На рассвете нас вызвался подвезти ехавший в автомобиле-амфибии католический священник. Не успели мы спросить, куда он едет, как из-за туч спикировал русский самолет и понесся на бреющем вдоль дороги, поливая огнем все в пределах видимости. Машина взорвалась, и мы больше не видели услужливого священника.
После этого фортуна изменила нам. Когда мы прошли полтора километра, внезапно нагрянул патруль моторизованной полевой жандармерии и арестовал нас как дезертиров.
- Какие мы, к черту, дезертиры! - возмутился Порта. - Мы ищем свой полк!
Видимо, так заявляли и все остальные. Нас бросили на чердак крестьянского дома, мы оказались запертыми в обществе еще пятидесяти неудачников. Их тоже схватили на дороге. Кто-то был в совершенно сумеречном состоянии, кто-то бесцельно бродил, кто-то мародерствовал, но кое-кто, несомненно, искал свою роту. Оказалось, что все мы без разбора приговорены к смерти.
- Черт бы их побрал, - злобно произнес один арестованный. - Даже ни о чем не спросят, пришпилят на тебя треклятую бирку, и все, приятель, конец.
Он был совершенно прав. Всего через две минуты появился фельдфебель и с важным видом приколол нам к груди кусочки картона.
- Что это значит? - возмущенно спросил Малыш.
Тот арестованный махнул рукой.
- Смерть, вот что… Не волнуйся, нам всем их навесили.
Дверь открылась, вошли двое жандармов. Оглядели чердак и поманили солдата, одиноко сидевшего в углу.
- Пошли! Твой черед, ты, похоже, заждался.
Его увели, послышались выстрелы, топот ног, и жандармы вернулись. На сей раз они ушли с громко протестовавшим унтер-офицером. Когда мы досчитали до пятидесяти трех, раздалась стрельба, когда до ста, жандармы вернулись за новой жертвой. Время от времени эта процедура нарушалась приводом новых арестантов. Какой-то оберфельдфебель ухитрился убить одного жандарма и спустить по лестнице другого, но сам получил такую серьезную рану, что его пришлось нести на расстрел на доске.
- Скоро уведут и нас, - сказал я.
- Иду на спор, меня они прикончат последним, - сказал Малыш с простодушной гордостью, разминая свои громадные мышцы.
Мы оба повернулись к Порте, однако на сей раз он ничего не сказал.
- Обдумываешь что-нибудь? - спросил я с надеждой.
- Что тут обдумывать? - ответил он.
Я пожал плечами.
- Мне всегда это представлялось не так. Я думал, что погибну внезапно… наступлю на мину, что-нибудь в этом роде… Странно все оборачивается, правда?
- Чертовски странно, - ответил Малыш.
Тут вернулись оба жандарма. Оглядели чердак, их взгляд прошел по мне, на миг вернулся, но в конце концов остановился на ком-то другом.
- Был на волосок, - сказал я, когда жандармы выталкивали в дверь свою жертву.
- Потом твоя очередь, - предположил Малыш.
- Идем на спор? - сказал я.
Внезапно откуда-то снаружи послышался знакомый лязг танковых гусениц. Мы бросились к окну, но не успели добежать до него, как раздался гром орудийной стрельбы, а затем частый треск пулемета. Увидеть в окно мы ничего не могли, оно было слишком высоким и маленьким. Малыш влез на стропила, пробил в камышовой крыше дыру и высунул в нее голову.
- Что там?
- Что происходит?
- Что случилось?
- Там русские! - ответил Малыш. - Повсюду скачут казаки… только что проехали два танка - вся деревня в огне…
- Бежим! - крикнул Порта и бросился всем телом на дверь.
Малыш с рослым фельдфебелем налегли на нее плечами и выломали. У подножья лестницы валялся жандарм с простреленной головой. Малыш схватил его автомат, и мы все побежали во двор. Фельдфебель позвал нас обратно.
