Порта быстро включает заднюю скорость, но гусеницы буксуют. Пытается раскачать танк и выехать, но мы завязли. У Малыша на лице длинная царапина от угла ящика с боеприпасами. Держа в руках снаряд, он повалился вперед на Хайде, зажатого между приемником и пулеметом радиста. Хайде кричит, что у него оторвана рука. Потом оказывается, что он сломал палец. Досадно, что это не рана. Сломанного пальца недостаточно, чтобы несколько дней не участвовать в боевых действиях.
У Старика застряла рука под показателем давления масла. Я перелетел через Порту, рычаг переключения скоростей уперся мне в пах. Я схожу с ума от боли, но в госпиталь меня не отправят.
У Барселоны уходит почти пятнадцать минут на то, чтобы вытащить нас. Обер-лейтенант Мозер громко бранится. Он уверен, что мы это сделали нарочно.
- Еще одна такая выходка, и все пойдут под трибунал! - ярится он.
- Мать, должно быть, злилась, когда рожала его, - презрительно бормочет Порта. - Орет так, будто хочет изрыгнуть легкие!
Мы занимаем позицию возле сгоревшего госпиталя. Никто толком не знает, что происходит. Двадцать два танка роты вытянулись в длинный ряд. Пушки выжидающе и угрожающе смотрят вперед. Мы слышим, как восьмая рота занимает позицию на другом берегу реки. Остальные роты батальона стоят наготове возле сахарного завода.
Наступает утро с густым туманом" Это самое худшее в расположении вблизи от воды. Утром и ночью ты окутан непроглядной пеленой. Пушки молчат. Слышны только пулеметные очереди на другом берегу. Никто не имеет понятия, где пехота. Мы даже не знаем, прорвалась ли она через позиции противника. Нас охватывает пугающее ощущение, что мы совершенно одни на громадных просторах России. Туман постепенно расходится, становится светлее. Дома и деревья видны темными силуэтами.
Мотопехота подходит колонной по одному, приближается к домам и группируется возле танков. Наши пушки и пулеметы с грохотом открывают огонь. Земля содрогается от рева канонады, из стволов вылетают длинные языки дульного пламени. Над местностью сплошным потоком летят трассирующие снаряды.
Пехотинцы продвигаются вперед короткими перебежками. Мы ведем над их головами точно рассчитанный прикрывающий огонь. Наступать, когда над тобой с воем пролетают снаряды, - не шутка. Случись недолет, и пехотинцам конец, а это не исключено, если артиллерист не знает своего дела. То, что потом его отдадут под трибунал, утешение слабое.
Далеко впереди от нас бегут солдаты в форме цвета хаки. Исчезают в тумане. Больше сотни танков ведут огонь из пушек по рядам противника. Дезорганизованные, перепуганные русские отходят на приготовленные позиции. Мы вытянулись в ряды, будто на учебных стрельбах. Только мишени здесь живые. Люки у нас беззаботно оставлены открытыми, но вдруг артиллерия противника открывает ураганный огонь по нашей пехоте. Пехотинцы разбегаются и окапываются. Снаряды падают сверху. Трупы вновь и вновь подбрасывает в воздух. Раскаленные докрасна осколки причиняют жуткие раны. Из окопов раздаются вопли и стоны.
Нас ждет еще одна неожиданность. На позицию выдвигается длинный ряд противотанковых орудий русских. Они быстро пристреливаются, и через несколько минут начинается ожесточенная артиллерийская дуэль. Первые два противотанковых орудия уничтожены, но расчеты остальных знают свое дело. Один из танков восьмой роты взрывается.
Барселона сообщает о попадании в башню. Пушка его вышла из строя, и ему нужно ехать в ремонтную мастерскую.
Спустя секунду нам в лобовую броню попадает снаряд. Взрыв такой громкий, что мы все глохнем на несколько минут. Маслопровод лопается и заливает кабину горячим маслом. Если б мы не укрепили лобовую броню секциями гусениц, снаряд пробил бы ее и разнес нас на куски. Прошел бы через Порту и угодил в стеллаж с боеприпасами позади меня.
