Лишние, от слова "лихо", с лихвой доставшегося каждому из них, навалившегося тяжким грузом и подмявшего их под себя. Они заполнят собой рынки, перекрестки и электрички, станут живым и ненужным укором для всех - взрослых и детей, воевавших и не воевавших, но уцелевших. Миллионами они рассеются по огромной и счастливой Стране Советов, приводя в смятение выживших и переждавших и доставляя неприятные хлопоты милиции. Из миллионов солдат-инвалидов смерть выкосит одну треть в первые же пять лет после Победы. Еще одну треть - во вторые пять лет. Они будут умирать тихо и незаметно, как осенью умирает полевая трава, не срезанная косой и не полегшая под градом летом. Часто от старых ран, но чаще от дрянной сивухи. До благополучных и сытых семидесятых из миллионов дотянут лишь тысячи.
Постовой милиционер, поставленный наблюдать за порядком, деликатно отводил начальственный взор от отребья в ношеной солдатской форме. Не положено им было тут стоять, и все приказы, законы и наставления говорили постовому, что он должен тут же схватить их за шиворот и доставить в отделение для выяснения личности и принятия решения. Но совесть говорила другое. Совесть напоминала милиционеру, что если бы не эти человеческие обрубки, торгующие и просящие милостыню у сытых москвичей, то и он сам не красовался бы сейчас, в военное время, в самом центре столицы в ремнях и при портупее с планшетом. Возможно, он разделил бы участь своих менее счастливых ростовских коллег и болтался бы на березе, высунув язык, с петлей на шее. Именно эти уродливые останки тел человеческих, еще полгода, назад бывшие полноценными мужчинами и солдатами, спасли Москву и паникеров-москвичей от уничтожения беспощадной немецкой военной машиной. Спасли Мавзолей, Красную площадь, и Кремль с засевшим в нем Сталиным и всей его бездарной камарильей. Спасли, в конечном счете, самого постового и его сытую жизнь вдали от фронта. Закон не предусматривал существования этих обрубков на московских улицах, но совесть мешала милиционеру даже посмотреть в их сторону.
За разговором они не заметили, как сделали целый круг по бульвару и снова оказались возле машины Головина. Нужно было что-то решать. Стоять на своем до конца генералу больше не было никакого смысла: Рукомойников уже знал достаточно для того, чтобы отправить дело Головина в военный трибунал. Предварительное следствие по делу будет вести СМЕРШ, а значит, до самого трибунала Филипп Ильич может и не дожить.
Взвесив все обстоятельства, Головин решил выторговать для себя максимум возможного.
- Хорошо, Павел Сергеевич. Убедил. Пусть живет.
- Вот и отлично! - искренне обрадовался Рукомойников.
- Только, сам понимаешь, подарить такого ценного сотрудника я тебе не могу. Уловил?
- Нет, еще не уловил.
- Не хочу тебе отказывать, да и Штейна, по совести сказать, жалко. Поэтому я дам тебе его, так сказать, напрокат. Уловил?
- Улавливаю, Филипп Ильич. А подробней?
- Я подаю на Штейна документы в военный трибунал. В закрытом заседании его приговорят к расстрелу, и приговор этот может быть приведен в исполнение в любой момент. Сам приговор я положу под сукно до поры, а все остальные, особенно твои коллеги-чекисты, пусть считают, как ты и предложил, что сам Штейн погиб при исполнении. Как он воскреснет из мертвых, так я у тебя его обратно и перехвачу. Договорились?
- А если он?..
- А если он заартачится или поведет себя странно, то у меня под сукном будет лежать приговор, и это будет достаточным основанием для того, чтобы послать за ним группу товарищей.
- Тогда договорились. По рукам?
- Погоди. У меня есть два условия.
Рукомойников посмотрел вопросительно, а Головин продолжил:
- Во-первых, ты его ведешь лично, лично его контролируешь. Все его перемещения по миру осуществляются только под твоим контролем.
- Это само собой. Он уже под моим контролем.