- Что вы, черт возьми, будете делать без документов? - закричал он нам вслед. - Да еще с красными бирками на груди… совсем спятили!
Только мы трое остановились в нерешительности, остальные неслись в панике со всех ног.
- Говорить хорошо, - ответил Порта, снимая бирку приговоренного и бросая в снег, измятый танками и конскими копытами. - У нас отобрали документы, когда привели сюда.
- Без них вам наверняка кранты. Нет документов - и ты труп на этой войне.
- А твои при тебе? - вызывающе спросил Малыш.
- Нет… - Фельдфебель нахмурился, потом щелкнул пальцами. - Погоди-ка! Дай сюда эту штуку!
Он выхватил у Малыша автомат и пошел обратно в дом, мы за ним, прошел по коридору и молча указал на закрытую дверь.
- Здесь, - еле слышно прошептал фельдфебель. - По-моему, они в этой комнате.
От автоматной очереди дверь распахнулась. Еще очередь, и трое жандармов с разинутыми в удивлении ртами повалились со стульев. В ящике стола мы нашли целую стопу документов. Наши, по счастью, лежали почти на поверхности.
- Надо поджечь дом, - сказал фельдфебель. - На всякий случай…
- На какой? - беззаботно спросил Малыш.
- На тот, если какой-нибудь любознательный тип заглянет сюда и увидит наши фамилии в одном из треклятых списков! Хотите, чтобы вас вскоре расстреляли из-за того, что мы не доделали работу?
Мы подожгли дом и пошли по уже безлюдной улице.
- Тебе с нами по пути? - спросил фельдфебеля Порта.
- А это куда?
- В нашу роту, если сможем ее найти.
- Э, нет! Покорно благодарю, с меня хватит. Я очень долго ношу мундир - иногда думаю, что слишком долго. В прежние дни я был в СА… - Он потряс головой. - По горло сыт. Эта история явилась последней каплей.
- И что будешь делать? - спросил я.
- Наверное, перейду на ту сторону. Найду русских и сдамся. Лучше встретить конец войны в лагере для пленных, чем воевать и дальше.
- Русские пленных не берут, - сказал Порта. - Они тебя расстреляют.
- Или привяжут к лошади и поволокут, - оживленно добавил Малыш. - Я однажды видел такое.
Фельдфебель пожал плечами.
- Придется рискнуть.
- Что ж, всего наилучшего, - сказал Порта без особой надежды. - Война надоела мне, как и тебе, но в лагерь для пленных я не хочу. Особенно в русский… Вот от возможности переправиться через Дон не отказался бы!
- Через Дон? - Фельдфебель хохотнул. - Ничего не выйдет. Через сутки замерзнешь в степи насмерть. Там даже волки не могут выжить. Приходят в деревни и роются в отбросах, ищут еду. А если думаешь, что сейчас холодно, погоди: ударит мороз в тридцать градусов, узнаешь, что это такое! Будешь думать, что я в лагере для пленных…
- С простреленной башкой, - сказал Порта.
Мы обменялись с фельдфебелем рукопожатиями и пошли в одну сторону, он в другую. Что сталось с ним, мы не знали, однако нам часто приходилось вспоминать его слова.
В километре от деревни мы нагнали небольшую группу раненых, они плелись отыскивать свои полки. Мы остались с ними, по пути к нам то и дело примыкали другие отставшие от своих частей, и группа в конце концов весьма заметно увеличилась.
Несколько часов спустя, в местечке Ракотино, мы увидели знакомые лица. Наша рота находилась там, но ребята не успели как следует нас встретить, русские тут же снова пошли в наступление, и нам приказали отойти на новые позиции к югу.
10
Правительство должно принять меры, чтобы люди не погибали в упоении героизмом.
Адольф Гитлер. "Моя борьба"
Командир 71-й пехотной дивизии генерал фон Хартман приказал строить возле Царицы подземную деревню. Эту задачу поручили Пятьсот семьдесят восьмому саперному полку, а саперы в свою очередь привлекли к работе две тысячи гражданских русских, которых удерживали в этом районе. Женщин и детей, стариков и помешанных, больных и умирающих заставили трудиться, как рабов. Три четверти их не дожило до того, чтобы увидеть результат своих усилий.