Вскоре после этого Легионер сообщает о попаданиях в нижнюю часть танка и повреждении пушки. Ему тоже нужно ехать в ремонтную мастерскую. Три танка из четвертого отделения охвачены огнем. Они взрываются до того, как экипажи успевают выбраться.
Еще один снаряд попадает нам в коробку передач, и мы уже не можем маневрировать. Это худшее из того, что может случиться с танком. Если он теряет подвижность, то превращается в легкую мишень для противотанковых орудий.
Порта медленно отводит танк в укрытие за холмом. Мы принимаемся за ремонт коробки передач. Спешим и обливаемся потом. Нам нужно еще заменить три звена в гусеницах - тяжелая работа. На наше счастье подъезжает ремонтный грузовик со специальными инструментами и краном, дела идут быстрее. Через полчаса мы снова на позиции, помогаем обстреливать русские противотанковые батареи. Но вскоре семь наших танков превращаются в обломки.
От опушки леса ползут строем серые жуки. Нам сперва кажется, что это противотанковые самоходки. Мы понимаем, что ошиблись, когда третье отделение разворачивается навстречу им. Это гораздо более опасный противник. Пять Т-34 и десять Т-60. В восьмистах метрах от нас передние Т-60 вспыхивают синим пламенем. От них, словно из заводских труб, поднимается к небу черный, маслянистый дым.
Мы изо всех сил вертимся, чтобы избежать метких снарядов Т-34. Этот танк опаснее всех остальных; лучшее оружие Красной армии. Три наших T-IV охвачены пламенем. Другие удаляются с серьезными повреждениями. Один Т-III поразили два снаряда одновременно. На помощь нам приходит батарея 88-миллиметровых зениток. Через несколько минут танки противника уничтожены. Эти тяжелые зенитные орудия - замечательное противотанковое оружие. Новые снаряды, которыми они стреляют, обладают большой пробивной способностью.
Двадцать седьмой танковый полк атакует всеми силами, и вскоре противотанковые орудия противника уничтожены. Танки катят по ним.
Нашу машину приходится отправлять в полевую ремонтную мастерскую. Башню заклинило, и ее приходится снимать для установки новых колец. Катки с одной стороны требуют полной замены.
- Атакуйте, атакуйте! - постоянно поступает команда из штаба дивизии. - Противник ни в коем случае не должен получить возможности перегруппироваться. Не давайте ему передышки.
Мы едва не валимся от усталости; по всему телу у ребят пошла нервозная сыпь; мы шатаемся, как пьяные; когда к нам обращаются, отвечаем злобно.
Каждый город, который мы оставляем позади, представляет собой дымящиеся развалины; по обеим сторонам дороги видны бесчисленные подбитые танки и груды тел. Тощие собаки едят плоть мертвецов, куры ссорятся из-за внутренностей. Мы стреляем по ним. Ничего больше.
Телефонные столбы валятся. Провода запутываются в наших гусеницах. Дома сравниваются с землей, разбегающиеся жители превращаются под танками в месиво.
"С дороги, мужики, освободители несут вам новую эру! Вы должны стать немцами! Это большое преимущество! Во всяком случае, так говорят в Берлине!"
Пехотинцы бегут, тяжело дыша, рядом с танками, гусеницы обдают их грязью. Над землей проносятся очереди трассирующих пуль. Зажигательные снаряды превращают узлы сопротивления противника в моря пламени.
Мы ненадолго останавливаемся, меняем масло, очищаем вентиляторы и фильтры, подтягиваем гусеницы. Времени поспать нет. Едва кончаем с работами, из динамиков раздается команда: "Танки, вперед!"
