой прошли в предбанник. Командир вошел туда следом за ними - в сумеречном помещении водворилась тишина. Свои его немного побаивались, а гостья спросила, чуть заигрывая:
- Охрана у нас надежная? А то, неровен час…
- Вполне надежная, - ответил командир. - Но в случае любого вторжения приказываю: "Огнем и мечом!" Кипятком и золою! Не посрамить честь родного взвода. И штаба корпуса!.. А заодно и девичью честь. Ответственность на мне - это приказ! "Огнем и мечом!"
Девчата были в восторге, им предлагалась какая-то опасная игра.
Не было случая, чтобы женская баня обошлась без эксцессов. И все об этом знали. Вот и был отдан строгий приказ - "выставлять часовых, прикомандированных к караулу, с правом, в случае неподчинения, открывать огонь".
- Уходите скорее, а то раздеваться будем! - задиристо взвизгнула гостья.
- Испугала, - проговорил командир и вышел. Прикрыл дверь и плотно подпер ее здоровенной вагой. Словно крепостные ворота.
* * *
Майор Градов с каким-то неуклюжим, но большим свертком под мышкой вывалился из лесочка… Приманка сработала!.. А был он, даже по законам фронта, совсем плох. Его и без ветра водило на все стороны - затрапезно неопрятен, без шинели, без ремня, туша здоровенная, лысеющая распатланная башка без шапки, ноги вареные, правда, грудь при орденах - может, и было за что, но в батальоне этого никто не знал.
На окрик часового он ответил грозным мычанием, а на повторный - оттолкнул часового мягким медвежьим жестом, погрозил ему и окрестностям здоровенным кулаком, выбил ногой вагу, подпиравшую дверь, и ввалился в баню.
Там сразу поднялись визг, крики, возня. Взводный вышел из укрытия, взял эту здоровенную вагу, подошел к двери и подпер ее. В бане поверх женского визга метался, матюшился, угрожал, уговаривал и надрывался посвежевший голос майора Градова:
- Да вы ошалели?! Девки!!. Я те дам из шайки… Шуток не понимаешь?! Да не щипался я!.. Не щипался!! Разнесу всех до одной… Су-у-у-ка!.. Не-не-не надо-о!.. - там явно происходили не пустяковые события.
Сразу видно, осерчали девчата, - проговорил часовой сочувственно. - Лютуют, - а сам прислушивался и получал удовольствие.
Командир тем временем крепко-накрепко подпер дверь второй, более короткой вагой.
- Никого не подпускать. Без меня ни-ко-го! - сел на мотоцикл и рванул по песчаной изрытой дороге вверх.
* * *
Толстая рубленая дверь бани - уральцы мастерили ее с особым усердием. А он, мерзавец, стрелял в нее из пистолета ТТ. Не только стрелял, но и пробивал, скотина, - требовал, в промежутках между выстрелами, чтобы ему открыли дверь, а там уж он начисто уничтожит, по идейным и политическим соображениям… всех, кто причастен…
* * *
Заместитель командира корпуса по политчасти полковник Захаренко с сотрудниками и членами парткомис-сии предусмотрительно стояли поодаль. И правильно делали, потому что он все еще стрелял, небезвредный…
Пожалуй, у него с собой оказалась запасная обойма… А взводный считал вслух, пытаясь таким образом определить, когда у него кончатся патроны.
- Откройте, - сурово приказал полковник, полагая, что все офицеры разведбата пуленепробиваемые.
- Но если он на меня кинется…
- Откройте! - повторил приказание полковник. - Там видно будет…
Старший лейтенант убрал вагу, но не выпустил ее из рук, вышиб ногой вторую. В тот же миг майор вырвался на предполагаемую свободу с пистолетом в руке и напоролся прямо на полковника. Вот так иногда бывает - к неожиданностям надо быть всегда готовым.
Товарищ начальник политотдела корпуса!.. - завопил Градов, позабыв поменять интонацию на более пристойную.
