Малыш спокойно продолжал идти с ведрами. Это был не первый свежеиспеченный офицер, прибывший к нам прямо из училища и считавший, что войну можно выиграть молодцеватым отданием чести и начищенными пуговицами.
- Эй! - завопил возмущенный лейтенант. - Я к тебе обращаюсь! Ты, с ведрами! Как твоя фамилия?
Малыш остановился. Вежливо обернулся и уставился на офицера. Как часто говорил Порта, чтобы уцелеть на этой войне, нужно в определенной мере подыгрывать им, потакать их прихотям и капризам.
- Моя фамилия Кройцфельд, - ответил Малыш. - И если вы кричали мне, то я немедленно остановился.
- Ну вот, теперь можешь ответить на мой вопрос.
- Это какой?
- Я спросил, отдают ли в этой части света честь офицерам!
Малыш недоуменно нахмурился.
- Отдают ли честь? - И выставил вперед ведра. - Я не могу делать два дела одновременно. Не могу бегать туда-сюда, нося повару воду, и козырять всем встречным и поперечным. Хотел бы, только это невозможно. Особенно когда вода нужна для офицерского супа.
- Рядовой Кройцфельд, я считаю это вопиющей дерзостью! Как твой командир, я не отношусь к встречным и поперечным! Меня возмущает этот намек! Явись завтра ко мне в тринадцать ноль-ноль, и я научу тебя простейшим хорошим манерам.
- Прошу прощенья, - сказал Малыш, с сожалением покачивая головой. - Я бы С удовольствием, но мне приказано быть у оберста Хинки в половине первого. - Он шагнул к лейтенанту и доверительно заговорил: - Не знаю, знакомы ли вы с оберстом, но разочаровывать этого человека мне бы не хотелось. Понимаете, о чем я? И оберст, как-никак, по званию выше лейтенанта. Так сказано в уставе.
- В таком случае, рядовой, будь у меня в восемь утра.
- Ладно, - согласился Малыш. - Надеюсь, мне это удастся.
Едва лейтенант открыл рот, чтобы отчитать Малыша за эту новую дерзость, позади него раздался низкий, спокойный голос:
- Добрый вечер, лейтенант Пирх. Рад видеть, что вы знакомитесь с пятой ротой.
Лейтенант, покраснев, обернулся. Оберст Хинка вкрадчиво улыбнулся ему.
- Стало быть, все идет хорошо?
- Так точно, благодарю вас! Хайль Гитлер!
- Хайль Гитлер, - дружелюбно ответил Хинка. И указал Малышу подбородком в сторону кухни. - Неси воду, покуда повара не подняли крик.
- Слушаюсь. Благодарю вас. Это для офицерского супа.
Малыш поставил одно ведро, бодро откозырял и быстро пошел прочь. Лейтенант Пирх смотрел ему вслед сощуренными глазами.
- Ну вот что, лейтенант! - обратился к нему с веселой улыбкой Хинка. - Вы прибыли принять командование пятой ротой, верно?
- Так точно!
Пирх жестко вытянулся, и улыбка оберста тоже стала жесткой.
- Небольшой совет, лейтенант, пока вы не наделали глупостей: мы, знаете ли, в России, а не в Германии. В траншеях, а не в казармах. Отдание чести, возможно, польстит вашему самолюбию, но жизни не спасет. - И сурово кивнул. - Пятая рота - хорошие ребята. Смотрите, заботьтесь о них, как следует, они стоят сотни лейтенантов или оберстов.
- Слушаюсь.
Хинка непринужденно пошел прочь, оставив лейтенанта Пирха с беспокойной мыслью, что война совсем не такая, какой ему представлялась.
6
Принц Бентхайм-Текленберг, президент Ассоциации немецкой аристократии, объявил сегодня, что Ассоциация всецело поддерживает национал-социализм и его расовую политику. В частности, он подчеркнул, что все члены Ассоциации могут проследить свое арийское происхождение до 1750 года, а кое-кто и дальше.
