- Солдаты предали меня, - заговорил он негромким, дрожащим голосом. - Мне остается только покончить с собой. Прощайте, господа. Мы не напрасно гибли в Сталинграде. История нас не забудет… Хайль Гитлер!
Он взял револьвер, сунул в рот ствол и нажал на спуск. Оба офицера застыли в последнем отдании чести, по их лицам неудержимо катились слезы.
Через два часа после того, как гауптман Глазер был расстрелян, а генерал Штемпель застрелился, трое генералов вышли в заснеженную степь. Золотые галуны искрились и мерцали, красные лампасы на брюках светились, как маяк.
- Привет, привет! - сказал Порта, увидев их. - Подходят резервы…
- Чего они так расфуфырились? - спросил Малыш. - С таким же успехом можно было объявить русским, что они идут к ним, по громкоговорителю.
Старик с серьезным видом покачал головой.
- Происходит что-то странное, - сказал он. - Когда начальники расхаживают по полю битвы в таком виде, можно дать голову наотрез, что они натворят черт-те чего.
Генералы торжественно подходили к нам. Они походили на опереточных персонажей, и мы не могли оторвать от них глаз. Лейтенант Кайт, до того юный и неопытный, что вид золотого галуна производил на него впечатление, молодцевато вышел вперед и откозырял.
- Семьдесят первая пехотная дивизия! Три офицера, восемнадцать унтер-офицеров, двести девять рядовых.
- Благодарю, лейтенант. - Фон Хартман поднял руку, словно в благословении. - Настало время вам и вашим солдатам показать, что вы достойны высокого доверия, оказанного вам фюрером.
- Слушаюсь!
Лейтенант Кайт подскочил и откозырял снова.
- Нам всем предстоит погибнуть, лейтенант. Мы истинные патриоты и смелые солдаты. История требует, чтобы мы были героями. Давайте достойно встретим свою участь.
- Как скажете, генерал.
Лейтенант, совершенно ошеломленный тем, что ему выпала такая честь, нервозно, но гордо улыбнулся. Фон Хартман и двое других повернулись и с небрежным видом вышли на ничейную землю. Мы были до того поражены, что даже Порта на несколько секунд утратил дар речи.
- Ну и ну! - воскликнул он наконец. - Видели раньше что-нибудь подобное?
- Напрочь спятили, - сказал Малыш, глядя на них в изумлении. - Нарядились, будто на карнавал… дело безнадежное, их моментально уложат.
- Какой в этом смысл? - спросил я.
Под нашими взглядами фон Хартман небрежно снял с плеча винтовку. Остальные последовали его примеру. Шли они с видом охотников на сафари, высматривающих добычу. И, казалось, совершенно не имели понятия, что русские снайперы таились вдоль границ своей территории…
Фон Хартман неожиданно выстрелил. Русский солдат подскочил и упал. Сидя у себя в блиндаже, мы одобрительно вскрикнули. Немецкий генерал шагает к позициям противника и на ходу стреляет без промаха!
- Должно быть, случайно попал, - завистливо прошипел Порта.
Через несколько секунд фон Хартман убил еще одного русского. Потом за пять минут еще троих. И это из обыкновенной винтовки, какой, надо полагать, не держал в руках много лет! Порта пришел в такой восторг, что громко заорал.
Генералы Пфеффер, фон Хартман и Вульц, продолжали путь, выстроившись в ряд. Казалось, они развлекаются. Стреляли они без разбора во все, что двигалось: тени, снежинки, ветви деревьев, русских, и Вульц, нажимая на спуск, всякий раз громко смеялся.
Но такая охота не могла продолжаться бесконечно. Шансы были слишком неравны, и гладкий снежный покров уже был изрыт пулями русских. Генералы шли вперед, не обращая на это внимания, дружелюбно хвастаясь своими успехами. Сидя в блиндаже, мы заключали пари на то, кто окажется победителем. Пфеффер был на первом месте, фон Хартман на скромном втором. Вульц слегка отставал. Энтузиазм его был безграничным, но целился он плохо.
- Кто мог бы представить себе такое? - пробормотал сидевший рядом со мной Порта. - Кто, черт возьми?
Немецкое радио уже несколько месяцев твердило, что генералы сражаются бок о бок с солдатами. До сих пор мы считали это забавной шуткой, предназначенной посмешить войска. Но тут сами почувствовали себя осмеянными.
Неизбежность постигла первым генерала фон Хартмана. Он со стоном опустился на колени, прижав к боку ладонь. Вскинул винтовку в последнем вызывающем жесте, но не успел выстрелить, как его швырнуло в воздух разрывом снаряда.
