Он вынул из кармана бумажку, которая утром была засунута под дворник его машины. Конечно, он прочел ее сразу, а сейчас захотел перечитать, чтобы убедиться, что это не сон. "Ломбрив. Килевая галерея. Филиппа". Игра в прятки продолжалась; Ле Биан никак не мог найти ответа на новую загадку. Кто прикрепил эту записку к ветровому стеклу? И когда? Вчера вечером, пока он кого-то искал в лесу? Ночью, когда машина стояла перед гостиницей? Утром, когда Мирей ушла на автобус? Поразмыслив немного, он решил, что последняя возможность всего вероятнее. И, значит, эта загадочная Мирей играет роль Филиппы. Но с какой стати? И к чему все эти намеки, если можно все сказать прямо?
Ле Биан вошел в пещеру. Галерея называлась Килевой потому, что была похожа на киль перевернутой лодки. Среди тысяч надписей и рисунков на ее стенах не было относившихся к доисторическим временам. По официальной версии, самые древние из них нанесены во времена Генриха Наваррского, и никто этой версии так и не оспорил. Но Ран был убежден, что еще тремя веками ранее катары оставили свои следы в этом природном соборе. Почему Филиппа (если только то была не Мирей) назначила ему свидание в этом месте? Не новая ли это ловушка - ведь именно здесь он несколько дней назад чуть не расстался с жизнью? Пока эти мысли бороздили его рассудок, взгляд его упал на груду камней, насыпанную горкой с прямоугольной плитой на самом верху. Ле Биан подумал: эта модель совершенно точно изображает пог Монсегюр с крепостью на вершине… Он стал разбирать камни один за другим. Сняв маленькую крепость, он увидел: она выдолблена внутри, как будто там собирались что-то спрятать. Он посветил туда факелом - что-то блеснуло. Тогда Ле Биан достал из полости маленькую вещицу. То была бронзовая голубка, подвешенная на кожаном шнурке. Такая голубка - один из немногих символов, которые относятся к религии катаров. Ле Биан пристально разглядывал ее. Давно ли она здесь лежит? А если под камнями ее спрятала Филиппа (или Мирей), то с какой целью?
Ле Биан встал и на миг наклонил факел к земле. В этот-то самый миг сильнейший удар в спину бросил его на землю. Пользуясь неожиданностью, нападавший отнял у историка голубку, но тот ее отдавать не собирался. Он тут же вскочил и изо всех сил саданул грабителя в живот. Но противник оказался крепок - не упал, а побежал к выходу из пещеры. Ле Биан бросился в погоню и схватил его за рукав. Тот стал выбиваться, и Ле Биан, заметив у него на руке татуировку, был так поражен, что забыл о защите. Цветок лилии! В этот момент грабитель опять стукнул Пьера кулаком. Он потерял равновесие, но через мгновение пришел в себя, встал, схватил булыжник и кинул нападавшему в голову. Бросок был точен; противник рухнул у самого выхода наружу. Ле Биан подбежал к нему, прежде всего отобрал голубку, потом перевернул тяжелое тело лицом вверх. Не веря собственным глазам, он воскликнул:
- Папа!
ГЛАВА 31
На краю села Тараскон-на-Арьеже Ле Биан остановил машину. Он положил руки на руль, шумно выдохнул и посмотрел на человека, сидевшего рядом. Тот держал у виска носовой платок; глаза его были закрыты.
- Какого черта ты здесь делаешь? - спросил Ле Биан. Больше всего в его голосе звучало раздражение.
- Это не то, что ты думаешь, - ответил отец солидно, что так не вязалось с его поведением.
- Ага! Всегда я про тебя что-то не то думаю, - резко прервал его Ле Биан. - Когда ты нас бросил, это, наверное, тоже было не то! И когда мама умерла, а ты даже не явился на похороны, опять было не то, что я думал! А когда пришлось терпеть эту скверную войну, пришло сообщение, что ты умер - тогда я что должен был думать?
- Да, я виноват, каюсь. И даже прощения у тебя не прошу. Только дай я расскажу, как все было.
