Часть пятая
СЕЗОН В АДУ
Когда-то, помнится, моя жизнь была праздником, на котором сердца открывались, а вино лилось рекой. Однажды вечером я посадил к себе на колени Красоту.
Мне она показалась горькой.
Артюр Рембо, Сезон в аду
В первых числах марта тысяча девятьсот сорок третьего года война подошла совсем близко. Самолеты бешеными собаками налетали утром, днем и ночью. Люди, чтобы управиться с самыми неотложными делами, имели не больше получаса времени между бомбежками. К силам англичан теперь присоединились американцы. Американские бомбардировщики сбрасывали бомбы беспорядочно, куда попало, не разбирая цели. Англичане же, наоборот, бомбили с толком, с расчетом: порт, корабли, электростанцию, вокзал. Американцы разрушили половину поселка. Десятки мирных жителей погибли под бомбами, остальные запаслись провиантом и одеялами и не покидали убежищ, разве что в самых крайних случаях. Сообщение между населенными пунктами было нарушено, автобусы и поезда подвергались постоянным обстрелам. С континента больше не поступали ни почта, ни газеты, ни медикаменты, ни другие необходимые вещи. Ни одно судно не имело возможности пересечь Мессинский пролив, бесчисленные вражеские самолеты, кружившие в небе, как стаи хищных птиц, готовы были топить даже лодки.
Такая ситуация неизбежно отразилась на работе "Пансиона Евы". Не то чтобы количество клиентов уменьшилось, наоборот, гостей стало даже больше. Только они уже не тусовались в заведении, как раньше, не зубоскалили с девушками в салоне. Мужчины заходили, по-быстрому обслуживались, расплачивались и сваливали. Не звучал, как прежде, требовательный голос мадам Флоры: "Ребята, ну-ка по комнатам!"
Речь шла уже не столько об удовольствии, сколько о потребности почувствовать себя живым. Мадам Флора в разговоре с Чиччо и Ненэ афористично определила ситуацию: "Страх смерти обостряет желания".
Одним из самых значительных последствий стала невозможность с десятого марта обновлять пятнадцатидневные смены. Ездить стало затруднительно, и смены прибывали с двух-, а то и трехдневным опозданием. В январе и феврале восемь девушек - три в Мессине и пятеро в Палермо - погибли при переездах. Могли ли хозяева борделей позволить себе терять столь ценный и невосполнимый в такое тяжелое время товар?
Вот почему девушки, приехавшие десятого марта в "Пансион Евы", из перелетных птиц стали комнатными. В женскую бригаду, надолго осевшую в заведении, входили:
Анжела Паникуччи, для гостей Виви;
Ромильда Казагранде, для гостей Сирия;
Франческа Росси, для гостей Кармен;
Джованна Спаллетти, для гостей Аида;
Микела Фанелли, для гостей Луллу;
Имельда Ваттоз, для гостей Люба.
Несмотря на обстрелы, Ненэ, который проводил субботние ночи со своей студенткой-учительницей Джованной, по воскресеньям с утра ездил навещать родителей в Вигату. В понедельник на рассвете Ненэ садился в автобус и уезжал в Монтелузу, шел на занятия в лицей, а вечером возвращался на том же автобусе, чтобы участвовать в традиционных посиделках в "Пансионе" вместе с девушками, Чиччо и Джаколино. Характеры у каждого из трех друзей потихоньку менялись. Джаколино, например, ударился в религию. Как-то вдруг, совершенно неожиданно, парень, который прежде молотил языком, словно мельница, стал задумчив и молчалив. По воскресеньям он не пропускал ни одной заутрени, ходил на исповедь, исправно причащался.
- Джаколино, как же так?
- Не приставайте ко мне.
- Ладно, но раз уж ты стал таким верующим, то и не ходи больше в "Пансион Евы".
- Я туда хожу учиться!
- Неправда. Каждый понедельник ты туда ходишь обедать с девушками.
- А что в этом плохого - хорошо поесть?