Деревню назвали "Хартмансдорф", и по всей 6-й армии пошли сумасбродные слухи. Говорили, что в генеральском бункере четыре комнаты и ванная, что они обставлены похищенными из сталинградских музеев вещами. Что там люстра и кровать с балдахином, толстые ковры на полу, картины, хрустальные вазы и целая библиотека драгоценных книг. Дивизия Хартмана вошла в Сталинград первой, и, естественно, предполагалось, что его подчиненные прибрали к рукам все ценное, что удалось найти.
Кроме того, поговаривали, что в деревне есть мельница и два полных зернохранилища; птицеферма с шестью тысячами кур; коровье стадо более чем в тысячу голов; конюшня со ста тридцатью восемью кровными лошадьми; маслобойня и пекарня.
В самом деле, генерал и его штабисты почти каждое утро совершали верховые прогулки в окрестностях Царицы. Для солдат, кое-как вернувшихся в город с далеких полей брани, зрелище это было ошеломляющим. Ослабевшие от голода, тяжелораненые, полуживые от тифа солдаты смотрели на раскормленного генерала, на его упитанных, здоровых штабистов, и задавались вопросом, не призраки ли это из прошлого.
Деревня Хартмансдорф процветала до середины января 1943 года, но 71-я дивизия была почти полностью уничтожена несколько раньше. В январе фон Хартман собрал уцелевших и смело вышел из своей деревни, чтобы повести их в последнюю, отчаянную атаку на врага. Идея сделать их героями принадлежала не генералу. Такой приказ пришел из Берлина.
- Мы всего лишь пешки, - с важным видом сказал фон Хартман. - Фюрер жертвует нами по своему усмотрению.
ГЕНЕРАЛЬСКИЙ СПЕКТАКЛЬ
Представительный русский генерал, сопровождаемый двумя сержантами, шел к нам с белым флагом парламентера. Нам было приказано сразу же стрелять в любых переговорщиков, но гауптман Глазер после секундного колебания велел не открывать огонь. Русский генерал приближался. Он был рослым, под два метра, с широкими плечами и грудью, большим животом и крепкими ногами. Лицо его было суровым, изрезанным морщинами, маленькие голубые глаза - беспощадными, как русская зима.
Когда они подошли вплотную, один из сержантов бросил нам белый мешок. Мы осторожно взяли его и заглянули внутрь. Еда!
- Дар от советского народа, - на хорошем немецком языке заговорил генерал. - Мне поручено предложить вам условия капитуляции. Предложение сохраняет силу до восемнадцати часов, после этого мы начнем массированную атаку с применением танков и артиллерии. Вы, конечно, понимаете, гауптман, что это означает?
Понимал не только гауптман, но и все мы. Массированная атака русских уничтожит нас полностью.
- Начиная с полуночи, - продолжал генерал с легкой улыбкой предвкушения, - пленных мы брать не будем.
Гауптман Глазер молча кивнул. С какой стороны ни посмотреть, это был конец великих немецких побед в России.
- С другой стороны, - сказал генерал, сменив улыбку на суровую мину, - если предложение будет принято, все вы получите то же котловое довольствие, что и наши войска. Больные и раненые получат необходимое лечение. - И снова улыбнулся, обнажив ряд острых зубов. - Мы знаем, что у вас нехватка продовольствия и медикаментов.
Уголком глаза я увидел, что Порта ведет свои переговоры с противником. Он достал из кармана пачку сигарет с опиумом, а один из русских сержантов протянул ему пачку фотографий. Мне стало любопытно, какое удовольствие могут доставить Порте порнографические фотки, если жить нам всем осталось меньше двенадцати часов.
- Если примете предложение, с вами обойдутся благородно, как с солдатами. Если отвергнете…
Генерал сделал отрывистый жест. Гауптман Глазер слегка пожал плечами.