Ле Биан в ярости обеими руками стукнул по рулю:
- Да не хочу я ничего знать! Ты нас бросил, притворился мертвым, а теперь я тебя встречаю в пещере в каком-то медвежьем углу. Хитро, нечего сказать! А для меня ты умер. Понял? Погиб! Подох - и точка! Только вот какого лешего тебя в эту чертову пещеру понесло? И зачем ты отнимал у меня голубку?
- Пьер, я очень любил твою мать. Мой отец был бедный бретонский рыбак. Мы жили в Бригоньяне. Когда он уходил в море, мать не каждый день могла накормить нас обедом. И все равно мои родители последнюю рубашку с себя сняли, чтобы я выучился на юриста. Они знали, что их жизнь не переменится, но хотели, чтобы хоть я из нее вырвался. Пойми, они помыслить не могли, чтобы я остался бедняком!
- На жалость давишь? - презрительно проронил Пьер.
- По счастью, мне довелось встретить Клеманс: она с родителями приехала в Бретань на лето. Благодаря ей, жизнь моя переменилась. Мы понравились друг другу, а ее отец, адвокат, взял меня к себе в контору. И я начал новую жизнь в Руане. Ты знаешь, что это был за брак!
- Тебе и дела до нее не было. Ни до нее, ни до ее страданий.
- Я понимаю, как ты на меня сердишься - а что мне было делать? В этом городе все давали мне понять, что я просто сын бедного бретонского рыбака, который отхватил себе дочку почтенного человека. Куда бы я ни пошел, везде был предметом пересудов, насмешек, клеветы.
Клеманс все делала, чтобы я чувствовал себя хорошо, но я-то знал, что занимаю чужое место.
- Тебе не в чем упрекнуть мать!
- Не в чем, но она принадлежала к своей среде. Я не мог требовать от нее выбора. Выбор был за мной! А сделать его в одиночку мне не хватило смелости.
- И тогда ты начал ей изменять. Вот молодец! Сам ее предал и хочешь, чтобы тебя же пожалели.
- Да, у меня было немало интрижек, - ответил отец, немного опустив голову. - Но я им не придавал значения, все это было только для разрядки. Кроме того, я многому научился у руанских буржуа. Никто не знал про мои похождения: мои победы совершались на рынках и в рабочих кафе, а не на званых вечерах. Потом появилась Эжени.
- Та шлюха?
- Зови ее так, воля твоя. Только она переменила мою жизнь. С ней мне стало казаться, что я свободен и даже не так жалок. Только на сей раз я играл в более опасную игру. Это были уже не минутные интрижки, а настоящая связь. Эжени была не из тех женщин, которые согласны быть на втором плане…
- И без гроша в кармане - так ведь?
- Верно, - ответил отец полушепотом. - Я делал ей немало подарков. Она никак не могла унять себя - слишком любила роскошь. Сначала я еще мог ее удовлетворить в этом, но скоро иссяк. Я хотел ее урезонить, но она ничего не хотела слышать, даже иногда бранилась. А потом она меня бросила.
- Ах, бедный: за что боролся, на то и напоролся!
- Видишь - есть же на свете справедливость, правда? Я попытался вернуть ее, она за это все рассказала Клеманс. Той это было очень больно. Я так пострадал из-за нее!
Пьера снова передернуло, и он опять повысил голос:
- Ты? Пострадал? Да как ты смеешь!…
- Так и было. Твой дед все узнал и буквально вышвырнул меня вон из дома. Меня уволили, как слугу, укравшего серебряные ложки. В какой-то степени так оно и было. Я так и не вышел из своего прежнего сословия.
- А мама говорила, что заступалась за тебя! - воскликнул Пьер.
- Это правда, - уверенно ответил отец. - Я мог бы остаться в семье, но стал бы зачумленным, имея дело с тестем, который твердо решил, что я должен дорого заплатить за измену. Тогда я собрался и уехал.
- То есть сбежал?
- Может, и так. Я подумал, что уже и так принес достаточно зла.