- Во-вторых, чтобы нам больше не возвращаться к этому вопросу, ты мне сейчас расскажешь, когда, как и при каких обстоятельствах ты у меня этого Штейна перехватил. Чтоб на будущее мне этот случай был уроком.
- Ну, это совсем просто, Филипп Ильич. После этого ты отдашь мне Штейна?
- Обещаю.
- Так вот, - начал Рукомойников. - К большому счастью для самого Штейна, я знаком с Олегом Николаевичем намного дольше, чем ты. Мы с ним еще в детприемнике вместе были. Потом в колонии на соседних кроватях спали. А после колонии каждый пошел своим путем. Он в РККА, я - в ОГПУ. Но занимались-то мы, в сущности, одним делом. Теряли, конечно, связь, выпускали друг друга из виду, особенно на время заграничных командировок, но отношений не прекращали. Остались такими же друзьями, какими были в колонии. Дня за четыре до того, как ты его направил в Стокгольм, Олег позвонил мне и попросил совета, как ему быть. Мы встретились тут же, на Цветном, где с тобой сейчас гуляем. Он тебя не в Стокгольме просчитал. Он тебя еще здесь просчитал. Еще в Москве он понял, что живым ты его из игры не выпустишь.
- Он тебе открыл, что это за игра? - встревоженно спросил Головин.
- Нет, Филипп Ильич, не открыл. Даже не намекнул. Хорошего ты себе помощника воспитал. И голова работает, и мысли твои, будто рентген, видит насквозь, и тайны служебные хранить умеет. Он мне сказал только, что едет в краткосрочную командировку в Стокгольм и ликвидация генерала Синяева служит лишь прикрытием для его настоящей миссии. Есть еще и второе, главное задание. Куда опасней первого. И что за выполнение или невыполнение этого задания ты его в любом случае… - Рукомойников сделал жест, будто стрелял себе в висок из пистолета.
- Да-а, - протянул Головин. - Умен Олег Николаевич, ничего не скажешь. Трудно мне теперь без него будет. Многое самому делать придется.
- Ну, вот! - снова улыбнулся Рукомойников. - А ты его хотел зачистить. Всегда найдется тонкая работа, которую можно доверить только самым-самым…
- Это все?
- Все, Филипп Ильич. Как на исповеди.
- А в Стокгольме кто за ним смотрит?
- Мой агент Амин. Один из самых лучших.
- С какого момента он взял Штейна под контроль?
- С прибытия в Стокгольм.
- Они знакомы?
- Нет. Даже в глаза никогда друг друга не видели.
- Как же ваш Амин его контролирует?
- Обыкновенно. Амин знает явку Штейна. Недалеко от явки есть табачный киоск. По-прибытии в Стокгольм Штейн нарисовал углем свастику сзади киоска. Никто не обратил внимания, а Амин прочитал: "Прибыл и приступил к выполнению задания". А перед тем как уйти к союзникам, Штейн надломил ветку дерева напротив киоска. Амин понял, что Штейн ушел. Судя по тому, что Штейн до сих пор ни разу не вызывал Амина на личную связь и не запрашивал помощи, дела у Олега Николаевича идут неплохо. Он жив, здоров, и ему ничего не угрожает… кроме тебя и твоих орлов.
- Да уж. Обхитрил меня Олег Николаевич. Со всех сторон обштопал. Всюду подстраховался.
- Так мы договорились? Отпустишь Олега?
- Не отпущу. Самому нужен. Сказал же - передам во временное пользование. До тех пор, пока не воскреснет. А у себя в управлении пусть пока походит предателем. Из партии мы его, конечно, выгоним, отдадим под трибунал, вынесем заочно приговор… Пусть будет. Как только он рыпнется, то к нему поедет чистильщик. А пока пускай живет спокойно. По рукам.
