Журнал "Сибирские огни", №4, 1924 г.
Содержание:
Ис. Гольдберг - Гроб подполковника Недочетова 1
1. Волчий поход. 1
2. Зеленые ящики. 1
3. Подполковник Недочетов. 1
4. Ночью. 2
5. Королева Безле. 2
6. Разговор практический. 3
7. Панихида. 3
8. "Ей богу!" 4
9. Разговор политический. 4
10. Волки. 5
11. Волки грызутся. 5
12. Командир Коврижкин. 5
13. Веселье. 6
14. Глава несуразная. 7
15. Женщины. 7
16. Разговор сантиментальный. 8
17. Тело подполковника Недочетова. 8
18. Королева Безле - свидетельница. 9
19. Женское. 10
20. Трофеи. 10
21. Путь обратный. 11
22. Медный рев. 11
Ис. Гольдберг
Гроб подполковника Недочетова
1. Волчий поход.
Под Иркутском (где, в звенящем морозном январе, багрово плескались красные полотнища) пришлось свернуть в сторону: идти снежным рыхлым проселком, от деревни к деревне, наполняя их шумом похода, криками, беспорядком.
Отряд растягивался версты на полторы. Скрипели розвальни, на которых наспех был навален военный скарб, тяжело грузли в разжеванном, побуревшем снегу кошевки, где укутанные одеялами, в дохах, озябшие, молча и хмуро сидели офицеры. Позванивали пулеметы на санях, лениво и нехотя волочились два орудия (остатки батареи). И между санями, розвальнями, позади и спереди кошев хмуро шагали солдаты, взвалив на плечи небрежно (как лопаты) винтовки, покуривая и переругиваясь.
На остановках в деревнях, деревенские улицы загромождались возами, в избах становилось душно, как в бане, над крышами клубились густые дымы. А крестьяне, сжимаясь и присмирев, опасливо поглядывали на гостей, которые вели себя хозяевами: властно, с окриками, не терпя возражений.
В деревнях съедали всех кур, свиней, били скотину, разоряли зароды сена, выгребали хлеб. А перед уходом сгоняли крестьянских лошадей и, отбирая лучших, сильных, оставляли мужикам своих заморенных, со впавшими боками, обезноженных, умирающих.
И некоторые хозяева, обожженные отчаяньем (Гнедка уводят!) шли потом следом за отрядом, шли упорно, молчаливо, чего-то выжидая, на что-то надеясь.
На остановках, в некоторых избах (чаще всего там, где устраивались шумные и дерзкие красильниковцы), вспыхивали песни, звенела гармошка, в избу из избы шмыгали хлопотливые и раскрасневшиеся бабы. И возле таких изб лениво толпились оборванные иззябшие солдаты: слушали, переговаривались, завидовали.
Рано утром с грохотом, с шумом просыпались, будили хребтовую тишину криками, редкими выстрелами, пением (звонко тянется извилистая нить в морозном воздухе) трубы, конским ржанием. Беспорядочно, обгоняя друг друга, вытягивались на дорогу. И верховые-красильниковцы (с потускневшими черепами и скрещенными костями на обмызганных драных папахах) наезжали на пеших, злобно скаля зубы и замахиваясь нагайками.
Выбирались в грохоте, шуме (словно, ярмарка в самом разгаре) из деревни, выходили на узкую, неуезжанную дорогу, взрыхляли снег по ясным чистым обочинам, растягивались грязной, волнующейся, шумливой полосой.
Шли торопливо, от чего-то уходя, чему-то не доверяя. И порою слышали: над смутным шумом многолюдья, над дорогой, над снежной зимней тайгою вдруг из-за хребта протянется комариный гуд.
Там, в стороне, ближе к городам, кричали паровозы.
Тогда почти весь отряд на мгновенье замирал, и жадные уши ловили потерянный и недосягаемый протяжный звук.
