- А потом, как пошла я за армией, бросила старый псевдоним - чорт с вами: берите меня Королевой Безле!.. Только в Омске чуть скандал грандиозный не вышел. Кутила я с красильниковцами. Ребята денежные, щедрые, только хамы уж очень. Все шло отлично, как следует, да подвернись штабной какой-то. Пьяный уж, мокренький откуда-то прикатил. Услыхал, что меня королевой все называют, взбеленился: "Не позволю, говорит, чтоб величество оскорбляли!.. Изрублю!.. Большевики!" и полез с шашкой. Еле уняли его... успокоился... А утром - вызвали меня к коменданту, допрос: почему королевой именуюсь? Откуда такая королева Безле?.. Вот умора!.. Монархисты!..
Как-то уж в этом походе по таежным проселкам Королеву Безле спросили:
- А ты не монархистка, королева?
Женщина вскинула голову, подперла руками мощные бока и гордо ответила:
- Нет!.. Я - революционерка!..
Полупьяные офицеры посмеялись шутке, но женщина обиделась.
- Вы не гогочите!.. Я - серьезно... Я ведь вас всех ненавижу! Всех!..
Королеву одернули, прикрикнули на нее, пригрозили:
- Если-б ты не пьяная, да не женщина - так живо попала бы в расход!..
А позже, уже под утро, когда Королева Безле укладывалась в своей избе спать, Желтогорячая, превозмогая тяжелую сонливость, сказала ей.
- Вот ты, Маша, всегда меня ругаешь, что я задираю офицеров - а ты? Разве так можно?.. Ты знаешь на что они способны?..
- Я знаю, - вяло сказала Королева. - Я, Лидуша, не сдержалась... Во мне ведь все кипит... Я и не рада, что увязалась с ними... Я, Лидуша, ненавижу их...
- За что их любить? - зевнула Желтогорячая. - Нам если любить кого, надолго ли нас хватит...
- Нет, я не про это. Я их ненавижу за все их повадки; за злобу ихнюю... Как они, Лидуша, с крестьянами расправлялись!..
- Ну, - еще раз зевнула Желтогорячая (разговор какой неинтересный; спать хочется) - так ведь то красные... большевики. Как же иначе?
- А они хуже большевиков! Хуже! - вспыхнула Королева и грузно завозилась на постели. - В тысячу раз хуже!..
- Тише ты, сумаcшедшая! - оробела Желтогорячая - и сползла с нее сонливость. - Совсем ты, Маша, сдурела!.. Тише!..
- Не бойся... никто не услышит... А веришь ли, - не лежит у меня сердце дальше с ними тащиться... Куда мы тянемся, зачем?..
- Ну-ну! Не глупи! Доберемся до Читы, а оттуда в Харбин... Там такие шантаны! Там иностранцев полно!.. Сама же все радовалась...
- Не знаю я теперь... Дико у них... Донесем ли мы, Лидуша, кости целыми до Харбина?..
- Посмотрим... Давай лучше спать...
6. Разговор практический.
- Георгий Иванович, вы сами допрашивали часовых?
- Сам, господин полковник!
- Ну и?..
- Сначала отпирались: "Знать ничего не знаем!" - а когда я принажал, один разнюнился: "Простите! на деньги позарился! на золото!.." Я спрашиваю: "Откуда узнали, что деньги в ящиках?" - "Ребята, говорит, болтали..." - "Какие ребята?" - "Да, почитай, весь обоз!"...
- Вот как!..
- Да, очевидно, все разнюхали...
Полковник Шеметов нервно прошелся по избе и помолчал. Адъютант, остро поглядывая на него, следил.
- А ведь это неладно! - озабоченно сказал полковник. - Как вы, Георгий Иванович, полагаете?
- Куда уж тут ладно!.. Весь отряд узнает - большие могут нам быть, полковник, неприятности... И так люди ненадежны, болтают... Было несколько случаев дезертирства... Вчера арестовали подозрительного типа, на жида смахивает...
- Расстреляли?
- Разумеется...
Снова помолчали. Полковник щелкнул портсигаром, угостил адъютанта папироской, сам взял. Закурили.
- Какие меры, по-вашему, помогли бы? - затянувшись и окутав себя дымом, спросил полковник.