Вернувшись в кабинет, Головин стал размышлять над ситуацией, которая сложилась после вмешательства Рукомойникова. То, что Штейн далеко не прост, для Головина не было великим открытием. Конечно, он никак не ожидал, что Штейн сбежит, но какой-то неожиданный финт предугадывал. Не стал бы Олег Николаевич свою жизнь за просто так отдавать. Начал бы искать лазейки и увертки. Но то, что он начал подстраховывать себя еще тут, в Москве, до отправки в Стокгольм, было полнейшей неожиданностью для Головина. Он больше не сердился на Штейна.
Он им восхищался.
Его привели в восторг проницательность и изворотливость этого человека.
"Молодец, Олег Николаевич, все правильно сделал, - думал он. - Удавить бы тебя, мерзавца, но, видно, не судьба тебе пока умирать. Ты еще поживешь. Ты еще послужишь. Не только Родине, не только головорезу Рукомойникову. Ты еще и мне послужишь и ох как пригодишься. Если вдуматься, то все сложилось не так уж и плохо. Да что там скромничать. Отлично все сложилось".
Штейн, заручившись поддержкой Рукомойникова и перейдя под его покровительство, тем самым переложил всю ответственность за свои действия на Павла Сергеевича. Теперь именно Рукомойников непосредственно отвечал за Штейна и за все то, что тот предпримет в дальнейшем. Приговор военного трибунала в отношении Штейна навсегда отсечет его от Головина. Никому в голову не придет увязывать активность Штейна в Европе с указаниями самого Головина. Штейн больше не являлся сотрудником Генерального штаба, и тонкий волосок, еще связывающий его с СССР, держал в руке старший майор госбезопасности.
Прокрутив в голове эту цепочку, Головин успокоился. Даже если бы Штейн теперь решился рассказать о том, зачем Головин посылал его в Стокгольм на самом деле, то его слова выглядели бы как бред сумасшедшего. Да и какая цена словам предателя? Если бы у Головина потребовали официального отчета о целях командировки Штейна в Стокгольм, то у него в руках был козырной туз - приведение в исполнение приговора в отношении белогвардейского генерала Синяева.
Приговор исполнен. Какие еще вопросы лично к Головину?
И тут генерал вспомнил о Саранцеве-Осипове-Неминене.
"А с мордвиненком этим что делать? Он тоже много знает. С одной стороны, не мешало бы его… нейтрализовать. С другой стороны - парень таскает ценные сведения о шведской руде. Какой смысл убирать его одного, если все равно останется Штейн? Пусть лучше и дальше сообщает об объемах поставок руды из Нарвика. По крайней мере, это направление в разведработе будет давать результаты. Может быть, это и неправильно - оставлять его в Стокгольме, но уж очень ценный агент Тиму Неминен. Пусть живет".
Головин тут же набросал телеграмму с приказом капитану Саранцеву оставаться в Стокгольме для выполнения прежнего задания, вызвал шифровальщика и передал ее ему для шифровки и передачи. Он уже собирался спуститься в буфет, чтобы перекусить, как на столе затарахтел зуммер телефона правительственной связи.
"Кто бы это мог быть?" - удивился Головин.
Для Сталина - слишком рано. Сталин мог позвонить только ночью. Да и генерал Головин не того полета птица, чтобы Верховный главнокомандующий звонил ему лично. Жуков? Тоже вряд ли. Тот вообще редко звонил к ним в управление, а Головину и совсем ни разу не удосужился. С некоторым недоумением генерал снял трубку с аппарата цвета слоновой кости.
- Головин, - отрекомендовался он.
- Филипп Ильич, - послышался в трубке ровный властный голос.
- Он самый.
- Власик у аппарата.
Генеральские брови невольно поползли вверх. Вот уж кого совсем не ожидал услышать, так это начальника личной охраны Сталина генерала Власика. Интересно, чему это мы обязаны таким вниманием персоны из ближайшего окружения Вождя?
- Здравствуйте, Николай Сидорович.
- Сообщаю тебе, Филипп Ильич, что ты временно поступаешь в мое оперативное подчинение без отстранения тебя от основной службы.
- Это как?! - опешил Головин.