Через несколько сот метров нас атакует туча штурмовиков. Первая рота полностью уничтожена за несколько минут. Все танки горят. Пехотинцы бронетанковых войск в панике бегут, когда с клеверных полей поднимается атакующая цепь русских солдат.
- Ура Сталину, ура Сталину!
Молодые солдаты войск НКВД с зелеными околышами на фуражках, политические фанатики, бегут, выставив вперед штыки.
- В трехстах метрах впереди прямо по фронту стрелковая цепь противника! - раздается из динамика. - Огонь бризантными снарядами и из всех пулеметов!
Гремят двести пулеметов и сотня орудий. Все шестнадцать рот полка растянулись в линию. Первый ряд одетых в хаки солдат падает, но их место занимают другие, словно вставая из земли, строятся в боевой порядок и идут вперед.
Артиллерия позади нас пристреливается. Атакующие исчезают среди огня и свистящей стали. Кажется, горит даже небо. Под гусеницами гибнет все живое. Кое-кто из солдат противника ныряет в окопы. Когда мы замечаем их, то останавливаемся над окопом и ездим взад-вперед, пока кричащий в окопе солдат не оказывается раздавлен. Этот недолгий, кровавый бой не будет даже упомянут в ежедневной сводке, он очень незначителен, хотя стоил жизни нескольким тысячам людей. Нет, простите, не людей, всего-навсего солдат. Они не имеют отношения к человечеству.
Теперь мы движемся прямо на северо-восток и оказываемся на шоссе Смоленск - Москва. Прямое, как струна, оно идет по лесам и болотам, через реки, плавно огибая небольшие городки. Мы догоняем бесконечную колонну пехотинцев и артиллерии на конной тяге. Моторизованные части уже впереди; это видно по подбитым машинам, валяющимся по обеим сторонам дороги. Мы проезжаем место, где одним ударом был уничтожен целый полк.
- Фугасные мины, - спокойно говорит Старик.
Эти убийственные штуки, выпускаемые из тяжелых минометов, буквально вырывают легкие у своих жертв. Полк лежит в полном порядке. Ротами и взводами. Они словно бы получили приказ: "Пасть мертвыми!"
В лесу осталось стоять одно дерево с оголенными ветвями. На него забросило дохлую лошадь.
- Надеюсь, эта война скоро кончится, - говорит Барселона. - Если она затянется, конца не будет изобретениям такого адского оружия.
- Она может затянуться настолько, что станет нечем стрелять, и придется сражаться дубинами, - высказывает догадку Малыш. - Хорошо, что я не слабак.
Вялый, сумрачный туман опускается на все толстым саваном, напоминая нам о смерти. Пехотинцы идут по шоссе колонной по одному. Они спят на ходу. У старых солдат это хорошо получается. Туман тянется с болот, он очень густой. Видимость от силы метр. Разглядеть можно лишь торсы идущих солдат. Там, где шоссе понижается, они исчезают полностью и внезапно вновь появляются на подъеме. Мы едем с открытыми люками. Водители ничего не видят, их приходится направлять по радио. Для наступающей армии нет ничего хуже тумана. Мы постоянно ожидаем встречи с противником. Русские могут атаковать и прикончить нас перочинными ножами раньше, чем мы обнаружим их появление.
Перед нами сталкиваются три танка. Один валится на бок, и тут же раздается крик:
- Вредительство! Трибунал!
Смятение распространяется далеко вглубь.
Упавший танк раздавил двух солдат. Едущий навстречу нам грузовик люфтваффе тормозит, его заносит юзом; и он сметает с шоссе целую роту. Пехотный офицер и лейтенант люфтваффе ожесточенно ссорятся.
- Вы поплатитесь за это головой! - истерически кричит летчик. - Терпеть этого люфтваффе больше не будет. Армия уже давно чернит нашу репутацию. Радиста ко мне! - кричит он своим людям, понуро стоящим у поврежденного грузовика. - Свяжись с начальником штаба рейхсмаршала.