- Заткнись, - тихо произнес Захаренко (в чем в чем, а в самообладании ему отказать было трудно). - Ну-у, докладывайте… - брезгливо обратился Захаренко к хозяину бани.
Взводный отбросил вагу и как на плац-параде доложил:
- Товарищ гвардии полковник, мотоциклетный батальон сдает своего непромокаемого майора (он действительно был мокрый с головы до пят, а ветерок был свежий).
- Ну, хватит клоунады строить, - сказал полковник.
- Это провокация!.. Вылазка!.. - закричал майор, видно, уже начал что-то соображать.
Захаренко забрал из рук Градова пистолет и протянул его инструктору политотдела.
В центре находился растерзанный и обсыпанный золой майор Градов, а фоном ему служили шесть его обидчиц, до крайности любопытных, в простыни и полотенца одетых девиц.
- Не удержались - выкатили! - пристыдил их полковник Захаренко.
- Приношу извинения, - проговорил взводный, - такое не каждый день случается, девушки, сами понимаете, обескуражены…
Девы действительно были не вполне одеты, но, тем не менее, их группа производила впечатление. Даже смахивала на театрализованное представление. А тем временем "из леса темного" повысовывались неизвестно кем оповещенные солдаты батальона. Тут, видно, секретность сработала полностью.
- В машину, - скомандовал полковник, обращаясь к Градову.
Но машин было две, и майор заметался между ними.
- В мою, - уточнил Захаренко, а на взводного посмотрел так, словно пообещал пропустить его через мясорубку, но не сейчас, а чуть погодя.
- А вы здесь откуда? - полковник обратился к одной из амазонок (худой и высокой). - Вы же из штаба корпуса?! - узнал все-таки.
- Так точно! - рявкнула опознанная и чуть не потеряла одежды (а "всей одежды" была одна простыня). - Младший сержант Побединская! В гостях! Ужасная история, товарищ гвардии полковник!
Захаренко махнул рукой, мол, "тут с вами все критерии потеряешь", сел в свой "виллис", а там в кузове уже маячил до одури продрогший Градов. Как кое-кому показалось, уже не майор.
Машины торжественно отъехали.
- Марш домываться. Теперь быстрее быстрого, а то все расписание нарушим, - в эти минуты взводный всех их любил до ужаса, а девчата в эти секунды были от него без ума.
Все пять кинулись к баньке, а гостья из штаба чуть задержалась и, растягивая слова, проговорила:
- Товарищ гвардии старший лейтенант, а разве вы не с нами?.. Такая победа! Надо бы обмыть.
Туг девчонки и часовые грохнули хохотом, а наблюдатели на опушке леса откликнулись свистом и гиканьем. Операция "Баня" завершалась. Рубленая, многократно простреленная дверь накрепко затворилась и была заперта изнутри. Снаружи ее больше незачем было подпирать вагой.
Как из глухой засады появились Курнешов и Борис Борисыч.
- По-моему, с вас причитается, - хрипло, на пригашенных тонах проговорил уполномоченный.
- Учти, - как-то небрежно сообщил Курнешов, - комбат, как туча - считает, что ты все это подстроил специально.
- Правильно считает. Баня - это праздник!
XI
Лучше бы дурной сон
Без передышки… С одного задания на другое. Загоняли… Нервы не выдержали. Да еще какая-то сволота вернула в штаб его наградной лист. А это ой как оскорбительно. Взводный взорвался, нагрубил кому-то в разведотделе штаба корпуса и потребовал перевода его на любую работу в другую часть… Переполошилось все офицерство батальона. Такого никто от него не ожидал. Одни говорили: "Мальчишество", другие: "Предательство БЕНАПов!", "На грани воинского преступления!", третьи: "Молодец! Так и надо! Не дает наступать себе на… пальцы…" Появилось распоряжение: "Без письменного разрешения начальника разведотдела его на задания не посылать…"
Комбат вызвал к себе и вместо разноса спросил:
- Вы кем собирались стать в нормальной жизни? - он имел в виду жизнь на гражданке.