- Так. В Москву прилетает Черчилль. Вопрос уже решенный. Нужно обеспечить безопасность.
- А я тут… - начал было генерал.
- Раз нужно, значит, нужно, - отрезал Власик. - Персонально по твоей кандидатуре не я решение принимал и даже не Сам. Есть постановление Политбюро ЦК ВКП(б). Ты же у нас за Северную Европу отвечаешь? Так вот, ты по своей линии обеспечиваешь прилет-отлет, а встречу в Москве, размещение и организацию НКВД берет на себя. Создан оперативный штаб по проведению переговоров СССР - Великобритания. Ответственным назначен я. Завтра жду тебя в семь ноль-ноль на совещание. Вопросы?
- Никак нет, Николай Сидорович, - отчеканил Головин.
- Тогда отбой. До завтра.
В трубке запищали гудки.
- Твою мать! - Головин едва не сломал аппарат, хлопая трубку обратно на рычаг.
IV
1 июня 1942 года. Мальме, Швеция
Для Бехера и Кользига проведение ареста было привычным делом. Обыденной работой. Арест фон Гетца и Валленштейна был у них не первым и не двадцатым. Их нисколько не смутило высокое звание оберст-лейтенанта. Бывало, они и не таким гусям шеи сворачивали. Но как они ни готовились, как ни пытались предусмотреть все мелочи, связанные с хлопотами по доставке арестованных в Рейх, главное из виду все-таки упустили.
Ничто не предвещало никаких сюрпризов. Сначала они благополучно добрались до Мальме поздним утром, спокойно и быстро преодолев сотни километров от Стокгольма. Потом через военного коменданта порта, предъявив жетон СД, Марта легко приобрела пять билетов первого класса до Копенгагена на вечерний паром "Лапландия".
На дополнительные расходы пришлось пойти потому, что комфортабельные каюты первого класса располагались на самой верхней палубе, на которую не пускали пассажиров второго и третьего класса, а люди, привыкшие путешествовать со всеми удобствами и могущие себе позволить приобрести дорогие билеты, как правило, не были любопытны. В первом классе никто не обратит внимания на то, что четыре каюты весь рейс оставались пустыми, а их обитатели скучились в пятой. Дорога от Копенгагена до Берлина тоже была тщательно рассчитана. Казалось, никаких неожиданных осложнений за остаток пути произойти не должно, но…
Дело внезапно осложнилось тем обстоятельством, что в организме человека происходит обмен веществ. Непрерывно. Даже во сне и под наркозом. Даже если человек порой напивается до бесчувствия, то процесс - этот все равно происходить не перестает, сколько ни выпей. А продукты обмена веществ из организма необходимо время от времени выводить, чтобы не загнуться от токсикоза. Проще сказать, человек устроен так, что в течение дня вынужден несколько раз посещать туалетную комнату и возвращать окружающей среде все ненужное и лишнее. Последний раз арестованных выводили на оправку за несколько сотен километров от Мальме, а туалет в автомобиле почему-то не был предусмотрен. Возникла проблема на ровном месте. В самом деле - не под себя же им ходить. Рауль и Конрад настойчиво просились до ветру. По их страдальческим лицам было понятно, что они не шутят и терпение их небезгранично.
- А, черт! - выругался Бехер, стукнув обоими кулаками по рулю. - Говорил же я, что все идет слишком гладко.
- Но мы не можем повести их на паром в мокрых штанах, - растерялась Марта.
- Сколько у нас времени до отплытия?
- Паром отходит в четыре, посадка начинается в два. - Марта посмотрела на часы. - У нас впереди добрых три часа. Нужно что-нибудь придумать.
- А что тут придумаешь? - Бехер завел мотор. - Повезем их за город.
Черная посольская машина отъехала от порта и покатилась в сторону окраин. Все пятеро слишком заняты были решением возникшей проблемы, и никто из них не обратил внимания на то, как в хвост им пристроилась такая же дорогая и красивая машина, только со шведскими номерами. Повисев минут пять на хвосте, она отстала на шоссе за городом.