- Герр лейтенант, передатчик вышел из строя, - шепелявит довольным тоном обер-ефрейтор.
- Диверсия! - кричит лейтенант в туман.
- Так точно, диверсия! - подтверждает обер-ефрейтор с полнейшим равнодушием.
- Приказываю тебе связаться с рейхсмаршалом! - вопит прерывающимся голосом лейтенант. - Если твоя аппаратура повреждена, кричи! Или марш в Берлин! Мой приказ должен быть выполнен!
- Слушаюсь, - спокойно отвечает радист. Молодцевато поворачивается на каблуках и идет на запад. Возле нашего танка он останавливается. Порта расслабленно лежит на одной из гусениц, ест кусок зельца. Он следует девизу Черчилля: "Не стой, если можешь сидеть! Не сиди, если можешь лежать!"
- Кореш, знаешь дорогу до Берлина?
- Ну дык, - отвечает Порта, откусывая большой кусок. - Обер-ефрейтор держит путь в Берлин?
- Твои родители наверняка были гадателями, - усмехается обер-ефрейтор люфтваффе.
- Это займет много времени, если собираешься идти пешком, - улыбается Порта. - Едем с нами в Москву. До нее полтораста километров. Возможно, удастся позвонить оттуда по телефону!
- Предложение разумное, - отвечает обер-ефрейтор люфтваффе, - но командир приказал мне идти в Берлин, сказать рейхсмаршалу, что он хочет с ним поговорить.
- Что ж, тогда надо идти, - решает Порта. - Приказ есть приказ. Мы, немцы, усваиваем это с колыбели. Ступай прямо по шоссе, дойдешь до Смоленска. Потом, следуя указателям, иди в Минск, только не оставайся на ночь в Барани. Эти свиньи напустят на тебя власти, и ты потеряешь не меньше двух дней. У военных мозги думают медленно. Когда дойдешь до Минска, ищи фонтан "Писающая дама". Там все знают, где он находится. Напротив статуи есть кабаре "Улыбка Людмилы". Познакомься с Александрой, его владелицей. Она снабдит тебя водкой. Переночевать можно у торговца мукой Ивана Домаслика, эмигранта-чеха, он живет на Ромашковой улице, девять. Непременно осмотри Минск, пока будешь там. Это исторически любопытный город, на протяжении веков там было разбито много разных армий. Только береги носки! Живущие там обормоты считают своим долгом красть у чужаков. Не создавай впечатления, что у тебя что-то есть. Пусть думают, что ты гол как сокол. Иначе тебя наверняка выдадут ищейкам или партизанам. Тем, кто больше заплатит. От пятидесяти до ста марок. Думаю, за обер-ефрейтора люфтваффе партизаны дадут самую высокую цену. Армейцы вроде нас стоят всего пятьдесят. Эсэсовцев они не берут. С ними одни неприятности.
- Ты это всерьез, что мы, авиаторы, стоим так много? - спрашивает с притворной гордостью обер-ефрейтор.
- Конечно, - усмехается Порта с куском зельца во рту. - Вы большая редкость на войне. Мы видим вас только, когда выдают продовольствие или награды.
- Знаю, - честно признается обер-ефрейтор.
- Когда Минск тебе надоест, - продолжает Порта, - можешь выбрать одну из трех дорог. Путь через Брест-Литовск самый короткий, но сам я бы им не воспользовался. Непременно попадешь в беду. Лучше незаметно пройти через Броховиц возле Лемберга. Если б мы взяли Харьков, ты мог бы пойти этой дорогой и продолжать дальше путь по берегу Черного моря через Болгарию и Румынию. Может, доплыл бы по Дунаю на одном из судов прямо до Вены. Оттуда идет шоссе до Берлина - через Мюнхен и Плон. Вдоль дороги много превосходных мест для отдыха. Можно отправиться на север, вдоль Балтики, но тогда придется идти через Ревель, где евреи и эсэсовцы беспокоят друг друга. Я бы не советовал выбирать этот маршрут. Как служаку люфтваффе, тебя сочтут нежеланным и те, и другие. И прикончат. Ни евреи, ни эсэсовцы не питают симпатий к вашему рейхсмаршалу.