- Какие?.. Нужно, по-моему, деньги из ящиков переложить в другое место.
- Ну, а там, в другом месте, не разнюхают разве?.. Нет, это не план.
- Простите, полковник, нужно найти такое место, где бы не разнюхали.
- Но какое?..
- Подумаем... Найдем.
- Подумайте.
В избе было жарко. На крашеном деревянном столе ярко горела штабная лампа-молния. Где-то за стеной, на хозяйской половине гудели голоса. За заиндевелым окном грудилась морозная голубая ночь.
Адъютант прошелся по избе и мягко (чуть-чуть согнув ноги в коленях) сел на скрипучую табуретку у стола. Полковник полулежал на диване. Над ним весь угол был заставлен, занавешан иконами. Табачный пахучий дым тихо плыл вздрагивающими, вьющимися лентами: над огнем, над головами, возле иконописных ликов.
Нарушая неожиданно молчание, адъютант перегнулся (тонко скрипнула табуретка) к полковнику и вяло улыбнулся:
- Я, собственно говоря, полковник, уже составил план... Я только боюсь, что вы из предрассудка откажетесь от него...
- Что такое? Какой план? - оживился полковник. - Если хороший - валяйте смело!
- План хороший! - снова покривил адъютант губы вялой улыбкой.
- Ну!?
Адъютант встал с табуретки, прошелся, остановился перед полковником:
- Видите ли... С нами следует при почетном карауле тело подполковника Недочетова... В условиях войны вообще не полагается пускаться в такие сентиментальности, но вдова полковника настояла, и мы принуждены были взять труп с собою... Мертвым, собственно говоря, все равно где гнить. А гроб - место надежное...
- Что такое? - вскинулся полковник, перебивая адъютанта. - Вы полагаете...
- Виноват, полковник, - вот вы и недовольны... Я предупреждал...
- Но, постойте, постойте! Что же вы это предлагаете?.. Положить к мертвому в гроб...
- Нет, не к мертвому, а вместо мертвеца... Вместо мертвеца!..
- Фу-у! какая гадость!..
Полковник взволнованно встал на ноги и ненужно застегнул пуговицы своего френча:
- И как вам, Георгий Иванович, такая гадость в голову пришла?
Адъютант снова вяло улыбнулся и промолчал. И когда полковник, немного успокоившись, опустился на диван, он выпрямился, ловко составил (хотя и в валенках) каблуки вместе, носки врозь и деревянно, по-военному, отчеканил:
- Честь имею кланяться, господин полковник!
- Постойте, погодите, Георгий Иванович! - болезненно поморщился полковник и растерянно поершил коротко остриженную голову. - Не торопитесь...
- Слушаюсь!
- Ах, оставьте этот тон, Георгий Иванович! - с кислой гримасой произнес полковник. - Говорите толком, советуйте... Разве нет иного выхода?..
- Нет, полковник!..
- Решительно никакого?..
- Решительно!..
- Но, боже мой!.. Как решиться... Нет, нет! Это так... недопустимо! Это прямо кощунство!..
- Ничего подобного, полковник. Это только крайнее средство. На войне - как на войне.
- Но, как практически?.. Как, наконец, быть с вдовой? Она такая решительная дама!
- Предоставьте это дело мне, полковник. На мою ответственность.
- Ах, голубчик! Я, право, не знаю, как быть... Это так необыкновенно, так неприятно...
- Это необходимо, полковник. Совершенно необходимо!..
7. Панихида.
Валентина Яковлевна, вдова, была тревожно изумлена, когда вечером на стоянке в большом селе гроб подполковника был перенесен в обширный амбар, из которого выкинули крестьянский скарб. И когда ее не пустили в этот амбар (куда зачем-то перенесли и зеленые ящики), она кинулась к полковнику. Но полковник был занят и ее не принял. Вышел к ней адъютант, любезный, ласковый, обходительный.
- Не беспокойтесь, сударыня! Мы решили дать передохнуть караулу и объединили два поста в один. На следующей стоянке все будет по-старому.
- Но почему меня не допускают к гробу?
- По уставу. Посторонним ни в коем случае нельзя быть возле охраняемого ценного полкового имущества...