19.01.1935
Черный "мерседес-купе" медленно ехал мимо тихих вилл Берлин-Далема. Возле одной из них остановился, водитель-эсэсовец молодцевато выскочил и открыл заднюю дверцу обергруппенфюреру Рейнхарду Гейдриху. Гейдрих с легкостью вылез из машины и пошел к дому по окаймленной аккуратно подстриженными кустами дорожке.
Дом представлял собой белое двухэтажное здание, стоящее вдали от шоссе. Аромат цветов и плодовых деревьев ощущался на дорожке вплоть до парадной двери. Калитка в садовых воротах была не заперта, Гейдрих огладил безупречный серый мундир, открыл ее и вошел.
Владелец дома адмирал Канарис, глава армейской разведки, сидел под солнцем, развалясь в плетеном шезлонге. Рядом сидела его жена, хорошенькая темноволосая женщина с веселыми глазами и умным лицом.
Увидев неожиданного гостя, Канарис изменил позу, прикрыл рукой глаза от солнца и уставился поверх лужайки.
- Гейдрих! - негромко произнес он. - Какого черта ему нужно?
Жена тоже смотрела на приближавшегося.
- Светский визит? - предположила она.
- Этот человек не наносит светских визитов.
- Деловой?
Канарис пожал плечами и скривил гримасу.
- Думаешь, это означает неприятность?
- Его появление всегда связано с неприятностями.
- Тогда нужно радушно принять его и надеяться на лучшее.
Фрау Канарис поднялась из кресла и с любезной улыбкой пошла навстречу обергруппенфюреру. Ее муж, заметно встревоженный, встал из шезлонга и стоял, наблюдая.
- Герр обергруппенфюрер, это неожиданный сюрприз! - Фрау Канарис протянула руку и приветствовала его, старательно изображая удовольствие. - Присаживайтесь, прошу вас. Позвольте предложить вам выпить. У нас есть очень хороший коньяк.
- Спасибо, будет в высшей степени приятно.
Гейдрих слегка поклонился и улыбнулся. Поздоровался за руку с Канарисом. Мужчины сидели под солнцем, пока фрау Канарис ходила за коньяком. На лужайке было очень жарко. В неподвижном, душном воздухе цветы вяли, деревья никли, Канарис потел. Только Гейдрих в жемчужно-сером мундире выглядел свежим.
- Должно быть, вы находите эту погоду очень утомительной? - предположила фрау Канарис, слегка обмахиваясь журналом, будто веером.
- Честно говоря, - ответил Гейдрих, - погоды я почти не замечаю. Снег или жара - все едино, когда погружаешься в море трудов и забот.
Он чуть повернул голову и взглянул на Канариса. Адмирал твердо встретил его взгляд.
- Признаюсь, я мученица погоды. - Фрау Канарис откинулась на спинку кресла с обаятельной, извиняющейся улыбкой. - Сильные жара и стужа очень на меня действуют.
- Хорошо, что мы разные, - вежливо сказал Гейдрих. - Лично я так занят неприятными делами вроде дюссельдорфского, что на климат особого внимания не обращаю.
Он снова взглянул на Канариса; адмирал снова не отвел глаз.
- Вы, конечно, в курсе последних событий? - спокойно продолжал Гейдрих. - Мои люди должны были арестовать некоего графа Остенбурга… не знаю, знакомы ли вы с ним?
Фрау Канарис невольно сделала резкий вдох. Гейдрих вопросительно приподнял бровь, но женщина уже овладела собой.
- И они не смогли этого сделать? - спросила она с сочувственным любопытством.
Гейдрих приподнял и вторую.
- Мои люди всегда делают то, что им поручено, фрау Канарис.
- О, не сомневаюсь… просто я не поняла… по тому, как вы это сказали… "должны были арестовать"… подумала, что, может быть…
- Совершенно верно. Должны были и арестуют. - Гейдрих улыбнулся и снова обратился к Канарису. - Странно, что этот человек оказался в Риме. Его несколько раз видели в обществе Анжело Ритано… Поправьте меня, если я ошибаюсь, но ведь Ритано ваш сотрудник?
Канарис пожал плечами.