Следующим погиб генерал Пфеффер. Внезапно он рухнул ничком во весь рост. Шлем с золотым узором упал с его головы и откатился на несколько метров. Русский солдат выполз из окопа, поддел его на штык и алчно потянул к себе. Генеральский шлем был поистине драгоценным трофеем и наверняка быстро обогатил нового владельца.
Генерал Вульц получил пулю в спину и лежал на снегу, крича и корчась. За ним отправили двоих солдат. Первого убило сразу же, второй на обратном пути получил пулю в бедро. Генерал скончался через несколько секунд после того, как оказался у своих.
Лейтенант Кайт в порыве наивного энтузиазма вызвал добровольцев выбраться за телами фон Хартмана и Пфеффера. Никто не шагнул вперед. Кого волновали два мертвых генерала? Мы бесстрастно слушали, как лейтенант честил нас трусами и изменниками, и без особого интереса смотрели, как он и какой-то дурак-унтер поползли к ничейной земле. Унтер, едва прополз несколько метров, получил пулю в голову. Взбешенный лейтенант вернулся один.
На рассвете началось обещанное наступление. В авангарде плотной массой шли напоминавшие железных динозавров Т-34. Перед ними мы были бессильны. У нас не оставалось ничего, чем можно было бы их встретить, и они неслись прямо по нам, давили людей и технику, не встречая ни малейшего сопротивления.
За танками двигались пехотинцы с автоматами и винтовками. Ряд за рядом, локоть к локтю, они бежали к нам. Им не было нужды нарушать плотный строй, огнем их почти не встречали.
Те немногие, кто пережил первый натиск, в ужасе перескакивали из окопа в окоп, потные, скользившие ногами, тяжело дышавшие, слабые от голода и страха, охваченные паникой и беспомощные. Я споткнулся, упал и лежал в снегу, испуганно всхлипывая. Лямки рюкзака до мяса растерли мне плечи, я потерял каску, улепетывая с пути надвигавшегося танка. Теперь охота шла на нас, горстку перепуганных овец, преследуемых громадной стаей воющих волков, и бежать нам было некуда.
Из ближайшей снарядной воронки выскочил Грегор и, пробегая мимо, злобно пнул меня в бок.
- Вставай, скотина! Вставай и сражайся!
Мои мышцы повиновались этой команде без участия разума и воли, сами собой. Налились силой, о существовании которой я не подозревал, и быстро понесли меня следом за Грегором.
Тяжело дыша, я припал к земле рядом с ним в небольшой впадине. Мы стали стрелять поверх сугроба в надвигавшихся русских. Приклады винтовок при отдаче больно били в плечо, но мы почти не замечали этого. Полнейшее отчаяние придало нам какую-то безумную отвагу, русские на миг заколебались и залегли. Грегор вскинул голову.
- Бежим!
Низко пригибаясь, мы побежали по снегу прямо перед танками. Бросились в воронку и скорчились там, надеясь, что нас не заметили. Орудийный огонь вздымал фонтаном комья земли по обе ее стороны. Один танк двигался прямо к нашему крохотному убежищу.
- Вниз!
Грегор дернул меня, и мы прижались друг к другу на дне неглубокой ямы. Танкисты, должно быть, нас заметили, потому что стали прицельно стрелять. Первый снаряд прошел над нашими головами, второй еще ниже, так что мы ощутили дуновение воздуха. Громадное белое чудовище все приближалось. Земля дрожала под двадцатью шестью тоннами стали.
- Бежим! - крикнул я.
Но мы не побежали. Лишь взялись за руки и крепко, по-детски, держались, парализованно скорчившись на дне воронки и ожидая смерти.
Неподалеку раздались леденящие кровь крики, когда Т-34 подмял гусеницами первую жертву. Я увидел ствол орудия, а затем днище танка, оно приподнималось над нами и вот-вот должно было опуститься. В эту секунду я машинально схватил магнитную мину и сунул под корпус чудовища. Мы с Грегором распластались и зажали ладонями уши. Думать, пристанет ли мина, не было времени: либо да, либо нет, и если нет, мы, возможно, так об этом и не узнаем.
Танк взорвался с оглушительным грохотом. Над головами у нас взметнулись языки пламени, обломки дождем посыпались на нас. Мы перекатились в снегу, Грегор поднял голову над краем воронки и тут же в ужасе спрятался снова. Второй танк проехал так близко, что можно было коснуться его руками. За танком появились быстро двигавшиеся ноги в сапогах. Русская пехота. Мы продолжали лежать. Ничего больше не оставалось.