- Там тело моего мужа! - вспыхнула вдова.
- Там ценные документы, сударыня, и мы не вправе нарушать устав...
Адъютант был любезен, учтив, предупредителен, но в серых глазах его крылось непреклонное, неумолимое. Женщина молча повернулась и ушла.
Рассказывая об этом полковнику, адъютант озабоченно щурил глаза.
- Вы думаете - она о чем-нибудь подозревает? - встревожился полковник.
- Нет... но вообще барынька хлопотливая... Задаст еще она нам беспокойства!
- Что же делать?
Адъютант усмехнулся:
- Надо доделывать дело до конца.
- Как?
- Не мешало бы завтра пораньше перед выступлением панихиду по болярину Недочетову соорудить...
- Циник вы!.. Ах, какой циник!
- Я говорю серьезно, полковник. Это убило бы всякие подозрения и у барыньки и у других.
- Я не могу согласиться на это, Георгий Иванович!
- Вы должны согласиться... Представьте, что вдова сама захочет...
- С вами невозможно спорить!
- Я прав, полковник! Вы сами понимаете, что я прав...
Утром (серый зимний рассвет только-только разгорался) молодцеватый полковой поп со стариком деревенским налаживались в плохо топленой церкви служить панихиду. Пришли господа офицеры, наряжена была воинская часть. Явились женщины: вдова и среди других Королева Безле и Лидка Желтогорячая. У полковника разболелась голова, он в церковь не пришел.
Накадили густо ладаном, запели. Вдова опустилась на колени возле гроба.
Желтели огоньки свечек. Шелестели шаги, сипло звучали слова молитв; в толпе кашляли, сморкались.
Адъютант стоял впереди остальных (немного сбоку вдовы), затянутый, строгий и торжественный, как на параде (только валенки портили весь шик). Он умеренно, но неторопливо и набожно крестился. Он не глядел по сторонам и весь, казалось, ушел в службу.
Желтогорячая слегка толкнула толстую и тихо сказала ей.
- Жоржинька-то, гляди, какой богомольный!.. Видно, чем-то бога хочет обмануть!..
- Тише... не мешай!..
После панихиды, когда четверо солдат взялись за гроб, вышла заминка. Гроб оказался не под силу четверым. Адъютант злобно сверкнул глазами, шагнул к гробу и взялся помочь; вслед за ним ухватился за гроб еще один офицер, испуганно и многозначительно взглянувший на адъютанта.
В толпе солдат пошел легкий говор:
- Отяжелел покойник!
- Отсырел, оттого и тяжельше стал...
- С морозу это... В топленую церкву втащили - он и запотел...
У выхода, на кривой занесенной снегом паперти, вдова оглянулась на адъютанта и, чуть дрогнув бровями, сказала:
- Спасибо вам!..
8. "Ей богу!"
Преимущественным правом на Желтогорячую эти дни пользовался адъютант Георгий Иванович. Она могла кутить со многими (в его обществе), с ней могли обращаться свободно, бесцеремонно и бесстыдно другие, но ночевать, когда он хотел, она оставалась только с адъютантом. И здесь у адъютанта, после туманной пьяной ночи, Желтогорячая мгновеньями обретала над ним какую-то кратковременную, вспыхивающую власть - власть женщины. Адъютант, разомлев от кутежа, истомленный близостью женщины, становился безвольным, вялым, податливым, совсем иным, не тем, каким бывал в штабе, среди офицеров, в отряде. Желтогорячая умела пользоваться этой расслабленностью Георгия Ивановича. Она сама тоже преображалась - делалась сдержаннее, скромнее, скупее на ласки. Она доводила в эти мгновенья адъютанта своей сдержанностью и холодностью до унижении, просьб, тихой покорности. Искусная в любовном ремесле, она овладевала невоздержанным, жадным до ласки мужчиной полностью - и, незаметно для него, мстила ему за все, что переносила от него на-людях, во время кутежей.
Глубокой ночью, после панихиды, она сидела возле адъютанта, который тянул ее к себе, задыхаясь и пьянея.
- Постой! - равнодушно говорила она. - Я устала... Лежи спокойно...
- Ну, приляг! Только приляг, Лидочка!.. Только приляг!..