- Возможно. Я, разумеется, не знаю фамилий всех, кто работает у меня. Но, если хотите, могу навести справки.
- Не стоит беспокоиться, - ответил Гейдрих. - Я быстрее сделаю это сам.
- Это не будет беспокойством, но раз вы так спешите…
- Я всегда спешу, - сказал Гейдрих. - Фюрер ждет быстрых результатов и высокой степени эффективности. Я выполняю его желания. - Отставил бокал и поднялся. - Прошу извинить, у меня назначена встреча с начальником гестапо.
Он бесшумно пошел по аккуратной садовой дорожке к ждущему "мерседесу". Канарис с женой молча смотрели друг на друга.
ПРОЩАНИЕ С ОБЕРСТОМ
Однажды холодным, метельным утром нам с Портой поручили доставить на аэродром в Гумрак оберста Хинку. Он единственный спасся из горящего танка - выбросился за несколько секунд до взрыва - и серьезно пострадал.
Приехав на летное поле, мы обнаружили сотни раненых, ждавших отправки из сталинградского ада. Там стояли три самолета с работающими моторами и стремящимися взлететь экипажами, но мест для всех не хватало. Какой-то военный врач безумно носился туда-сюда среди запорошенных снегом носилок, уделяя внимание тем, кто был на грани смерти, указывая, кого нужно отправлять в первую очередь, а кого оставить; бегал все уменьшавшимися кругами и часто противоречил сам себе. Дважды называл оберста Хинку первоочередным пациентом, дважды отменял это указание, и Порта в конце концов не смог больше этого выносить. Ткнул меня в бок и указал подбородком на носилки.
- Ждать совершенно бесполезно. Присмотри за ним, я быстро вернусь.
- Куда ты?
Порта закрыл один глаз.
- Повидать одного друга… может, он сумеет что-то сделать. Иначе простоим здесь до конца войны.
Я пожал плечами и сел на корточки возле лежавшего без сознания Хинки. Друзей у Порты был легион, и все пройдохи. Уверен, что даже окажись мы посреди Сахары, Порта нашел бы знакомца, подпольно торгующего водой и крадеными верблюдами.
Через четверть часа он появился с обер-фельдфебелем в летной форме. Обер-фельдфебель заламывал руки и жалко выглядел.
- Ладно, не дави на меня! Я уже сказал, все будет в порядке… Этих бумаг было б достаточно, чтобы отправить куклу, тем более оберста! Используй их и помалкивай… дашь волю языку, так нам обоим кранты… И не забывай, что я для тебя сделал!
- Не забуду, - пообещал Порта. - Только кончай ныть, будь мужчиной. Ты нервируешь меня своим паникерством.
Обер-фельдфебель доверительно подошел поближе.
- Ну, и когда со мной рассчитаешься?
- Как только удостоверюсь, что бумаги подлинные.
Порта наклонился и сунул их во внутренний карман оберста. Потом сменил номер дивизии, прикрепив к его запястью новый.
- Что от этого изменится? - спросил я.
- Подожди, - посоветовал Порта. И оглянулся на своего нервозного друга. - Смотри мне, если они не сработают, - произнес он угрожающим тоном.
Через десять минут обезумевший врач вернулся. Свирепо посмотрел на Хинку, потом на нас.
- Я уже сказал, несите этого человека на перевязочный пункт. Нечего торчать здесь, сегодня его не отправят.
- Прошу прощенья, - сказал Порта, - но есть особые распоряжения. Оберст должен улететь.
- Послушай, обер-ефрейтор, не спорь со мной. Плевать мне на особые распоряжения, здесь я все решаю, и даже фюрер мне не указ! Уносите этого человека, пока я не рассердился.
- Ну, хорошо, - сказал Порта. Нагнулся и вынул бумаги из кармана оберста. - Не скажете ли, который час?
- Половина одиннадцатого, и не задавай дурацких вопросов! Выполняй, что приказано, и поживее.
- Угу. - Порта твердо стоял с карандашом в руке, записывая время. - Можно узнать вашу фамилию, пока вы не ушли? Не сочтите это дерзостью, мне приказано записать фамилию того, кто будет саботировать эти особые распоряжения. Указать точное время и все такое. Это не моя инициатива, это армейская проблема, я тут не при чем…
- Покажи эти треклятые распоряжения!
