Нибельшпангу дали мотоцикл БМВ с задней скоростью, горизонтальными клапанами, и он стал разъезжать с жизненно важными донесениями. Это было хорошо летом, но потом пришла зима со снегом, льдом и скользкими дорогами. Однажды унтер-фельдфебеля отправили с секретным заданием в Берлин. Ему дали красивый черный портфель с изображениями орлов, чтобы никто не сомневался в секретности его миссии. Но очень скоро он и его портфель привлекли внимание людей в черных костюмах. Добрые друзья советовали Нибельшпангу ехать через Штутгарт. У людей там в голове только машины "мерседес". Но этот dummkopf на свое несчастье решил ехать через Гамбург. В Бремене шупо арестовали его на контрольно-пропускном пункте. Им потребовалось четыре дня, дабы выяснить, что им нужно правительственное разрешение на осмотр его портфеля. Вместо разрешения полицейские получили строгий приказ освободить связного с портфелем, и мой злополучный друг снова с треском понесся на мотоцикле с задней скоростью и горизонтальными клапанами по своей Via Dolorosa.
В Гамбурге он наткнулся на эсэсовскую дорожную заставу. То были мрачные типы из полка "Der Führer". Со "Дня пробуждения" в тридцать третьем году они считали Гамбург своей личной собственностью и поволокли Нибельшпанга в Лангехорнские казармы. Там его продержали всего три дня, и все это время эсэсовцы использовали его зад в качестве футбольного мяча.
Нибельшпанг, не медля, продолжил свое путешествие. В Траве на Любекском шоссе его избили полицейские безопасности за то, что тот недостаточно высоко вскинул руку в нацистском приветствии. Какими-то загадочными, запутанными объездными дорогами он наконец выехал на шоссе, ведущее в Халле, где появляться ему было совершенно незачем. Там он встретил бездомную проститутку и подвез ее. Она бежала от полицейских из отдела нравов, щипавших ее за изящный задик. Ему лучше было бы подумать о себе и бросить проститутку из Халле на милость этих греховодников. Перед самым Вильманштадтом, где высится Висельный холм, стояли местные полицейские, ожидая чьего-нибудь появления. "Halten sie sofort, oder ich schiesse!" - закричал унтер-вахмистр, которого супруга держала под каблуком. Это был неприятный тип, которому французы отстрелили одно яйцо в битве на Сомме в шестнадцатом году. Нужно сказать, что звали этого унтер-вахмистра Мюллер-второй, потому что в участке был еще один унтер-вахмистр по фамилии Мюллер.
- Ты шпион! - заорал Мюллер-второй таким голосом, что с находящегося поблизости древнего Висельного дуба взлетели вороны и полетели в сторону Польши, возбужденно каркая, словно отрицая это обвинение. - Все, что ты скажешь, будет использовано против тебя! От тебя не требуется делать заявления, но я советовал бы признаться сразу, предатель, schweinhund! Ты не знаешь меня и пожалеешь, что мы встретились. Я унтер-вахмистр Герберт Карл Мюллер-второй из седьмого полицейского участка Халле. В свое время ловил еще не таких преступников, как ты: двух убийц, четверых воров, трех растратчиков и одного предателя. Все они лишились головы! - добавил он с обаятельной полицейской улыбкой.
- Герр унтер… - начал было мой друг.
- Молчать, пока тебе не велят говорить! - заорал унтер-вахмистр Мюллер-второй. - В Халле мы поддерживаем порядок. Имей это в виду. У тебя есть право отказаться сделать заявление, но лучше не пытайся воспользоваться этим правом, иначе пожалеешь, что родился на свет. Мы сделаем из тебя фарш и приготовим из него субботний ужин. Значит, признаешься, что ты советский шпион? Твоя гнусная рожа выдает тебя. Ты намерен причинить вред отечеству. Ты враг народа. Полицейские из седьмого участка, бейте этого негодяя!
Полицейские вытащили дубинки, и мой друг пребывал в блаженном бессознательном состоянии, когда его волокли в седьмой участок. Жандармский ротмистр Зауэрфлейш приехал в город и устроил Мюллеру-второму разнос после приятного разговора со штабом Третьего управления в Берлине.
После этого унтер-вахмистр Мюллер-второй и мой друг отправились в пивную "Продажный полицейский" на углу Эрикаштрассе и Германштрассе спокойно попить пива. На обратном пути они блаженно пели:
Господи, дай мне войти
В небесного рая врата.
Господи Боже, прости,
Если я уже опоздал!
- Наше общество построено на наших ошибках, - икая, произнес унтер-вахмистр Мюллер-второй перед тем, как они уснули, крепко обнявшись.
- Зачем ты все это мне рассказываешь? - спокойно спрашивает обер-ефрейтор из люфтваффе.
- Чтобы подготовить тебя к пути в Берлин. Тебе придется пройти жуткие испытания в путешествии по нашему трехмерному национал-социалистическому государству.
- Протестую! - негодующе кричит Юлиус. - Это государственная измена, враждебная пропаганда!