- Хорошо ты поешь, отец! Еще чуть-чуть, и получится, будто главный герой у нас - это ты. Только ты все врешь! А правда в том, что ты нас с матерью отпихнул, будто знать не знаешь. Ты повел себя как трус! А мог бы всем показать, что не трус. Но нет, ты решил сбежать из дома ночью, как вор, не забыв прихватить денежек из дедова сундука!
- Это были мои деньги!
- Все, хватит! Плевать мне на твои жалобы! Что ты Делал в пещере? Ответишь ты мне или нет? Ответишь?
Пьер схватил отца за грудки и начал трясти. В гневе он не заметил, что к машине подошел жандарм. Блюститель закона сильно стукнул в лобовое стекло. Ле Биан отпустил отца и опустил дверное стекло.
- Так, сударь, - обратился к нему жандарм. - У вас нервный приступ? Придется вас успокоить! Ваши документы!
- Видите ли… - пролепетал Ле Биан, доставая удостоверение личности.
- Все в порядке, - вступил в разговор Морис Ле Биан. - Просто семейная ссора. Я сам на нее нарвался, уверяю вас!
И он засмеялся. Жандарм недоверчиво оглядел Мориса.
- Но вы же ранены! - сказал он.
- Да, - воскликнул Морис, - в том-то все и дело! Мы гуляли в лесу, я напоролся на сук. А теперь сын разволновался, потому что я не хочу ехать в больницу. Но я не такой упрямый, теперь я его послушаюсь.
Жандарм покачал головой, посмотрел искоса на Пьера и вернул ему документы.
- На этот раз ничего, - проворчал он, - только пусть молодой человек успокоится, а не то придется ему прогуляться в участок.
- Конечно, сударь, - смиренно ответил Пьер. - Благодарю вас!
- И всего вам доброго, - радостно добавил Морис Ле Биан.
Пьер завел мотор, и они поехали дальше. Чем меньше становилась фигура жандарма в зеркале заднего вида, тем спокойнее и ровнее билось сердце в груди молодого человека.
- Ты, наверное, ждешь благодарности? - спросил он все так же сердито. - И не надейся. Я тебя еще раз спрашиваю: что ты делал в пещере?
- Искал кое-что для коллекционеров средневекового искусства. А мне уже говорили, что в этих местах рыщет какой-то молодой человек…
- Рыщет? - воскликнул Пьер.
- Ну да. И честное слово, я понятия не имел, что это ты! Когда ты вошел в пещеру, я уже там искал свое. Ну и вот… я тебя сначала не признал, а как узнал - решил убежать.
- И утащить мою голубку.
- Я знаю людей, которые за такие вещи могут дорого заплатить.
Машина быстро ехала по узкому шоссе. Время было чуть за полдень; склоны долин заливал солнечный свет.
- Ты спекулируешь антиквариатом? - спросил Пьер.
- Спекулирую? - переспросил Морис. - Я обычно говорю, что предлагаю коллекционерам интересные вещички. Жить же как-то надо.
- Ну да. Должно быть, немного времени понадобилось тебе спустить все деньги, которые ты спер у деда. Ты где живешь?
- Сейчас снимаю квартиру в Мирпуа. Если хочешь сейчас поесть, я тебе состряпаю алиго - вот посмотрим, как тебе понравится.
Пьер немного подумал.
- А я ведь даже не знаю, умеешь ли ты готовить.
- Так согласен?
- Ну, пожалуй, не откажусь: я хочу, чтобы ты мне еще кое-что рассказал, и немало.
Пьер немного прибавил газу. Он пытался осознать, что сейчас случится то, что пару часов назад он и представить себе не мог: сейчас они будут обедать с отцом!
ГЛАВА 32
Шестеро мужчин вошли в крепостной двор. Как обычно в этот час, он был пуст, но все же они не преминули оглядеться кругом - нет ли посторонних. Самый высокий из шестерых со вздохом облегчения поставил на землю большой мешок.
- Добрый Муж! - сурово заметил ему собрат, шедший впереди. - Я не давал тебе разрешения ставить груз на землю. С каких пор ты что-то делаешь без моего приказа?