- Я передам ваши условия генералу фон Хартману.
- Будем надеяться, он окажется разумным человеком. Это затянувшееся кровопролитие не нужно ни той, ни другой стороне.
В бункере неподалеку от станции Орловка за старым дощатым столом на важном совещании сидела группа офицеров: генерал фон Хартман, командир 71-й дивизии; генерал Штемпель, командир 176-й пехотной; генерал Пфеффер, оберст Кроме и генерал Вульц.
- По-моему, - говорил фон Хартман, - нам лишь остается сражаться до последнего человека, а затем покончить с собой, чтобы не попасть в руки противника. - Он оглядел собравшихся. - Мы должны показать пример.
- Согласен, - сказал Вульц. - Это будет прекрасным концом.
- А солдаты? - спросил Кроме.
Воцарилось ошеломленное молчание. Генералы украдкой поглядели на Кроме. Он получил звание лейтенанта, когда командовал атакой в Аррасе. На шее у него был Железный крест, мундир отягощало множество наград. Для оберста он был еще невероятно юным.
Кроме откашлялся и повторил вопрос.
- Как быть с солдатами?
- Оберст Кроме, - заговорил Пфеффер, - не беспокойтесь о солдатах. Наш долг совершенно ясен. Первая мысль у нас должна быть о Германии. Однако, - он повернулся к фон Хартману, - я не могу согласиться с тем, что нам следует покончить с собой. Да, мы должны погибнуть! Но не от собственной руки… Предлагаю, - и тут глаза его засияли почти детской радостью, - самим повести солдат в бой… Идти во главе с примкнутыми штыками! Какая это смерть, господа! Какую мы оставим по себе память!
- Замечательно! Замечательно! - воскликнул Штемпель, увлеченный этим великолепием. - Барабаны и трубы! Какое зрелище! Я нахожу это в высшей степени поучительным!
- Только подумайте, - призвал Пфеффер, - о памятниках, которые нам воздвигнут. Никогда еще в истории нашей страны не предпринималось такой атаки! Ее будут возглавлять генералы, сверкая штыками на солнце…
- Прекрасно! - выдохнул Штемпель. - Я так явственно представляю… Жаль только, что не смогу присутствовать, когда будут описывать фюреру эту сцену…
- Оставьте это, - раздраженно сказал фон Хартман. - Что скажете о деталях?
- Ах, да! - Пфеффер подался вперед, глаза его странно блестели. - Я все разработал. Все спланировал. Думаю, но такому случаю нужно надеть парадные мундиры…
- Взятые, чтобы отпраздновать нашу победу, - сухо сказал фон Хартман.
- И это тоже будет своеобразной победой! - воскликнул Пфеффер. - Такой славной, такой благородной, такой…
Он раздраженно умолк, когда вошел фельдфебель, а за ним гауптман Глазер. Оба отдали честь. Фельдфебель положил на стол белый мешок и почтительно отступил назад.
- Что это? - с отвращением спросил фон Хартман.
- Хлеб и колбаса, герр генерал.
- Хлеб и колбаса? - Фон Хартман ошалело оглядел сидевших за столом. - Хлеб и колбаса, гауптман? Вы что, лишились разума?
- Никак нет. Это дружественный жест русских. Должен доложить, что генерал Воронов, командир 3-й бронетанковой дивизии, предложил нам благоприятные условия капитуляции. Предложение действительно до восемнадцати ноль-ноль. Если мы до того времени его не примем, они бросят все силы в решительное наступление.
Генералы ошеломленно молчали. Дар речи, казалось, сохранился только у оберста Кроме.
- А если примем? - спросил он.
- Генерал Воронов заверил меня, что с нами обойдутся благородно. Офицеры смогут сохранить оружие, солдаты получат котловое довольствие. Больных и раненых будут лечить.
Оберст Кроме вскинул брови и посмотрел на сидевших за столом.