- Что это еще за чучело? - удивленно спрашивает обер-ефрейтор из люфтваффе.
- В каждом хорошем цирке есть клоун, - улыбается Порта. - А у нас в пятой роте есть унтер-офицер Юлиус Хайде.
- Каких только помешанных типов не встретишь в армии, - вяло вздыхает обер-ефрейтор. - Кстати, добрался твой друг со своим срочным донесением до Берлина?
- Да, в конце концов добрался, - продолжает Порта, - но когда адъютант начальника штаба взглянул на дату, на лице его появилось странное выражение. Прибудь донесение вовремя, оно могло бы изменить историю мира. Моего друга арестовали и посадили в Гросс-Лихтерфельде. Видел бы ты перечень обвинений, которые ему предъявили! Мой друг понял, насколько проще и спокойнее торговать использованными бутылками, чем служить связным для немецкого генерального штаба. Военный прокурор тешился им три или четыре недели. Пришел плотник и снял с него мерку для гроба. Потом Девятый армейский корпус потребовал отправить его в Страсбург. Он долгое время числился у полиции вермахта в дезертирах, а тут, к их удивлению, оказался в тюрьме по решению Третьего управления Генерального штаба. Это им показалось несколько огорчительным. В Лейпциге мой друг встретил герра Люске, тот владел там подпольной бойней и пригласил его пообедать "нелегальной свининой с кислой капустой" и запить ее пивом. Когда они сидели за столом…
- Почему ты все еще здесь? - раздается гневный крик. - Я же приказал тебе отправляться к рейхсмаршалу! Ложись! Отжаться двадцать раз.
С невероятной медлительностью и полнейшим безразличием обер-ефрейтор опускается перед своим офицером и начинает отжиматься.
- Не сгибай так сильно руки в локтях, - шепчет Порта. - Будет легче.
- Встать, обер-ефрейтор, - хрипло кричит лейтенант, внезапно поняв, что лишь превращает себя в посмешище.
Обер-ефрейтор лежит несколько секунд, притворяясь, что потерял сознание. Это действует почти всегда. Отжимания в прусской армии запрещены. За годы они стали причиной разрывов множества кровеносных сосудов, и если подобная история дойдет до трибунала, то может иметь неприятные последствия.
- Твой офицер хочет, чтобы ты встал по стойке "смирно", - говорит с набитым зельцем ртом Порта.
Лейтенант, не подумав, подходит к нему.
- Ты! Обер-ефрейтор! Молчать! Разве не видишь, что обращаешься к офицеру люфтваффе?
- Никак нет. Сейчас я ничего не вижу. У меня закрыты глаза. По приказу моего командира полка, оберста Хинки. Армейские наставления запрещают раздражать механика-водителя танка или поручать ему непроизводительную работу. Как только танк останавливается, механик-водитель должен отдыхать!
Офицер издает какие-то странные звуки, вращает глазами, цвет его лица меняется.
Порта смотрит на него с любовным выражением. Словно на только что вернувшегося любимого блудного брата.
- Прошу разрешения задать лейтенанту вопрос. Знает ли лейтенант герра военного прокурора Плацека из Винер-Нойштадта?
Офицер люфтваффе в изумлении смотрит на Порту.
- Военный прокурор Плацек был душой гарнизонной тюрьмы, - продолжает Порта с дружелюбной улыбкой. - Каждого вновь прибывшего он встречал такой вот замечательной речью: "Сознавайся, преступник, и тебе здесь будет хорошо. Откажешься - Бог и церковь в ужасе отвернутся от тебя. Почему ты здесь, меня нисколько не интересует. Я хочу знать, что ты делал до того, как власти тебя разоблачили. Расскажи мне об убийстве в доме номер двадцать семь по Кертнерштрассе! Тогда обретешь во мне верного друга, который будет помощником тебе на суде".
Большей частью заключенные отказывались признаваться, но иногда герру Плацеку попадались разумные люди. Например, оружейный мастер Кляйнхаммер, которому признания доставляли большое наслаждение. Он признался не только в убийстве на Кертнерштрассе, но и в бессчетных других нераскрытых убийствах по всей Центральной Европе. Военный прокурор и оружейный мастер несколько месяцев наслаждались обществом друг друга. Но когда трибунал начал подсчитывать, оказалось, что герр Кляйнхаммер должен был совершать по убийству ежедневно, начиная с трехлетнего возраста. Это не было большой проблемой для юристов и судебных психиатров. Но в довершение всего защитник доказал, что оружейный мастер Кляйнхаммер никогда не покидал Тироля. Он родился в Инсбруке, ходил в школу в Инсбруке и был официально зачислен в Шестой артиллерийский полк в Инсбруке. Ближе всего он был к иностранному государству, когда нес пограничную службу на перевале Бреннер. Когда трибунал оправдал этого массового убийцу, о котором говорили много месяцев, сделав ему лишь предупреждение, поднялся большой шум.