- В опасном мире мы живем, - обеспокоенно говорит обер-ефрейтор люфтваффе.
- Ты совершенно прав, - отвечает Порта. - Взять к примеру старого герра Нибельшпанга, который торговал в Моабите использованными бутылками. Однажды ему пришлось поехать в Билефельд в связи со смертью тетушки и письмом от ее адвоката. В письме говорилось:
"Уважаемый герр Нибельшпанг!
Ваша тетя, фрау Леопольдина Шлюкебир, покончила счеты с жизнью, обвязав шею бельевой веревкой соседки и потом шагнув с синего кухонного стула.
Как единственный ее наследник, вы должны немедленно сообщить мне, примете или нет наследство с долгами покойной. В этой связи могу сообщить вам, что соседка потребовала замены бельевой веревки".
- Урра! - закричал торговец бутылками из Моабита с нескрываемой радостью по поводу смерти старухи от петли. Он думал только о наследстве, пока его друг Фупперман, который был "седьмым номером" в аристократическом районе города, не обратил его внимания на безобидное словечко "долги".
- Да, но она была славной старухой, тихо жила себе за задернутыми шторами, - объяснил счастливый наследник.
- Вот-вот, - усмехнулся "седьмой номер". - За задернутыми шторами. Спрашивается, зачем она их задергивала? Чтобы приличные люди снаружи не видели, что она делает внутри! Я нисколько не удивлюсь, если окажется, что твоя славная тетушка была горькой пьяницей. Ты не поверишь, какие неприятные вещи обнаруживаются после внезапных смертей вроде этой.
Но герр Нибельшпанг не внял мудрым словам "седьмого номера". Он сел на поезд в Берлине, сделал пересадку в Касселе и приехал в Билефельд темной ночью, во время сильнейшего снегопада. Была среда, а ему нужно было вернуться в Берлин в пятницу, чтобы принять ожидавшийся из Лейпцига груз бутылок. Поэтому он поспешил к адвокату, не думая о позднем времени, и позвонил в дверь. На ней была табличка: "Позвоните и ждите! Когда раздастся гудок, открывайте дверь!" Но гудка не раздалось. Вместо него из-за двери послышался хриплый раздраженный голос:
- Что за треклятый идиот звонит в эту треклятую дверь в это время треклятой ночи?
- Герр Нибельшпанг из Берлина, - правдиво ответил торговец бутылками. - Я приехал принять наследство с долгами моей покойной тети Леопольдины Шлюкебир.
- Убирайся к чертовой матери вслед за своей треклятой тетей! - прорычал голос с истинно немецкой любезностью.
Герр Нибельшпанг поспешно ушел и просидел до утра на скамье в парке, принадлежащем обители Сестер Господних. Он думал, что после смерти тети Леопольдины святое место будет наиболее подходящим.
Днем он, окоченевший от холода, пришел в контору адвоката и подписал заявление о том, что принимает наследство и долги тети. После этого ему объяснили, что все его наследство состоит из больших долгов. Он был разорен, и у него оставался только один выбор: армия, последнее прибежище злополучных неудачников. Он вступил в Сорок шестой пехотный полк в Ноймюнстере и отправился в чине унтер-фельдфебеля с этой превосходной частью во Францию. Господь хранил его. В первый же день он получил честную рану. Немецкая артиллерия стреляла с недолетом, уничтожила злосчастный Сорок шестой полк, и поскольку уцелело всего несколько человек, которым можно было дать Железные кресты, присланные из Десятого армейского корпуса, унтер-фельдфебель Нибельшпанг получил награду Когда он выписался из госпиталя, его отправили в Девятый армейский корпус связным. Вот тут-то и начались его беды.