- Русские, - продолжал гауптман Глазер, - так же, как и мы, хотят покончить с кровопролитием.
Услышав это, генералы дружно вскинули головы. Генерал Пфеффер стукнул рукой по столу.
- Как вы смеете приходить к нам с таким постыдным предложением? Как смеете общаться с противником? При одной только мысли о сдаче в плен у меня кровь стынет от стыда. Разве фюрер не говорил, что каждый должен сражаться до конца, не думая об исходе войны? - Он гордо выпятил грудь. - Лично я не разочарую его. Другие, разумеется, пусть ведут себя, как знают. Я буду непоколебим.
- Мы уже договорились о том, как будем действовать! - выкрикнул фон Хартман. - Хватит актерства! - И повернулся к гауптману Глазеру. - Я поражаюсь, что у вас хватило наглости явиться сюда. Сдаться этим недоразвитым варварам…
- Не может быть и речи! - воскликнул Штемпель, уже слышавший барабаны и трубы. - Прусский офицер скорее умрет! - Он привалился к столу и проницательно уставился на Глазера. - С какой стати вы вели переговоры с русскими? Вы знаете приказ! Почему не перестреляли этих мерзавцев?
- Это было трудно. Так внезапно… трудно было решиться. Я подумал…
- Подумали? - изумленно спросил Штемпель. - Черт побери, думать не ваша обязанность, гауптман! Ваше дело исполнять приказы!
- Явный случай неповиновения, - произнес фон Хартман.
Генерал Пфеффер кивнул. Взял свой живописно украшенный шлем и водрузил на голову: судья, готовый произнести смертный приговор.
- Знаете, что это означает, гауптман? - И стал торжественно произносить нараспев: - Именем фюрера и немецкого народа вы приговариваетесь к смертной казни через расстрел за невыполнение приказа…
Вульц и фон Хартман согласно кивнули. Они были прусскими офицерами. Железная дисциплина, рассудок выше чувств. В духе времен Фридриха Великого.
Фельдфебель разоружил гауптмана, вызвали охранников. Те вывели Глазера на снег. Через несколько минут в немецкой армии стало одним офицером меньше. Расстрельная команда бросила его там, где он упал; эти люди были слишком слабы, чтобы расходовать энергию на рытье могилы, слишком равнодушны к смерти, чтобы чувствовать какое-то уважение к тому, кого сами и расстреляли.
В бункере собравшиеся по-прежнему сидели за столом. Пфеффер так и не снял золоченого шлема.
- И все-таки, - сказал оберст Кроме, - вряд ли мы можем оставить это предложение без внимания. Придется предпринять какие-то действия…
- Конечно, - успокаивающе произнес фон Хартман.
- Поэтому…
Генерал Штемпель внезапно издал истерический крик и схватил телефон. Остальные повернулись к нему и молча слушали, как он твердо отдавал приказ своей дивизии немедленно атаковать всеми силами русских. Но не смогли расслышать ответа:
- Если хочешь атаковать русских, - прорычал голос на другом конце провода, - приезжай, черт возьми, и атакуй сам, старый осел!
Раздался щелчок, связь прервалась. Штемпель, побледнев и ловя ртом воздух, откинулся на спинку стула. Он так и не сумел уяснить, что вот уже двое суток его дивизия состоит всего из шестидесяти человек под началом лейтенанта. В своем быстро тускневшем разуме он до сих пор представлял себя командиром тысяч людей.
Фон Хартман подался вперед.
- Думаете, это разумно?
Штемпель издал горлом сдавленный звук и неожиданно вышел.
- Очень странно, - произнес Пфеффер.
У себя в бункере Штемпель заорал денщику:
- Переодень меня в парадный мундир!
- В… парадный?
- Делай, что говорю! - пронзительно выкрикнул Штемпель.
Пять минут спустя, в жемчужно-серых брюках с красными лампасами, в зеленом кителе с золотым галуном, Штемпель вызвал двух дежурных офицеров, чтобы те выслушали его последнее слово.