Разгоряченный взводный ответил:
- Наверное, в цирке. На манеже… Не выйдет в цирке, пойду в первые секретари в каком-нибудь захолустье.
- Это вы серьезно? - Тот кивнул. - Ну-ну, смотрите. Как бы вам не дошутиться… А если в цирке, то вот и ставьте здесь свои скетчи, клоунады. Смотрите, какая арена боевых действий вам предоставлена.
Старший лейтенант скорчил одну из своих насмешливых гримас:
- В этих клоунадах одни корячатся на манеже, лезут под купол, а другие их все время поучают: "Разве так лазают под куп-пол?! Во-о-от как надо лазать… Не жалея живота своего", - он легко изобразил замполита батальона и заодно еще пару болтунов.
Комбат еле сдержал улыбку и смотрел на взводного, не моргая. В глазах постепенно появлялась строгость:
- Ну, и отдохнуть, продышаться вам, конечно, следует. Несколько суток. Я скажу в штабе… Но из батальона не уходите. Потом жалеть будете.
Только ведь последних фраз комбат, кажется, не произносил. Может быть, взводный опять что-то нафантазировал?..
Гвардии майор Беклемишев, может, и действительно подумал так, но вслух ничего подобного не произнес. Комбат вообще с такими, как он, и ему подобными беседовал редко, разговор по душам всегда таил в себе определенную опасность, разговаривали главным образом о делах и всегда языком довольно четких приказов. Или уж вовсе ни о чем… А когда четкость в оперативной обстановке и в приказах исчезала, переходили на тональность вежливой или заискивающей просьбы: "Дескать, уж постарайтесь, а то как-то неладно… И перед командованием неудобно… Как впотьмах… Ну, да вы сами знаете. Чего уж вас учить…"
Беклемишеву были благодарны уже за то, что гвардии майор обращался к ним всегда на "вы", никогда не кричал, не унижал, способен был понять, что такое "невероятные обстоятельства" или "чудовищное невезение", мог сделать вид, что чего-то не знает, а чего-то и знать не хочет… Что ни говори, это был редкий майор, и особое продвижение по службе ему не светило. Главное, что он ничего из себя не изображал, даже военного не корчил. Он умел постоянно оставаться самим собой и время от времени настойчиво напоминал своим замам, помам и политам: "Не забывайте - МЫ ИХ туда посылаем, а идут туда всегда ОНИ… НЕ МЫ".
Обычно ведь как: чем меньше ясности, тем категоричнее становились приказы, тем громче и грознее их выкрикивали и тем оскорбительнее были угрозы: "В случае невыполнения!.. Ты мне ответишь за все сразу!.."
Вот тут Содружество и "хоромина" были прямым спасением, отдушиной.
Молодые офицеры одинаково не были готовы не то что к смерти, но и к жизни. Их предстояло еще ковать да ковать. Были люди из тех, кто постарше по возрасту, которые кое-что понимали, но они помалкивали. С кузнецами было плохо - кузнецы сами были не кованы или подковы у них поотрывали вместе с копытами… И все-таки уцелели чудом кони! Они начали выплывать в конце сорок третьего, в самом начале сорок четвертого года. Заговорили тихо, заспорили, но почти сразу по-настоящему. Появились молоты, и были наковальни, и огонь в горнах, оказалось, все еще теплился… Этой, даже неумелой ковки им хватило на весь остаток войны и даже на победу. Но главным оказалось другое: в среде Содружества и их окружения, в обстановке всеобщей слежки и доносительства доносов не было. В их среде и окружении доносчика не оказалось!.. И все же председателя последнее время постоянно мутило (раньше этого не случалось так уж явно, по крайней мере так ему казалось). Сначала крымских татар - "отправить в тыл" и так срочно, словно именно там шла кровопролитная война, а не здесь. Поползли слухи - один другого краше… Председатель сказал:
- Что-то тухлятиной несет, ребята. Поголовное предательство, целым народом, не бывает. Предательство - это продукт штучный, как сыр рокфор: червивый, воняет, но очень дорогой - на любителя!