- Прости меня, - ответил силач, взваливая мешок снова на плечи. - Он очень тяжелый, а мы дошли до вершины, вот я и подумал…
- Твое дело - исполнять, - резко ответил собеседник. - Думать полагается мне. Ты прекрасно знаешь: мы не должны оставлять на земле никаких следов. Положи его на каменную стенку, вон там, а потом начинаем работу.
В разговор вступил еще один человек, с более дородной фигурой. Он совершенно явно искал слова, не слишком неприятные для главы шайки:
- Совершенный! Вы не думаете, что нам слишком долго приходится действовать одним? Почему мы не призываем наших братьев?
- Сейчас мы не можем им доверять, - ответил тот с раздражением. - У нас только что случился провал. После такого мы впредь должны вести себя еще осторожнее.
- Но они никак не могут нас предать, - возразил Добрый Муж. - Это не в их собственных интересах.
- В теории ты прав, - ответил его товарищ. - Но часто люди действуют нерассудительно. Нам надо как никогда тщательно взвешивать все угрозы, чтобы быть уверенными в своей власти.
- А как быть с побегами?
- Пока они у нас под контролем - ничего страшного нет. А если зайдет слишком далеко, мы без труда наведем порядок. В другие времена мы бы давно показали, что можем немало.
Добрый Муж почувствовал, что Совершенный склонен к откровенности и решился задать один деликатный вопрос:
- А нормандец - с ним вы что собираетесь делать?
- Он мне не нравится, - бесстрастно отозвался Совершенный. - Я думал, он быстрей поведет дело. Кажется мне, что он сбился со следа, как собаку сбивает посторонний запах.
- Но вы же хотите, чтобы он открыл секрет, который нам самим вот уже тринадцать лет не дается! - возразил Добрый Муж. - Почему он должен оказаться умнее нас?
- Не умнее, - поправил его Совершенный. - У Ле Биана есть свои козыри, его собственные, которые могут оказаться полезны. Он историк; он имел дело с нашей организацией в прошлом, умеет добывать важные сведения, а главное - им движет сильная жажда мести. Я глубоко убежден, что это чувство - лучший двигатель для человека; оно помогает ему преодолеть любые пределы.
Внезапно Добрый Муж повернул голову: показалось, будто во дворе замка появился посторонний. С облегчением он убедился: это всего лишь ворона гоняет огрызок яблока. Совершенный решил, что настал момент дать людям работу. Он развязал мешок, достал из него кирку и две лопаты и раздал их членам отряда.
- Вот! - сказал он решительно. - Теперь задело. Сторожить будем по очереди. Ты встаешь в охрану первым. Вы трое роете траншею, а ты таскаешь хворост. Удачи - и не забывайте, что вера Добрых Мужей позволяла им одолевать горы и переносить огненную казнь!
ГЛАВА 33
Берлин, 1938
Дорогой Жак.
Многие недоумевали, почему я вступил на тропу, которая привела меня в ряды СС. Когда я думаю об этом теперь, то прихожу к выводу: те, кто осуждал мое вступление в Черный Орден - это те же люди, которые смеялись над моими работами.
Постепенно победа Гитлера принудила всех немцев, желавших осуществить свои профессиональные стремления, встать на путь национал-социализма. Историков это касалось так же, как и врачей, и государственных служащих. Поэтому я тоже решил принять участие в новом великом порыве Германии. Сначала меня приняли в Лигу немецких писателей - приняли благодаря кое-какой поддержке, которая у меня была в штурмовых отрядах. Для начала неплохо, но это еще далеко не был пропуск, дававший мне доступ в лоно СС!