- Оставь!.. Я посижу. Я говорю тебе - устала... Ты лучше вот что скажи: скоро конец этой собачьей жизни?
- Ложись, Лидочка... Скоро. Вот только перемахнем через Байкал.
- Мне надоел этот поход. Грязно, кругом вшивые, того и гляди, сыпняк поймаешь!.. Теперь бы ванну душистую с одеколоном принять, в постель чистую, свежую, чтоб электричество...
- Потерпи, все будет!
- Да когда же?..
Желтогорячая встала, отошла от адъютанта; он сел на лежанке и жадно тянулся взглядом за нею.
- Скоро!.. Ты зачем ушла?.. Пойди сюда, цыпленок! Пойди!..
- Ах, оставь!.. Слышишь, мне надоели эти грязные чалдонские избы, холода, ухабы...
- Только переберемся через Байкал - и там все наше!
- А у тебя денег хватит, чтобы там с треском пожить?
- Хватит!.. Да иди же сюда, Лидочка!
- У тебя свои есть, или ты про те, которые в ящиках?
- В ящиках никаких денег нет!..
Желтогорячая подошла к адъютанту ближе и сердито закричала:
- Ты мне эти фигли-мигли не строй!.. Ты другую дурочку найди и морочь.
- Да верно, Лидочка, ей богу, там уж денег нет!
- Нету?!. А куда же они делись?
Она подошла еще ближе, и адъютант ухватил ее за бедра и притянул к себе.
- Ложись! - шепнул он.
- Подожди... Минуточку подожди! - Придушенно ответила она, не вырываясь от него, податливая, отдающаяся. - Где же они, Жоржик, эти деньги?
- Ты только дай честное слово, побожись, что никому, ни одной душе не скажешь!
- Ей богу!..
- В гробу они!..
- В гробу?!
- Ну да, вместо подполковника... Да ляг же!..
Вся напружинившись, Желтогорячая выпрямилась, зажглась любопытством, жадным, неудержимым:
- А тело? Тело куда дели?..
- В Максимовщине, в селе где-то похоронили... Да оставь же!.. Иди, иди ко мне!..
- Ты расскажи!.. Ты все расскажи! - горела Желтогорячая. Но сдавалась, чуяла, что все скажет, что не уйдет он от нее.
- Потом... - сухим, жарким шопотом вскинулось, метнулось к ней. - Потом!..
Он сильно сжал ее, и она замолчала, поникла, отдалась...
Потом усталый, размягченный, сонный он рассказал ей, как все было. Желтогорячая лежала, поблескивая глазами, и хохотала.
- Ах ловко!.. А эта честная давалка, вдовушка-то, какие поклоны перед гробом отмахивала!.. Вот умора!..
Потом, посмеявшись вдоволь, она примолкла, подумала и по-иному (и глаза потемнели у нее) сказала.
- Ну и сукины же дети вы с полковником!.. Ни чорта вы не боитесь, ни бога!.. Ах, сволочи!..
- Не ругайся, Лидочка! - вяло и почти засыпая, просил адъютант.
И совсем сморенный сном, но, борясь с ним, он вспомнил:
- Ты смотри - никому ни слова, ни единой душе!..
- Слыхала... Ладно!..
Утром, устраиваясь в кошеве с Королевой Безле, Желтогорячая шепнула ей:
- Ну, Маруся, и новость же я тебе расскажу - пальчики оближешь!..
И рассказала все, что узнала от адъютанта.
Толстая вся затряслась, заколыхалась от гнева.
- Ах они гады, мерзавцы!.. - заругалась она. - Да ведь это на что же похоже? Ведь это издевательство! Им не грех так галиться над покойником? Над вдовой так насмехаться!? Ах, гады, гады!..
- Да будет тебе!.. - испугалась Желтогорячая. - Тебе ничего рассказывать нельзя!.. Ты не вздумай болтать!.. Слышишь - чтоб никому!..
- Ах, гады, гады!..
9. Разговор политический.
Четверо сидели в розвальнях и уныло зябли. Впереди и сзади тянулись кошевы, сани, розвальни, скрипело, ухало, клубилось от многолюдья.