Когда уходили версты две от деревни, из распадков осторожно выходили волки. Они выходили на следы, обнюхивали их; они приостанавливались, слушали, потом снова шли. Изредка они начинали выть - протяжно, глухо, упорно. И на этот вой из новых распадков выходили другие волки, присоединялись к ним, шли с ними, останавливались, выли...
В деревнях, мимо которых проходил шумным неуемным потоком отряд, слышали этот упорный волчий зык. Деревни настораживались. Деревни суеверно крестились...
2. Зеленые ящики.
В кажущемся беспорядке, висевшем над отрядом, было нечто организующее, спаивавшее всех единой волей, пролагавшее какую-то непреходимую грань в этом хаосе. Были начальники (на которых издали поглядывали злобно и настороженно), был штаб, который вырабатывал невыполнимые планы, который что-то обсуждал, что-то решал. Были начальники отдельных частей, друг друга ненавидевшие, один другому не доверявшие. Были старые кадровые офицеры, кичившиеся своей военной наукой и кастой; были только что произведенные в офицеры, уже нахватавшие чинов, бахвалившиеся личной отвагой и дерзостью. Были привилегированные конные части ("гусары смерти", "истребители"), набившие руку на карательных набегах; были мобилизованные, плохо обученные пехотинцы: одни щеголяли хорошим оружием и были снабжены всем, другие волокли на себе винтовки старого образца, тяжелые и ненадежные, и были плохо одеты, и у них было мало патронов.
Среди военных в отряде вкраплены были (обветренные, обмороженные, брюзжащие) какие-то штатские. Они тянулись в собственных кошевах-кибитках, у них много было чемоданов и узлов. На остановках они бегали в штаб, горячо разговаривали там, чего-то добивались, о чем-то спорили.
Среди штатских были женщины. Закутанные в шубы, увязанные платками, шарфами, неуклюжие, неповоротливые - они вели себя на остановках странно неодинаково: одни из них молчали, скорбно и устало устраиваясь на ночлег в жарких пахучих (овчина и кисловатый запах человека) избах, другие хохотали громко, сипло, хохотали беспричинно, ненужно, нерадостно; одни из них скоро засыпали под шубами (или только притворялись), другие же вытряхивались из душных мехов, шалей, шарфов, валенок, рылись в своих чемоданчиках, кричали на прислуживавших баб, звенели посудой и смехом и угощали офицеров (до поздней ночи, до утра) плохим вином и любовью...
И все-таки в хаосе этом, в этом беспорядке было нечто, сковывавшее всех единой волей: страх.
Он катился оттуда, с линий, от городов, от железной силы, выросшей незаметно, беспощадной, не знающей удержу. Он выползал отовсюду: из распадков, из-за хребтов, где чудился неприятель, из черных затопленных в снегу гумен, настороженных, таящих измену. Сзади катился он - где поражение, где погребены надежды. По пятам шел он. И он крепил всех в отряде упорной, волнующей, безоглядной мыслью: пробиться вперед! только бы пробиться вперед! на восток!
Эта мысль поддерживала в отряде необходимую дисциплину, она укрощала разгоравшиеся страсти; она до поры до времени примиряла брезгливых кадровых полковников с выскочками капитанами; она держала в каких-то границах гусаров смерти; она позволяла женщинам с беспричинным (или, быть может, от какой-то большой неназываемой причины?) смехом расплескивать его только ночами в закрытых крестьянских избах.
Она диктовала необходимые в походе мероприятия: выставлялись дозоры, наряжались патрули, была разведка. К патронным ящикам, к пулеметам, к уцелевшим орудиям и к запасу снарядов наряжались караулы. И у избы, где располагался штаб, становилась охрана, дежурили вестовые, мерзли в седлах ординарцы.
Выставлялись караулы не только к военным снарядам.
На крепких розвальнях (в походе они располагались сразу же вслед за штабом) крепко уложены были зеленые ящики. Пять аккуратных, прочно сбитых, замкнутых, опечатанных ящиков. К этим розвальням ставили усиленный караул. И называлось то, что так тщательно охранялось: архив, документы отряда...