Врач вырвал бумаги у Порты, быстро просмотрел их. И я поразился, увидев, как изменилось его отношение. Он был недовольным, но почтительным.
- Хорошо. - Он вернул бумаги. - Грузите его в самолет… только, если ты обманул меня, обер-ефрейтор, да поможет тебе Бог! У меня сейчас нет времени проверять твои документы, но предупреждаю… я не забываю лиц!
Мы подняли носилки и побежали быстрой рысцой к самолету, который должен был взлететь первым.
- Не знаю, что там в этих бумагах, - заговорил я с отдышкой, - но если он узнает, что ты провел его, будет плохо.
- Не узнает, - презрительно ответил Порта. - Завтра к этому времени он все забудет.
- Не будь так уверен, взгляд у него был очень странный.
- Ерунда! - сказал Порта. - Можно отвертеться даже от убийства, если знать как. Я однажды сказал кому-то, что Гейдрих дядя моей матери… все превосходно сошло, я получил бесплатно столько бензина, что мог бы стать нефтяным бароном…
- Впервые слышу, - буркнул я.
Едва мы уложили оберста в самолет, вбежал какой-то оберстлейтенант с листком бумаги в руке. И ринулся в кабину с жалким нытьем. Он казался в полном здравии, на нем не было ни единой отметины. Хотя бы полоски клейкого пластыря для приличия.
Оберстлейтенант сунул бумагу в лицо летчику, но тот решительно отвел его руку.
- Прошу прощения, мест больше ни для кого нет. Самолет предназначен для раненых, и мне приказано взлетать, как только загружусь полностью.
- Но фюрер… это от фюрера!
Летчик с сожалением поглядел на него.
- Эти приказания отменены три дня назад. Слишком много дезертиров из района боевых действий.
- Дезертиров! Вы называете меня дезертиром?
- На раненого вы не похожи….
Оберстлейтенант бросил свою бумажку и угрожающе двинулся к летчику. Порта тут же схватил ее и прочел.
- Он прав. Это непосредственно от фюрера. - И сурово взглянул на летчика. - Разве можно обращаться так с немецким офицером? Как не стыдно. Может, его рана не видна. - Постукал по своей новой нашивке и подмигнул. - Я не могу оставить это без внимания. Я не выполнил бы долга обер-ефрейтора, так ведь?
- Совершенно верно. - Оберстлейтенант с ошеломленным видом поглядел на него. - Определенно не выполнил бы.
- Я читаю своим долгом вызвать полевых жандармов, - заявил Порта. - Они быстро разберутся.
- Вызови, конечно, - широко улыбнулся летчик. - Интересно будет увидеть их реакцию.
Волнение оберстлейтенанта заметно усилилось. Он неожиданно схватил Порту за плечо, подался вперед и настоятельно зашептал ему и летчику:
- Знаете, не надо полевой жандармерии. Я не хочу никому причинять неприятностей. Идет война, время напряженное…
- Но приказы фюрера! - прошипел Порта.
- Забудем о фюрере, как насчет двадцати тысяч рейхмарок? Двадцать тысяч за место в самолете? Что скажете?
- Вонючий козел!
Летчик с силой толкнул оберстлейтенанта. Тот упал в объятья Порты, Порта отшвырнул его и пинком сбросил в сугроб.
- Убирайся, пусть тебе снесут башку! - крикнул летчик. - Тогда возвращайся и сделай еще одну попытку! Может быть, повезет больше!
Тут появились двое полевых жандармов. И сразу же схватили Порту.
- Плохи твои дела, солдат! Нападение на офицера?
Они медленно покачали головами, наслаждаясь положением вещей. Порта свирепо взглянул на них.
- Нападение на дезертира! Этот гад только что предлагал нам двадцать тысяч за место в самолете… а на нем ни царапины!
Оберстлейтенант поднялся из сугроба и надменно указал на Порту.
- Арестуйте его! Он применил насилие к офицеру рейха!