С ним соглашались или недоумевали. Только кое-кому пришлось про сыр объяснять отдельно, а про крымских татар почти всем и так было понятно. И постепенно пошло-покатилось: чеченцев, ингушей, черкесов, балкарцев, карачаевцев - и все молчком, "совсекретно", тихой сапой (то какую-то попону и какого-то скакуна они самому Гитлеру подарили; то какой-то кувшин с драгоценностями; то лично участвовали в экзекуциях и расстрелах парт-, гос- и совработников;…про евреев уж и говорить перестали, словно их и не было; о немцах, "русских немцах", веками живших в России и на ее окраинах, никто и не вспомнил, не чухнулся - это казалось естественным и даже справедливым: "Ну, а как же? Разве не немцы напали на Советский Союз?!" Никто и не задумывался - какие напали, а какие не нападали… Никто персонально, по одному или семьями, их не представлял себе, немцы появлялись в воображении проштрафившимися и потенциально опасными стадами, гуртами, заполненными подозрительной немчурой районами и областями (как евреи в Германии для "чистокровных и самых безмозглых арийцев").
А тут - снег на голову - дело дошло до калмыков. Калмык был не какой-то абстрактный, а свой, собственный - из его взвода - малый скромный, безотказный, а главное, для разведки им самим отобранный. Он его чаще других брал с собой на задания - надежный был калмык.
Командир вскинулся и сказал: "Нет! Не будет этого". Про приказ он узнал совсем случайно, честно говоря, во время изрядной пьянки, уже поздно вечером… И где? - в МЕДСАНБАТЕ… У медичек… Тут же ринулся из гостеприимной землянки и шесть километров продирался в темноте по лесу напрямик, до расположения батальона - трезвел от километра к километру. Сразу разбудил Курнешова и заставил его не только встать, но и пойти на крайне опасную авантюру: за одну ночь они перековали калмыка в казаха, притом умудрились проделать все это не только в документах взвода, но и во всех упоминаниях штаба батальона. Звали рядового калмыка Санж, во взводе называли Саня Чон. Тут надо было смастерить все так, чтобы "комар носа не подточил", - знали, наутро начнется тотальная проверка по всем линиям и спискам. И ведь надо было успеть сделать так, чтобы кто-нибудь даже случайно не проболтался. Тут должна была сработать круговая порука разведбата… Под утро Вася Курнешов сказал:
- Опыт подделок у нас теперь а-а-агромадный. Того и гляди, придется из тебя, председатель, малограмотного самоеда смастерить.
А из тебя отличный папуас-фальшивомонетчик получился бы. Чему детей учить будешь? Директор!
Калмык Санж Чон был начисто переделан в Санжи Чонбаева - изобретение Курнешова. До подъема взводный тихо разбудил драгоценного калмыка, и они гоняли его от землянки до штабной машины, где сидел Курнешов, - и тут, и там инструктировали бледного парня, мало что понимающего в происходящем. Ведь напрямую сказать было трудно, а все намеками… намеками. Как ни крути, а казах получился - не придерешься. Но во всей этой игре горечь была неизъяснимая. И риск немалый. От выпитого, от дикой усталости взводный уже молол черт-те что:
- По-моему, мы от Гитлера нахватались - знаешь, фашизм, наверное, как вшивость, по воздуху передается, - сказал он на прощание.
Курнешов вытаращил белесые слипающиеся глаза:
- Полегче не можешь?.. Мне одного твоего калмыка вот так хватит.