Адъютант штаба часто осматривал замки и печати у этих ящиков. В походе к ним часто подъезжал кто-нибудь из старших. И караулу было наказано строго-настрого никого не подпускать к ним ни в пути, ни на остановках.
3. Подполковник Недочетов.
И хотя еще не было на этом пути встречи с неприятелем, но были уже жертвы похода: умирали слабые, непереносящие острых стуж, обессиленные болезнями; заболевали огненным недугом и быстро сгорали. Мертвых сваливали на возы с кладью, довозили до деревни и наспех рыли неглубокие могилы в каменной, промерзшей земле.
Но когда умер, недолго прохворав, подполковник Недочетов, тело его не оставили в ближайшей деревне, а повезли с собой в дальний поход.
Может быть и подполковника Недочетова тоже зарыли бы где-нибудь на сиротливом деревенском кладбище, но вмешалась вдова, Валентина Яковлевна. Она сдвинула брови, сжала тонкие обветренные губы и, разыскав кого-то из главных, сурово сказала:
- Я считаю, что заслуги Михаила Степановича достаточны для того, чтобы вы не бросали его здесь, по дороге... Я требую, чтобы тело было доставлено на восток...
И в этот же день был сколочен крепкий гроб, обит черным сукном (из запасов штаба), изукрашен крестом из позументов. В гроб положили подполковника Недочетова, осветили свечками, упокоили молитвами (при отряде шел молодой молодцеватый поп), а потом гроб с телом уставили на розвальни, приставили почетный караул и вместе со всем нужным и ненужным скарбом отряда повезли по узким, бесконечным, незнаемым дорогам.
За гробом, укутанная, неподвижная, молчаливая, поехала Валентина Яковлевна, вдова.
В штабе посердились, поворчали.
- Фантазия!.. Везти труп бог знает в какую даль?.. Можно было-бы похоронить с честью в пути - и дело с концом!.. Подумаешь - какие нежности!
Но нашелся кто-то хитрый, предусмотрительный, умеющий постигать вещи в самой сущности их.
- Нет, не скажите, - заметил он: - это даже очень хорошо, это дает некоторое, знаете ли, настроение: боевой отряд, трудности похода, а между тем - останки героя не брошены, а бережно охраняются в родной боевой семье... Это многого стоит!..
В штабе фыркнули, покривились, но к словам этим прислушались, подумали - и усилили почетный караул у гроба подполковника Недочетова.
Вдова гуще сдвинула тогда брови и сухо пошевелила тонкими обветренными губами.
На стоянках сани с гробом вкатывали под навес того двора, где останавливался штаб (тоже как отличие мертвому), и вдова долго оставалась на морозе возле коченеющего в гробу мужа и только со второй сменой уходила коротко вздремнуть в отведенную ей избу.
Часовые зябко переступали с ноги на ногу, и тоскливо ждали смены. Изредка они поочередно (их было двое) притуливались к саням, устраивались у гроба и воровски, оглядно дремали. Они порою перекидывались замечаниями, ворочали ленивые мысли. Со всех сторон зимней ночи ползли на них шумы: длинное тело неуклюжего, многоголового отряда дышало разноголосо, многозвучно. Лаяли потревоженные собаки. Их пугало многолюдье. Они убегали за огороды и оттуда злобно рычали и повизгивали.
4. Ночью.
Со всех сторон ползли шумы. Но в душные избы, где пылали свечи, где фыркал желтый самовар и в клубах пара трепетали тени, эти шумы не вползали: там зарождались, крепли и ширились свои шумы и грохоты.
У адъютанта штаба, занимавшего избу вместе с двумя другими офицерами, хохотали и взвизгивали гостьи: Лидка Желтогорячая и Королева Безле. Лидка Желтогорячая взгромоздилась на колени к адъютанту и поила его ромом из чайного стакана. Адъютант поматывал головой, захлебывался, но жадно пил. Лидка взвизгивала, наклоняла низко голову к подобранным коленям; обнаженные ноги желтели, поблескивало кружевное белье.