В одно из воскресений Джаколино, как обычно, присутствовал на мессе и обратил внимание на молодую девушку в скромном темном платье и платке. Девушка сидела на задней скамье, рядом расположилась одна пожилая синьора и еще дюжина одинаково одетых ребятишек. Наверное, это дети из сиротского приюта, решил Джаколино. Ребятам было лет по семь, похоже, их привели в церковь впервые. Они вертелись и шушукались, грозная синьора укоризненно шикала на них, и сорванцы на некоторое время затихали. Девушка сидела на скамье спокойно, внимательно следила за службой, время от времени осенняя себя крестным знамением. Джаколино, повинуясь безотчетному желанию, задержался после мессы. Пожилая синьора подошла к священнику и начала что-то обсуждать с ним, а девушка выстроила ребят и сделала им знак не шуметь. Очевидно, сирот из приюта привели в церковь для первого в их жизни обряда причастия. Джаколино делал вид, что молится, однако искоса поглядывал на девушку. В какой-то момент он встретил прямой вопросительный взгляд ее серых глаз, вспыхнул и уткнулся в молитвенник. Девушка тем временем повела детей к алтарю, а Джаколино, устыдившись собственных мыслей, тихонько ретировался.
Мысли о девушке из Сиротского приюта не давали Джаколино покоя. Не то чтобы она была красавицей, нет. Юноша чувствовал какое-то необъяснимое притяжение к ней, магическую силу. "Нет, не случайно десница Господа привела меня в церковь в это утро, - размышлял Джаколино. - И если будет на то Его воля, я встречу девушку еще раз".
Силою ли провидения либо благодаря естественному ходу вещей, но в следующее воскресенье Джаколино опять увидел незнакомку на утренней мессе. На этот раз девушка пришла одна. Джаколино словно предчувствовал это. С вечера он отгладил брюки, начистил ботинки, подровнял ножницами черные юношеские усики и позаимствовал у отца его самый лучший галстук. Причесанный, в ладном костюме, недавний двоечник и шалопай Джаколино выглядел ну очень представительно, ни дать ни взять - молодой граф. Незнакомка все в том же скромном платье и платке сидела через проход от него. Джаколино изо всех сил заставлял себя смотреть на кафедру, но глаза, помимо воли, постоянно устремлялись на девушку. Тут девушка повернула голову, и ее серые глаза, как тогда, в первый раз, прожгли Джаколино до самого нутра. Но на этот раз он выдержал ее взгляд. Незнакомка улыбнулась уголками губ и потупила взгляд.
Вся былая наглость и невозмутимость Джаколино мгновенно улетучились. Девушка заметила его! Он лихорадочно соображал, как ему подойти к незнакомке, что ей сказать, удобно ли это делать в церкви. От напряжения несчастный пошел пятнами. "А, будь что будет, - решил Джаколино. - Положимся на волю Господа. Если браки и вправду заключаются на небесах, почему бы и знакомству не состояться в церкви?"
После мессы он задержался на ступенях, через некоторое время девушка подошла и встала рядом.
- Добрый день, - пролепетал Джаколино.
- Добрый день, - улыбнувшись, ответила девушка. А потом уже совсем просто, без условностей и церемоний добавила: - Меня зовут Агата.
- А меня - Энцо!!! - выпалил он. - Можно угостить вас кофе, синьорина?
Вот так произошло их знакомство - легко, без напряжения и неловкостей.
Родители Агаты умерли, когда она была еще совсем маленькой, и ее отдали в иезуитский приют в Сиракузах. Подросших воспитанниц отцы-иезуиты распределяли по детским домам в качестве учителей и воспитателей. Война, голод и бомбежки непрестанно увеличивали число питомцев в сиротских приютах. Агата учила детей младших классов читать и писать, а также, как это ни странно, преподавала физкультуру.
- А что тут странного? - удивлялась Агата. - В иезуитском колледже гимнастика была таким же важным предметом, как катехизис или латинский язык. "Слово Божье много весит, поэтому его должны нести пастве крепкие люди, - любил повторять отец Томмазо, - в здоровом теле здоровый дух". И заставлял выполнять упражнения с палкой, с обручем, со скакалкой, а также особую дыхательную программу.