- Куда мы их везем? - спросила Марта.
- Откуда я знаю? - огрызнулся Бехер. - Это вы, геноссе гауптштурмфюрер, работаете в Швеции, а я первый раз в этих местах. Командуйте, куда их везти.
Щечки Марты покрыл легкий румянец.
Она опустила глазки и, смущенно подбирая слова, попросила:
- А нельзя ли привести их в такое место, чтобы и я?.. Мне тоже надо…
"Черт бы побрал этих баб!" - Бехер переключил передачу и прибавил газу, а вслух процедил:
- Сейчас посмотрим что-нибудь подходящее.
Дорога была с обеих сторон обсажена живой изгородью, и свернуть с нее не было никакой возможности. Наконец через пару километров в колючем кустарнике показался разрыв.
- Сворачивай! - едва ли не криком скомандовал с заднего сиденья Кользиг.
Он всерьез беспокоился, что арестованные не успеют покинуть машину и сделают все свои дела на ходу, испортив обивку сидений. Покрасневшие, натужные лица фон Гетца и Валленштейна давали все основания полагать, что так и будет, повремени Бехер с остановкой.
В разрыв между живой изгородью с асфальтированного шоссе сползала грунтовая дорога и обрывалась метров через пятьдесят возле маленькой кирхи. Сама немногим больше сортира, она стояла посреди пшеничного поля, неизвестно зачем тут построенная. Вправо и влево от нее шло поле, скрывавшееся раньше за изгородью, расчищенное от валунов и засеянное пшеницей, перерезанное межами на неравные участки неправильной формы.
Кирха, поставленная прямо на ниве трудовым шведским крестьянством, вероятно, для празднования Первого урожая или Первого снопа, показалась сейчас всем пятерым пассажирам очаровательным символом избавления от нужды и страданий. Не успел Бехер затормозить возле нее, как все пятеро бросились опрометью к ней, на ходу расстегивая брючные ремни. Марта, побежавшая было за всеми, опомнилась и, всполошившись, сообразила, что ей нужно зайти с другого бока строения. Валленштейн и фон Гетц, не обращая внимания на наручники, пристегнувшие их друг к другу, испытывали сейчас то необыкновенное состояние счастливого восторга, которое знакомо любителям пива и бедолагам, надолго застрявшим в лифте.
Да, это было святотатственно запруживать храм для отправления культовых обрядов одновременно с трех сторон, но животная природа человека устроена таким образом, что в чистом поле ему никак не получить облегчения. Не верите? Попробуйте сами. И непременно убедитесь, что вам чего-то не хватает для начала процесса, недостает того, на чем можно сосредоточить внимание, - дерева, стенки или хотя бы куста. Определенно, собаки не дурнее нас с вами. Ни одному псу не придет в голову глупая фантазия поднять лапу посреди улицы.
Все пятеро подмывали устои религии молча, не отвлекаясь на слова. Минуты две слышались только сладострастные вздохи и довольное кряхтенье.
- Мой бог! Хорошо-то как! - воскликнул Бехер, управившийся первым.
- Колоссально! - подтвердил Кользиг. - Геноссе гауптштурмфюрер, вы позволите нам выйти из укрытия?
Марта, скрытая от них за углом строения, не откликнулась.
- У нее уши залило, - доверительно шепнул Кользигу Бехер.
- Геноссе гауптштурмфюрер! - снова окликнул Кользиг.
И снова не получил никакого ответа.
Удивленный молчанием начальственной персоны, Кользиг сделал пару шагов назад, чтобы открыть себе обзор. Марта сидела на корточках, задрав юбку, и молча смотрела куда-то в сторону. Руки она подняла к волосам, будто хотела поправить прическу, но забыла, отвлекшись чем-то интересным. Тем самым, на что она сейчас молча внимательно смотрела. Выражение ее лица и направление взгляда были не видны Кользигу.
Он перевел взгляд поверх головы Марты, увидел то же самое, что видела она, и остолбенел.