Королева Безле сидела на скамейке между двумя офицерами, которые сосредоточенно и молча мяли ее пышные груди, хлопали по широким бедрам, мясистым коленям и силились расстегнуть тугой лиф.
Адъютант выпил ром, утер рукой рот и спихнул со своих колен Желтогорячую, которая, остро вскрикнув, забарахталась на полу.
- Нахал ты? - полушутя (а в глазах зеленые искорки!) ругалась она. - Офицер, а никакого понятия!.. Разве так с женщинами обращаются!..
- Да ты вовсе не женщина? - похохотал один из офицеров. - Ты, наверное, никогда женщиной и не была!..
Желтогорячая поднялась с полу, подперла бока руками и вызывающе оглядела всех.
- Ты, поручик-голубчик, не задавайся!.. Я, милый, и сама знаю, что проститутка... Да не тебе о том судить...
Вялая толстая Королева Безле беспокойно повозилась, поерзала на скамейке и сдобно сказала:
- Перестань, Лидуша!.. Не порти веселья господам офицерам...
Адъютант тяжело поглядел на обеих женщин - сначала на толстую, потом на Лидку Желтогорячую - и зло оскалился:
- То есть, это как - не ему о том судить?.. Объясни-ка, тварь!?
Королева Безле отпихнула от себя обоих офицеров и стремительно двинулась к адъютанту.
- Жоржинька! - ласково и увещевающе проворковала она и положила обнаженные пухлые руки ему на плечи. - Не знаешь, разве, ты? Лидку, болтушку эту... Спроста это она! Так, с дуру...
- С дуру, - пробормотал адъютант и потерся плохо бритой щекой о вялую, припудренную шею Королевы Безле. - Пусть поменьше дурит... Поменьше...
Лидка села на место толстой, между двумя офицерами, а Королева притиснула адъютанта к стенке и тяжело опустилась вместе с ним на широкую лавку.
За дверью кто-то повозился. Она скрипнула, приоткрылась, в избу заклубились морозные дымы. Вошел солдат.
- Тебе что? - раздраженно спросил адъютант, отваливаясь от женщины.
- Так что его высокоблагородие господин полковник Шеметов изволили приказать звать вас в штаб...
- Зачем?
- Не могу знать.
Адъютант нехотя поднялся, разыскал свой полушубок, опоясался ремнями, пристегнул шашку, маузер. Ушел.
Желтогорячая выждала, когда закрылась за ним дверь, и злобно кинула.
- Форсит Жоржинька, а перед Шеметовым хвостом бьет... Задницу ему лижет... Герой!..
Оба офицера захохотали. Но толстая недовольно сморщила маленький носик (смешной такой на полном рыхлом лице) и укоризненно покачала головой.
- Язычёк же у тебя, Лидуша! Перестала бы... Ни к чему это.
- Пусть он не задается! - разжигая в себе гнев, упрямо огрызнулась Желтогорячая. - Все знаем, какой он супчик. Только интригами, да плутнями держится, а туда же... Сукин он сын, а не офицер!.. Да и вы, - обернулась она к хохочущим офицерам: - сволочи, а не офицеры!..
- Перестань! - миролюбиво сказал поручик. - Перестань лаяться!
- Полайся, полайся! - вспыхнул второй офицер (молоденький тонкоусый). - Недолго ведь - разложим, да поучим ремнями!..
Желтогорячая покривилась (еще бы крикнуть обидное что-нибудь!), смолчала и пошла к столу, где в беспорядке валялись закуски, где раскрошен был хлеб и пролито вино.