Как часто бывает в жизни, дальнейший ход событий определила судьба. Одну из читательниц "Крестового похода против Грааля" моя книга восхитила, и она рассказала о ней Карлу-Марии Виллигуту. Я уже слыхал об этом человеке, но и представить себе не мог, что скоро мы с ним встретимся. Виллигут вступил в СС под псевдонимом Вайстор и имел чин штандартенфюрера. Обладая большим образованием, движимый необычайной работоспособностью он быстро стал одним из генераторов идей в Аненербе - учреждении, созданном Гиммлером для изучения наследия наших предков. Труды Аненербе были столь же разнообразны, сколь революционны. В то же время Виллигут явно был и одним из самых эксцентрических сотрудников этого учреждения. В ранней молодости он основал религию, которую назвал ариософией; вся она строилась вокруг речений одного немецкого пророка, дошедших в семейном предании самого Виллигута. За десять лет до вступления в СС он был заключен в приют для душевнобольных по причине мозгового шока. Враги пользовались этим предлогом, чтобы объявить его сумасшедшим, а последователи были убеждены, что ожесточение против их наставника служило доказательством справедливости его теорий. Со временем Виллигут стал пророком нового язычества, корни которого уходили в самые древние германские мифы, в самое чистое многобожие.
Я дошел в своих изысканиях до такой стадии, когда для дальнейшего продвижения, а главным образом чтобы отражать нападки моих врагов, мне непременно требовалась солидная поддержка. Кроме того, я был убежден, что Аненербе сыграет ключевую роль в развитии исторических и расовых исследований. После многих попыток мне был доверен пост ассистента в Департаменте рас и колоний, находившемся под прямым руководством всемогущего Виллигута. Несколько месяцев спустя я официально вступил в СС. Тогда я в первый раз надел черную форму с эмблемой мертвой головы, и, должен признать, был этим весьма горд. Я шел по улицам Берлина и был уверен: теперь я не какой-нибудь человечишка, осужденный вечно ощипывать чертов хвост, как говорят французы. Я понял, что жизнь моя началась заново. Мне больше не придется прятаться за ширмой какой-то гостиницы или выдавать свои поиски за невинные прогулки на природе члена клуба юных туристов. Скоро в моем распоряжении будет достаточно возможностей явить истину перед глазами всего мира. И очень во многом я обязан был таким будущим своей форме с мертвой головой.
Я знал, что лично рейхсфюрер Гиммлер высоко оценил мою первую книгу. Ему показались убедительными мои доводы в пользу того, что катары были не христианами, а крещеными друидами. Если так, то их трагическая мужественная борьба связывалась с наидревнейшеми временами жизни германской нации. В Риме же следовало видеть наследника Иерусалима, притом отдавая себе отчет в том, что вечное противостояние лесных племен с пустынными решающим образом определяет раздел мира и населяющих его народов.
Я был единственным человеком в мире, который знал, что случилось с катарами после страшных казней, которым их предали, - единственным историком, напавшим на след беглецов из Монсегюра. Но мне еще не хватало некоторых деталей и прежде всего - дозволения тайно путешествовать для продолжения своих разысканий.
Рейхсфюрер Гиммлер поручил мне чрезвычайно деликатную миссию. Мне было велено поехать в Швейцарию и отыскать там сведения о его предках, восстановив его генеалогию до 1750 года. Законы о происхождении, установленные в СС, очень строги: они служат краеугольным камнем программы расового очищения, осуществляемой Рейхом. Кое-кто из врагов нашего шефа были готовы на все, чтобы поставить под сомнение его арийство; они доходили даже до обвинения в том, будто в жилах его есть еврейская кровь. Необходимо было опровергнуть эту мерзкую клевету. Поэтому я отправился c тайной миссией в Швейцарию, откуда происходили предки рейхсфюрера, и без особого труда обнаружил искомые документы. Гиммлер был очень доволен моим успехом и выразил мне признательность. В это время моя репутация в Аненербе была превосходна.
Я был убежден, что наш шеф готов выслушать подробности моих открытий, но боялся, не слишком ли подрывающими основы они покажутся остальным вождям нацизма. Мне даже приходило в голову, что сам Гитлер не смеет прямо нападать на власть церкви и установленные ею догматы. Мне нужно было соблюдать осторожность, чтобы меня не принудили замолчать и не обратили в ничто все плоды моих трудов. Неделя шла за неделей. Я стал замечать, что Виллигут склонен сомневаться в моих открытиях, а иногда и открыто оспаривать обоснованность моих выводов. Через несколько месяцев я понял: тот, кого я считал союзником, может обратиться в моего смертельного врага.