Четверо примащивались все поудобней, уминали под собою ломкую жесткую солому, запахивали полы шинелей, полушубков, похлопывали руками, отдувались.
Мороз позванивал в густом неподвижном воздухе. Мороз оседал крохотными жемчужинами на волосах, на одежде, на стволах винтовок.
Четверо были - три солдата и Роман Мельников. У Романа в Максимовщине забрали в обоз трех лошадей, и он решил попытаться сохранить их: пошел за ямщика, авось выбьются лошади из сил, и он подберет их, спасет.
Солдаты хмуро молчали и думали о чем-то своем. Роман тоже думал, но молчать не мог.
- Эка вас сила-то какая прет! Неужто большевикам накласть не могли? А теперь вот какую дорогу отломать надобно...
Солдаты молчали.
Роман подергал вожжей, зачмокал на лошадь и не унялся:
- За Байкал, стало быть, подаетесь вы... Хорошо за Байкалом... Рыбные места, а дальше земли привольные...
- Сами знаем про это... - проворчал один из солдат и заворочался на соломе. - Не размазывай...
- Знаешь?.. Стало быть, бывал там? - обрадовался Роман. - А я думал - вы какие дальние!
- Мы, паря, все сибиряки, - отозвался другой солдат. - Мы по млибизации...
- Вот, что?!.. Так управителя-то сменили - пошто служите?
- На место одного, брат, другие нашлись. Много управителей! - усмехнулся солдат. Но первый, угрюмый, рассердился и прикрикнул на Романа.
- Ты не болтай, паря!.. Видал, как с болтунами-то у нас обхаживаются?!
Роман снова подергал возжёй и добродушно ответил.
- Это с орателем-то? Видал. За гумном пристрелили. Наши же мужики потом хоронили.
Третий, все время молчавший, солдат приоткрыл лицо, заслоненное воротником шинели, посмотрел на мужика, на спутников:
- А листки-то он все-таки успел разбросать.
- Какие листки?
- Да от красных... Ребята читали; сказывают - всем помилование будет, ежели кто передастся красным... с оружием.
- Они те помилуют! На штыки, а то и в петлю.
- Пошто на штыки?
- А што смотреть они станут! Ты гляди-ка, как у нас с красными - как попался, так и крышка! Да прежде еще допросят.
- Допросят?..
- Да, шомполами... Такой допрос - хуже смерти...
Роман почмокал, потряс головой, замолчал. Замолчали и солдаты.
Впереди и сзади шумело, скрипело, трещало. По бокам дороги, укутанные мягко снегом, стояли деревья и кустарники. Над шумным обозом стлался пар.
Роман порылся за-пазухой, достал кисет, трубку, закурил, отвернувшись от ветра. Третий солдат поглядел, подождал пока у Романа закурилось и попросил:
- Дай-ка, браток, затянуться!
Роман вытер пальцами чубук и протянул ему трубку.
Солдат покурил, сплюнул и вернул трубку мужику и, вернув, похвалил табак.
Проехали молча версты две.
Неожиданно первый солдат, тот, который оборвал Романа, перегнулся ко второму, разговорчивому:
- Видать - мужик-то ничего.
- Да будто-бы... Однако, можно.
Тогда хмурый тронул Романа за плечо и сказал:
- Послушай-ка, паря.
- Чего тебе? - обернулся Роман.
- Ты смекни: мы с этого ночлега из деревни-то, в которую едем, оборочаться думаем... с тобою.
- Дизентиры, стало быть! - усмехнулся Роман.
- Не балуй!.. - нахмурился солдат. - Мы те дело толкуем... В деревню приедем, ты норови позадь обоза прилаживаться. Утресь все поедут, а мы схоронимся... Вот тебе и коня сбережешь!
- Да у меня трое... Трое, говорю, коней-то...
- Ну, об остатных не печалься, не выручишь... Молись богу, что этого, мухортенького-то домой вернешь...
- Мы к тебе уж давно приглядываемся, - добродушно вмешался второй солдат, разговорчивый. - Ты, видать, мужик нашенский... надежный...
- Да мне што!.. - ухмыльнулся Роман. - Мне даже лучше... Сразу предоставлю вас кому следовает, вот и ладно будет.