Ведь и в других подразделениях тщательно мухлевали, перекрашивали своих "из народов-предателей": меняли не только национальность, порой переводили из одной части в другую, на время припрятывали у друзей в госпиталях, отправляли задним числом на боевое задание. Надеялись, что все это недоразумение и вот-вот рассосется…
Все антисемитское было традиционным и не вызывало никаких толков, тут даже привыкли - норма: представление к очередному присвоению звания задерживали, по два-три раза оформляли одно и то же представление к награде, специально занижали степень наградного листа, лишь бы избежать утверждений в слишком высоких инстанциях. И чем выше была инстанция, тем сволочней и оскорбительней попадались резолюции.
Но и это не все, было кое-что и покруче, и поопаснее. Здесь немалую роль играли и Судьба и Везение…
Те, кто был сообразительнее, стали постепенно понимать: на этом уровне вселенское недоразумение не остановится.
- У такого блядства большое будущее! - сказал как-то военфельдшер Валентин, глядя в потолок землянки, и платить штраф наотрез отказался.
Он терпеливо объяснил, что у слова "блядь" в зависимости от рода несколько значений, и оно употребляется даже в старинных книгах у православных святых! Например: в мужском роде: "блядин сын" означает "сын лжи"… И только в женском роде единственного и множественного числа… Письменных доказательств, разумеется, под рукой не оказалось, и пришлось верить на слово.
"ИНТЕРЕСНО!.. Но ведь в дни и годы Великой Отечественной войны не могло этого быть!" - пафос знатоков и участников не допускал возражений.
У кого-нибудь, может, и не было (но не верится - врут), а вот государственно-партийно, по всем параллелям и меридианам, в толще и массе народной - было. И еще как заквашено было!.. Он взращен веками недоверием ко всему "ненашенскому". Да еще постоянно подогревался, а то и инициировался сверху. Был антисемитизм и во время войны. И на фронте - был. Настоящий. На смерть похожий… А куда ему было деться? Он рос, распухал в унисон с гитлеровским. С одной неурядицей: по мере завершения бойни (в приближении к финалу) на той стороне, у терпящих поражение, он как-то угасал, а на этой, у советских победителей, крепчал и наливался, как бубонная чума. Подкатывалась заветная пора делить лавры (этих дерьмовых венков всегда не хватает). Гитлеровское неистовство перебрасывалось на территории Союза, обещало превзойти масштабами своих предшественников. На фронте, правда, антисемитизм был прикрыт боевыми лозунгами и наградами (евреев на фронте оказалось немало, некоторым даже показалось, что "слишком много"). И еще, тут следовало бы учесть, что фронт - это то место, где все до одного при оружии… Не ровен час - вскинется "нац-мен" да вспылит "еврей" - что тогда?.. Это кому же охота сгинуть "ни за понюх собачий"?..
- Знаете, почему испанские гранды всегда обращались к крестьянам на "вы"? И по привычке, кажется, до сих пор так обращаются? Знаете?
- А правда?.. Почему?
- Потому, что не только гранд, но и крестьянин всегда носили при себе шпагу. Вот откуда выросла испанская вежливость по отношению к крестьянину. Так что любой национализм, антисемитизм в том числе, на фронте всегда имел свою боевую специфику. Но никогда не увядал.
XII
Ночь ночей
Ординарец попросил разрешения переночевать в общей землянке. Забрал гитару и ушел. Скорее всего, накатился чей-то день рождения… - здесь лучше всего было бы не вникать… Командира взвода разбудил посыльный из штаба:
- Боевая тревога. Форма один. Приказ… Батальон выходит через двенадцать минут. Полным составом. Без техники. В пешем строю, с легким стрелковым оружием и гранатами. Боеприпасы обязательно… Вам записка из штаба…
- Да-да… - ответил с оттенком бодрости. - Положите вот сюда, на стол…
Посыльный выбежал, и взводный тут же упал обратно в СОН. Камнем… Там он хотел… хотел поскорее догнать… Блуждал, кидался, но никак не мог найти то, что только что, вот на этом самом месте, виделось, звучало, было… Он упорствовал и искал…
Я ни на кого не сваливаю, не открещиваюсь. За все готов нести ответ. За свое и чужое. Если я к этому чужому был причастен хоть сколько-нибудь.