Так и случилось, что Агата обратилась к Джаколино с просьбой помочь ей провести соревнования по игре в мяч. Поскольку в самом приюте спортивной площадки не было, состязания решили устроить за городом, на лугах. Так было даже безопаснее - меньше вероятности, что вражеская авиация полетит бомбить безлюдные поля. Начальница приюта, матушка Фиорентина, узнав, что Агату будет сопровождать сын самого дона Стефано Джаколино, без колебаний дала свое разрешение. В общем, намечалось нечто среднее между походом, пикником и футбольным матчем.
Ранним утром Джаколино прибыл к приюту с тяжелой походной сумкой, в которой лежали добытый им неизвестным (ха-ха, известным! у немцев, через папу) способом провиант. День обещал быть жарким и безоблачным. У входа его встретила Агата с дюжиной своих учеников - мальчиков и девочек, которых она водила в церковь на первое причастие. У мальчиков за плечами были небольшие холщовые вещмешки, сшитые, по-видимому, в самом приюте, с сухим пайком и бутылками воды. На Агате было длинное летнее платье и непременный платок, только более легкомысленного, нежно-голубого цвета.
- Энцо! - радостно воскликнула она, увидев юношу. Джаколино с великим трудом удержался от желания заключить Агату в объятия, но, покосившись на ребят, с важным видом отвечал:
- Здравствуйте, дети!
Агата построила своих учеников в пары, пересчитала их, и процессия двинулась за город. Через полтора часа они дошли до уютного места рядом с оливковой рощицей и расположились на траве. Джаколино разбил ребят на две команды, шестеро против шестерых, по-честному - не больше двух девочек в каждой команде, обозначил ворота и начал игру. Сам Джаколино выполнял роль арбитра и громко свистел в два пальца, потому что свистка они так и не нашли. Агата активно болела, хлопала в ладоши, смеялась, и Джаколино время о времени ловил на себе ее внимательные взгляды.
Матч закончился с ничейным счетом. Мальчики улеглись на траве, девочки собирали цветы, кто-то ловил бабочек. Агата разложила на чистом куске материи помидоры, сыр и резала принесенные Джаколино буханки. Сам же Джаколино развел небольшой костер, насадил на прутики сардинки и слегка обжаривал их на открытом огне. Агата присела рядом с ним на траву.
- Ты не жалеешь, что я тебя сюда вытащила? - спросила девушка. - С ребятами столько хлопот.
- Нет, что ты! - откликнулся Джаколино. - Мне нисколько не в тягость. Даже хорошо, что мы с детьми.
- У нас будет много детей, - сказала Агата, склонив голову ему на плечо.
Ненэ ходил по вечерам к Джованне ужинать, но прежде они шли в спальню и предавались любви. Недолго и поспешно, минут десять, будто кто-то мог их застукать. И только после этого ели, не выходя из спальни.
Часто и весьма охотно Ненэ любил ее еще раз перед уходом, уже стоя в дверях одетый.
Чиччо пристрастился к заключению самых неожиданных пари: "Спорим, что я съем всю эту рыбу, полкило, живьем. Только без костей. Спорим?"
И съедал!
"Спорим, что я поднимусь по лестнице на четвертый этаж на руках?"
Этот спор, он, правда, проиграл - на седьмом пролете руки не выдержали.
А однажды Чиччо с вызывающим видом заявил:
- Спорим, что я справлю и большую, и малую нужду в воскресенье утром, прямо на площади, перед входом в ратушу?
- И по-большому, и по-маленькому?
- Да.
- Среди бела дня?
- Среди бела дня.
Друзья поспорили. В воскресенье они отправились в кафе "Кастильоне", что находилось на площади напротив ратуши, расположились за столиком и взяли по мороженому. И, как нарочно, в этот самый момент началась бомбежка.
- Пошли в убежище, вон что делается, - предложил Джаколино.
- Сидеть! - приказал Чиччо.