Одна пара ног остановилась. Их обладатель явно увидел нас. Мы замерли и затаили дыхание. Я получил сильный удар по почкам; голова Грегора внезапно ушла глубоко в снег. Мы до крови закусили губы, но не издали ни звука. Я слышал тяжелое дыхание пехотинца и ждал, что он вот-вот на всякий случай пустит в ход штык. Но, слава Богу, ему не хотелось отставать от товарищей. Он повернулся и побежал. Презрительно бросил на бегу:
- Черт возьми!
Мы с Грегором измученно выбрались из снега. Лицо у Грегора было красным, он едва не задохнулся. Мне казалось, что у меня разорвана, по крайней мере, одна почка.
Мы оставались сжавшимися в своем убежище. Было опасно хотя бы высунуть голову и бессмысленно думать о сдаче в плен. Русские оставались верны своей угрозе и пленных не брали. Генералы, которые могли бы спасти наши жизни, доставили себе удовольствие показным самоубийством и бросили нас на произвол судьбы. Они понятия не имели, что такое страдание. Никогда не знали терзающих мук голода; никогда не лежали в снарядной воронке с нависающим над ними днищем вражеского танка; не находились сутками в тонком летнем обмундировании с подложенными под него газетами на ветру и снегу в такой лютый холод, что каждый вдох отзывался режущей болью в легких. Они шли навстречу своей судьбе в тепле и сытости и даже в смерти были избавлены от подлинных ужасов войны.
Грегор толкнул меня локтем.
- Сибиряки.
Я повернулся и увидел, как приближаются враги, внушавшие нам наибольший страх. Они грузно, неуклюже бежали по снегу, их крепкие тела распирали стеганое обмундирование, лица под меховыми шапками синели от холода. С первого взгляда можно было решить, что это толпа вышедших пробежаться веселых фермеров… только тростями их были винтовки, а вдохновляющим криком "Бей, бей, бей!".
Невиновных немцев нет; виновны и те, что при последнем издыхании, и те, что вот-вот родятся. Раса господ должна быть уничтожена. Фанатиков нужно бить фанатично. Бей, бей, бей…
Мы с Грегором открыли огонь. Шансов у нас не было никаких, но годы боевого опыта диктовали нам линию поведения. И сибиряки на миг остановились. Им не хотелось встречать смерть в минуту торжества…
11
Даже злейшие враги Гитлера вряд ли смогут отрицать выгоды, уже принесенные восстановлением цивилизации.
Лондон, "Таймс",
24.07.1933
Сзади оберстлейтенант выглядел пьяным. Он пошатывался, петлял, плечи его выдвинулись вперед, голова поникла, поступь была заплетающейся, нетвердой. Лишь те, к кому он приближался, видели, что руки его связаны впереди, и голова, видимо, продолжает кружиться от сильного удара, после которого кровь из оставленной раны заливала глаза. Редкие седые волосы были спутанными. Мундир - рваным и грязным.
Следом за оберстлейтенантом шли три офицера: его адъютант, майор и казначей. Все находились в таком же плачевном состоянии, руки у них были связаны колючей проволокой.
Группа эсэсовцев с винтовками наперевес привела приговоренных на место. Луна, освещая сцену казни, серебрила зловещие эмблемы в виде мертвой головы.
Посреди площади рос дуб. Под ним стояли четыре стула. Несколько сонных солдат, поднятых с коек, чтобы присутствовать, зевали и дрожали от холода.
Вперед вышел самодовольный штурмбаннфюрер и встал перед приговоренными офицерами.
- Ну, вот что, трусливые изменники! Если хотите что-то сказать, давайте, говорите. Другой возможности уже не будет… И покороче: никому, кроме вас, это не интересно.
Оберстлейтенант, дрожа, распрямился во весь рост и вскинул окровавленную голову.
- Я невиновен во всех обвинениях, - заявил он, судя по тону, не в первый раз. - Я всегда исполнял свой долг. Ничего для себя не просил. Меня не должны…
- Хватит! - рявкнул штурмбаннфюрер. - Мы здесь не затем, чтобы слушать твою ложь! - И с глумливой улыбкой повернулся к остальным. - А вы как? Хотите что-то добавить к его блеянию?
Майор смело взглянул на него ясными голубыми глазами, в которых откровенно сквозила ненависть.
- Этой страной правит банда извращенцев и садистов! Все вы больные… эмоционально незрелые и умственно отсталые, с патологической психикой и гнусными привычками. Не будь у власти Гитлер, вас всех заперли бы в сумасшедший дом, где вам и место.
- Кончай эту чушь! - Штурмбаннфюрер, заметно потрясенный словами майора, щелкнул пальцами обершарфюреру. - Действуй.