- Пошел ты, - сказал Порта, невозмутимый, как всегда. Протянул листок бумаги. - Посмотрите. Он хотел уверить нас, что это приказ фюрера. Мы только исполнили свой долг.
Жандармы взглянули на бумагу и побагровели от ярости.
- Приказ фюрера? - выкрикнул один из них. - Отмененный три дня назад, и ты все равно пытаешься им воспользоваться? Хотя даже не ранен? - И повернулся к своему спутнику. - Арестуй этого офицера по обвинению в попытке дезертирства!
Посеревшего, спотыкающегося оберстлейтенанта увели. Я покачал головой.
- Не виню его. Кто не сделал бы попытки, считая, что есть такая возможность? У него могло получиться.
- Могло, но не получилось.
- Но, по крайней мере, возможность была, - упорствовал я. - У нас нет и такой; мы застряли в этой адской бездне. - И мрачно взглянул на Порту. - Живыми нам не остаться. Ты это понимаешь, так ведь?
Порта пожал плечами.
- Живи, парень, сегодняшним днем. Не думай о завтрашнем. Мы уцелеем, если не потеряем головы.
- Черта с два! - сказал я.
Первый самолет готовился к взлету. Вокруг него толпилось множество раненых, просящих, плачущих, кричащих; кто-то опирался на костыли, кого-то поддерживали друзья, кто-то ползал на руках и коленях по глубокому снегу. Это походило на некий дьявольский Лурд, все больные и увечные молили о помощи, но Бог-самолет улетал без них. Они толкались возле кабины, бросались на двери, колотили кулаками по фюзеляжу. Место в самолете означало возможность выжить: оставшегося на русском фронте раненого почти наверняка ждала смерть. Жандармы отгоняли их безжалостными ударами рукоятками револьверов. Ничего больше им не оставалось. Все три самолета были до отказа заполнены изувеченными, кровоточащими телами наиболее тяжелораненых. Я видел людей, обмотанных бинтами, как мумии, людей с культями на месте ладоней и ступней, людей без лиц, без рук, без ног. Для тех, у кого еще хватало сил тащиться, плача, по летному полю, места не было. Радиооборудование, перевязочные материалы, боеприпасы выбросили, чтобы освободить место для нескольких тел. Добавить еще немного веса - и самолеты окажутся в опасности.
Первый тяжеловесно выруливал к взлетной полосе. Мы с Портой наблюдали, молясь, чтобы он смог оторваться от земли. Самолет набрал скорость, достиг конца полосы и грузно поднялся в воздух в снежном облаке. Пролетел низко над ангаром, затем описал широкую дугу и скрылся в сером небе.
- У них нет радио, - сказал я. - Что им делать, если они попадут в беду?
- Черт возьми, - ответил Порта, - неужели тебе на ум не приходит ничего хорошего?
На взлет пошел второй. Под нашими взглядами оторвался от взлетной полосы. И едва показалось, что успешно взлетел, самолет внезапно задрал нос, камнем рухнул на брюхо и взорвался. Я взглянул на Порту и сказал:
- Я не пессимист. Просто реалист.
Порта повернулся и молча пошел прочь. Я остался, посмотрел, как третий едва не врезался в проволочное заграждение, и последовал за своим другом.
Он ждал возле автомобиля-амфибии, в котором мы привезли Хинку. Увидев, что я приближаюсь, молча указал на неподвижную серую массу в снегу. Я остановился и взглянул. То лежал пытавшийся купить место в самолете оберстлейтенант.
- Господи, - произнес я в потрясении. - Быстро же разделались с ним.
- Справедливость не медлит в этой части света, - глубокомысленно заметил Порта.
- Несправедливость тоже! - ответил я. И ногой оттолкнул с дороги труп. - Интересно, сколько людей расстреляли в этой зоне боевых действий?
- Сотни, - равнодушно ответил Порта. - Если не тысячи… парень, с которым я вчера разговаривал, сказал, что только в его роте казнили восемьдесят пять человек.
- Он явно преувеличил, - возразил я.
Порта подмигнул мне.
- Думаешь?