Земля содрогалась, серый дым проникал в помещение. Очевидно, неподалеку обрушился дом. Вокруг не было ни одной живой души. Еще одна бомба упала прямо на здание метрах в двадцати от них, стены заволокло дымом и пылью. Ребята закашлялись, в этом смраде можно было задохнуться. Стены кафе сотрясались.
- Парни, нас сейчас грохнут, - взмолился Джаколино.
Тогда Чиччо поднялся и медленно пошел к ратуше. Он остановился у колонн, расстегнул штаны, не торопясь, спустил трусы и присел. Вокруг рвались бомбы, раздавались очереди, в воздухе свистели осколки, летели камни, кирпичи, стекла и обломки мебели, а Чиччо уверенно выигрывал пари.
- Да насрать мне на войну! - заорал он, поднимаясь. В его крике не было торжества, а только лишь гнев и горечь отчаяния.
Все труднее и труднее становилось добывать еду. Рыбацкие суда и шаланды опасались выходить в море из-за риска быть обстрелянными или наткнуться на мину. Хлеб, который выдавали по карточкам, был зеленоватого цвета, заплесневелый. Отломив кусочек, послюнив и скатав шарик, можно было запустить его в стену - и хлеб прилипал. Масла не было, не говоря уже о мясе. Ужин в "Пансионе Евы" теперь состоял из оливок, сардин да протухшего сыра. Хорошо еще Джаколино добывал неведомым способом толстые буханки хлеба. Единственное, что было в избытке, так это вино.
У девушек появились постоянные клиенты, а то и по два. Некоторые мужчины выбирали себе одних и тех же. Например, Микеле Тестагросса, плотник лет пятидесяти, приходил по вторникам и субботам, брал исключительно Кармен и закрывался с ней на полчаса. Так же и Никола Парринелло, которого по вторникам и пятницам обслуживала Люба. К этой Любе приезжал еще и дон Стефано Милокка из Монтелузы. Дон Стефано входил в "Пансион" с неизменным чемоданчиком, оговаривал с мадам Флорой цену за дополнительные услуги, потом запирался с девушкой в номере и выходил только в час закрытия.
- Люба, скажи мне такую вещь. Ведь этому дону Стефано уже за шестьдесят, не может же он все это время тебя…
Услышав вопрос Ненэ, Люба рассмеялась.
- Конечно же, нет! Он об этом даже и не думает!
- Вот как? Что же он делает?
- Значит, так. Сначала мы раздеваемся догола, потом он достает из чемоданчика костюм монахини и священника. Мы в них облачаемся, и дон Стефано исповедуется.
- Исповедуется? Он? Это ты исповедуешься!
- Ничего подобного! Это дон Стефано надевает платье монахини, а потом, как монахиня игумену, мне исповедуется. Если бы ты знал, какие у него фантазии! И сколько! Он способен говорить часами. Рассказывает, будто к "ней" приходит дьявол и засаживает ей сзади, а потом предается другим извращениям. Что к ней приставала матушка-настоятельница, и она не смогла ей отказать. В общем, все в этом роде. Но иногда с такими подробностями, что можно рот раскрыть от удивления. А две недели назад дон Стефано в конце исповеди потребовал, чтобы я наложила на него епитимию. Я понятия не имела, что бы такое ему придумать в качестве искупления грехов. Ну, думаю, цирк, значит, цирк, и выпалила первое, что пришло мне в голову: читай, говорю, дочь моя, "Отче наш" пятьдесят раз перед сном, и еще десять ударов плеткой из ослиного хвоста!
И что ты думаешь: в следующую пятницу дон Стефано после обычной исповеди достает из чемоданчика плетку из ослиного хвоста, попону и ослиные уши на тесемочке! Надевает себе на спину попону, на голову уши, потом приказывает мне взять в руки плетку и сесть на него верхом. Я так и сделала, а он заголил зад и велел мне стегать его ослиной плеткой. Я принялась охаживать дона Стефано по заднице, а он возил меня на коленках по комнате, кричал, что он теперь Валаамова ослица, и бормотал "Отче наш". Ушел ну очень довольный. Плетку и уши он потом оставил у меня в комнате, но мне пришлось их выбросить, а то они сильно воняли.