Четверых офицеров поставили на стулья. Умелые руки накинули им веревки на шеи, завязали узлы, закрепили концы веревок на ветви дуба. Обершарфюрер вышел вперед с улыбкой предвкушения на лице. Густав Кляйнкамп был известным эсэсовским палачом. Он называл себя чемпионом мира по повешениям, и никто не оспаривал его права на этот титул. Штурмбаннфюрер кивнул, и Кляйнкамп с поразительной четкостью и почти театральным чувством ритма выбил стулья ногой и поклонился в ответ на воображаемые аплодисменты, казалось, звучавшие в его ушах.
Эсэсовцы наблюдали, как тела дергаются в петлях. Солдаты продолжали зевать. Они это уже не раз видели.
Чуть в отдалении Теодор Эйке наблюдал эту сцену сквозь ветровое стекло грузовика. Луна освещала его профиль, и видно было, что он улыбается.
Группенфюрер Эйке наслаждался, выполняя свой долг. Он мог бы легко побить рекорд Кляйнкампа, если бы не считал, что физический акт повешения ниже достоинства офицера. Тем не менее он мог оценить рвение подчиненного. Это Эйке приказал написать на дверцах всех машин своей дивизии слова "НАМ НУЖНЫ ТРУПЫ, А НЕ ЗАКЛЮЧЕННЫЕ", и в конце концов его начальник, генерал Модель, негодующе приказал убрать эти надписи.
Модель был единственным генералом, перед которым Эйке, по слухам, благоговел. Ко всем остальным он относился с холодным презрением, что, пожалуй, неудивительно, так как ранее он вступил в борьбу с такой выдающейся личностью, как генерал Буш, и одержал верх. Было это 26 мая 1940 года, Эйке совершил первое из множества своих военных преступлений: запер сотню английских военнопленных в фермерском доме в Бельгии и расстрелял их одного за другим. Буш, возмущенный почти так же, как, видимо, и эти англичане, пригрозил ему трибуналом, и на защиту Эйке встал Гиммлер. Гиммлеру не особенно хотелось спасать шкуру этого человека, но он счел, что на карту поставлена честь СС и его власти брошен вызов.
- В конце концов, - усмехнулся он, - что это за шум из-за нескольких мертвых англичан? Кто просил их сюда соваться? Почему они не могли сидеть на своем жалком островке и оставить нас в покое?
С того дня Эйке чувствовал себя особенным человеком. Считал, что Гиммлер своим заступничеством дал ему полную волю творить какие угодно зверства. Он не был связан общими законами гуманности, как остальные.
РОЖДЕСТВО В СТЕПИ
Пять дней из-за Волги с воем дул снежный буран. Он пришел из Казахстана и бушевал в степи. Русские к буранам привычны, для такой погоды они были хорошо экипированы, и этот ветер был им на руку. Нас, немцев, он терроризировал, и каждый его порыв оставлял на земле множество трупов.
Немногочисленные уцелевшие после массированной атаки русских нашли убежище в бункере неподалеку от берега Волги; мы сидели там день за днем, прислушиваясь к вою ветра и урчанию наших пустых животов. Лица под касками были окоченелыми, одежда свисала складками с исхудалых тел. Мы обнаружили, что голод мучает сильнее, чем разгром или страх.
Рейхсмаршал Геринг обещал Гитлеру отправить свои самолеты сбрасывать продовольствие оказавшейся в затруднительном положении 6-й армии, но Гитлер не потрудился спросить, откуда эти самолеты возьмутся. Даже мы, отрезанные от всего мира, понимали, что выполнить обещание Геринг не сможет. На что же рассчитывал Гитлер? На Геринга и его несуществующую авиацию? На Бога и ангелов? В любом случае казалось, что мы обречены. Геринг мог ошибаться, а Бог был уже не с нами. Он уже много недель находился на стороне противника. Помощь Советскому Союзу оказывал даже отъявленный антикоммунист Уинстон Черчилль. Русских не любил никто, однако немцев ненавидели все.
Вдоль всей линии фронта громкоговорители противника вызывающе кричали:
"Сталинград стал немецким кладбищем! Каждую минуту гибнет один немец!"
На сей раз пропаганда была гласом истины. Нас убивали не русские, а погода и отсутствие пищи. Солдаты падали мертвыми на ходу. Это не преувеличение. Только что ты разговаривал с человеком, и вот он лежит бездыханным у твоих ног. Люди выкапывали норы в снегу, чтобы спастись от холода, а наутро их обнаруживали замерзшими насмерть. Мы находили выработавшие горючее танки с мертвыми экипажами внутри. Офицеры прислонялись к стенкам траншей, отдавали солдатам приказания и умирали на середине фразы. Люди мерли по ночам в бункере, и никто не догадывался, что хрупкая, тощая фигура под тонким одеялом - уже труп.
"Сталинград - немецкое кладбище… Каждую минуту гибнет немец…"