Было тихо в избе (офицеры устало жались к толстой, Желтогорячая, пьяная, прислонилась к столу; ночь поздняя стояла), когда, треснув дверью, вошел адъютант. Он сердито сбросил с себя ремни, оружие, кинул полушубок на лавку и по-хозяйски, властно сказал:
- Вы, феи, отправляйтесь-ка к чертям!..
Женщины встали, двинулись к своим шубам, шалям. Стали молча одеваться.
Поручик, недовольно усмехнувшись, спросил:
- Что-нибудь случилось?.. Зачем звал?..
Адъютант оскалился (такая неудержимая привычка была: скалить крепкие белые зубы в гневе) и нехотя:
- Опять у замков часовые возились... у ящиков...
- У зеленых? - встревожился поручик.
- Ну да, с архивом...
Желтогорячая неискренне, деланно захохотала.
- Ты чего? - обернулся к ней адъютант.
- Да смешно мне!.. "С архивом?" Кому вы очки втираете?.. Денежки там в ящиках-то! Золото!..
Адъютант быстро шагнул к Желтогорячей и крепко схватил ее за руку. Женщина вскрикнула и присела от боли.
- С архивом! Понимаешь: с архивом?.. - тиская и закручивая ей руку, приговаривал он. - Так и запомни: с архивом?.. А если еще будешь болтать - так отправлю к тем... к часовым...
5. Королева Безле.
Когда пьяная, кутящая компания уставала от хмельного веселья и едкая, опасная (таящая в себе взрывы) тоска наползала на кутящих, было одно средство взбодрить, пришпорить разгул: заставить толстую рассказать, когда и почему прозвали ее "Королевой Безле".
Она сразу наливалась кровью, свирепела, отдувалась. Она сначала сердилась и поглядывала на всех исподлобья, враждебно. Но ее улещивали, ее уговаривали, к ней подыгрывались.
- Ну же, голубушка, плюньте на все, берегите здоровье! Расскажите про того нахала...
И она сдавалась.
- Сволочи вы все мужчины, - укоризненно качала она головой. - Уж такие сволочи!.. Я, думаете, не понимаю? Я все очень даже хорошо понимаю... Я тогда девчёнкой была. У меня, ведь, отец прокурором был. Если-б не мужчины - я бы теперь какая грандам была!.. Меня поручик один скрутил... Ну, да это не главное... А вот, когда я в Самаре в кафешантане выступала, я в гусарском ансамбле очень даже большой успех имела... В ментике, в трико, сапожки...
- Это с твоими-то ляжками, Королева Безле?!.. Хо-хо!..
- Вас ляжками-то только и проберешь, гады!.. Не буду рассказывать!..
- Ну-ну, голубушка! Не будем больше, не надо, господа, перестаньте!..
- Да... Успех у меня был большой... И устроили интеллигенты бал. Доктора, адвокаты, два писателя... Кабинет большой заняли, сервировка, цветы. Меня - хозяйкой бала. Я - представительная, интересная... Пили, шалили. А тут писатель один, газетный, бумагомарала проклятый, вьется вокруг меня, гадости всякие шепчет. Потом, когда речи стали говорить, застучал ножиком по тарелке: "Хочу, говорит, речь в честь Марии Вечёры" (это у меня псевдоним такой был шикарный). Ну, встал; я обрадовалась. Он начал - городил, городил - смешное да веселое, а потом: "Подымаю, говорит, тост за нашу очаровательную, породистую Королеву Безле". Зааплодировали все, меня поздравляют, хохочут: "Королева Безле! Королева Безле!" Так до конца ужина. Под конец кто-то и спроси: "А это что-же за королева такая Безле? историческая?" Хохочет негодяй: "Да, да, - говорит, - историческая!" А доктор один смеялся, смеялся, прищурил глаза и говорит: "А ну-ка, разберите что это будет: "Королева без ле?" Как это он раздельно сказал - все сразу и сообразили: без "ле" королева - это корова!.. Я тогда заплакала даже от обиды. Вот какой негодяй!..
- Ну, а потом?