Самыми заметными завсегдатаями в "Пансионе" были двое.
Барону Джаннетто Никотра ди Монсеррато было в ту пору лет сорок. Денег у него имелось без счету, кроме того, он владел землями, домами и поместьями в Палермо и Вигате. Все это он получил в качестве приданого, женившись на Агатине, дочери богатого коммерсанта, который таким образом приобрел своей дочери дворянский титул. Хотя Агатина была страшнее смерти, барон не раскаивался, потому что был великий бабник и деньги ему были всегда нужны. На военную службу барон не попал по причине хромоты, которую получил, упав с лошади в пятнадцатилетием возрасте. Он прибыл в Вигату в связи с продажей земельного участка, помучился дня три без женщины и отправился в "Пансион Евы". Барона немедленно обслужили в одном из роскошных номеров.
Так он познакомился с Сирией. Назавтра барон пришел снова. И с того момента занимался исключительно ею. Никотра ди Монсеррато приезжал на своей спортивной машине, одной из тех немногих, что еще ездили, поскольку бензин был в дефиците, но не для барона. Поначалу он оплачивал получасовой тариф, но потом перешел на договорные цены.
Сирия, девушка добродушная и веселая, теперь ходила молчаливая, рассеянная, в плену каких-то своих мыслей.
- Сирия, ты случайно не влюбилась в барона?
- Ненэ, давай сменим тему, хорошо?
- А может, он в тебя влюбился?
- Я сказала, давай сменим тему.
В ночь с третье на четвертое июня случилась самая ужасная из всех бомбежек. Загородный дом барона был разрушен до основания. Наверное, в него попала какая-то особенная бомба, поскольку на месте здания осталась только гора пыли с разбросанными там и сям деревяшками, очевидно, кусками мебели. Прибывшая на место спасательная команда принялась раскапывать обломки и нашла руку с шикарным перстнем на пальце, а также ногу и еще нечто, что когда-то было мужской головой. Это все, что осталось от барона Джаннетто Никотра ди Монсеррато. Спортивный автомобиль исчез, возможно, его кто-то угнал до прибытия спасателей. В Вигату на несколько дней прибыл шурин барона, чтобы собрать прах и отвезти в Палермо для похорон.
При известии об этой смерти Сирия упала в обморок, а потом забилась, как в падучей, так что пришлось вызывать медика, чтобы сделать ей успокоительный укол. Мадам Флора освободила ее на субботу и воскресенье от работы. Оба дня Сирия проплакала, запершись в своей комнате. В понедельник утром ее опять навестил врач. Сирия вышла немного успокоившаяся и попросила у мадам разрешения сходить на место гибели барона, обещая непременно вернуться к завтраку. Мадам принялась было ее отговаривать, но Сирия настаивала. Она попрощалась и ушла. Ни к завтраку, ни к обеду Сирия не вернулась. Обеспокоенная Мадам попросила Джаколино сходить к разбомбленному дому несчастного Джаннетто Никотра и посмотреть, не плачет ли все еще там Сирия. Джаколино вернулся, сказав, что никого он там не видел. Мадам ждала до семи вечера, а потом решила идти к карабинерам и заявить о пропаже.
В тот вечер ужин с Чиччо, Ненэ и Джаколино скорее напоминал поминки. Никто не шутил, не смеялся, все мысли были о пропавшей Сирии.
- Надеюсь, она не совершит глупости, - вздохнула Кармен, высказав то, о чем все думали, но не решались произнести вслух.
Никаких известий о Сирии больше не поступало. Ее так и не нашли - ни живую, ни мертвую. В комнате остались ее вещи, всякая ерунда, которую носят в дамских сумочках, несколько лир, паспорт, две фотографии - папа и мама - и носовой платок. Мадам Флора написала письмо семье, но ответа так и не получила. Должно быть, письмо не дошло.