Защитник получил большой разнос за оскорбление, нанесенное армии тем, что спас своего клиента. Его отправили в Зальцбург, где им занялся другой трибунал. Председателя трибунала перевели в Клагенфурт, где его в тридцать девятом году пырнул ножом парень из Триеста. Обыкновенное убийство ради ограбления для виду превратили в политическое. Черноглазого убийцу повесили в отместку за что-то другое - не помню, за что именно, но, кажется, это имело какое-то отношение к герру Джодонни с одного из островов, где производят стекло.
- Хватит, хватит, обер-ефрейтор, - кричит лейтенант в отчаянии и начинает жутко тараторить.
- Приказываю тебе отправляться в Берлин, - пищит он напоследок.
- Очень жаль, но, боюсь, это невозможно, - терпеливо улыбается Порта. - Мне больше всего хотелось бы оказаться в Берлине. Знаете "Сидящего медведя" в Бернаунергассе? Там есть панельная проститутка, Тощая Лили, маршрут у нее между "Цыганским погребком" и "Медведем". Зимой ее можно увидеть разыгрывающей знатную даму в турецкой кофейне, где изящно держат чашечки двумя пальцами. С ней случилось то же самое, что с герром Пампелем, который разбавлял водой пиво…
Но офицер больше не может выносить этого и, слабо всхлипывая, бежит к своему опрокинувшемуся грузовику.
Его преследует голос Порты:
- Этот герр Пампель угодил в когти военного прокурора Либе в Зеннелагере. Его расстреляли за казармами танкистов в Падерборне. Знаете, он плакал, когда его расстреливали.
- Вот так всегда, - обращается Порта к столпившимся вокруг танка солдатам, - они появляются напыщенными, самоуверенными, горделивыми, а мы отправляем их обратно понурыми, тихими. Будь я офицером, ни за что бы не связывался с обер-ефрейторами. Вел бы без них свою войну!
- И проиграл бы ее, - усмехается Барселона.
- Я бы в любом случае ее проиграл, - отвечает Порта, - но если б держался в стороне от обер-ефрейторов, то не стал бы при этом посмешищем.
Он медленно снимает рукавицу и смотрит на правую руку, словно с трудом ее узнавая.
- Господи Боже, - говорит он с напускным удивлением, - вот вы, мои красавчики! - Нежно поглаживает пальцы. - Выросли с тех пор, как я видел вас последний раз, чертенята!
К нашему танку медленно идет гауптфельдфебель Эдель. На чисто гауптфельдфебельский манер упирает кулаки в бока. Останавливается у танка и бросает на Порту убийственный взгляд.
Лежащий Порта вытягивается в струнку.
- Герр гауптфельдфебель, обер-ефрейтор Порта докладывает, что выполняет указания командира полка: отдыхать при любой возможности.
- Порта, - злобно рычит Эдель сквозь тонкие, бледные губы. - Ты окончишь свои дни, болтаясь на крепкой вермахтовской веревке. Я буду лжецом, если скажу, что не буду рад увидеть тебя в петле. Самое разумное, что ты можешь сделать, - это незамедлительно встретить геройскую смерть. Ты - позорное пятно на великом немецком вермахте. Если фюрер когда-нибудь узнает, что ты член его вооруженных сил, он тут же подаст в отставку и уедет домой в Австрию.
- Дозволит мне герр гауптфельдфебель отправить открытку?
Гауптфельдфебель Эдель поворачивается и демонстративно уходит. По горькому опыту он знает, что вступать в дискуссии с Портой неразумно. Порта поворачивается к солдатам, обступившим большим кругом танк, и говорит им о новых временах и счастье, которое приходит к тем, кто бодр духом. Он продолжает вести речь о кровных узах, тепле и сиянии солнца и заканчивает звенящим "Аминь!" и "Ура великим этого мира!"
Тут появляются полевые жандармы, но не успевают они подойти к нашему T-IV, как вокруг начинают падать русские мины, и поступает приказ двигаться. Порта с улыбкой во все лицо скрывается в люке. Двигатель громко ревет. Скрипят гусеницы. Танк делает реверанс перед войной, которая снова стучится к нам в дверь.
Я часто испытываю острую горечь, думая о немецком народе; как достоен каждый отдельный человек - и как жалка нация в целом!
Иоганн Вольфганг фон Гёте
Замполит Маланьин шел по палате полевого госпиталя, срывал бинты с ран и, невзирая на протесты медперсонала, гнал солдат-пациентов вниз, в зал собраний, где были сложены обмундирование и снаряжение.
- Проклятые симулянты! - орал он. - Вы заслуживаете расстрела, все до единого. Но я не жестокий человек, я оставляю это фашистам. Расстреляю для примера только самых худших!
Замполит быстро выбрал десять молоденьких солдат с большими, пропитанными кровью повязками.
- Мерзавцы, преспокойно лежите себе на койках в то время, когда каждый второй советский гражданин сражается за нашу Родину и товарища Сталина!
- Товарищ майор, я ранен, - сказал солдат Андрей Рутин, которому только что исполнилось восемнадцать.
- Голова на плечах у тебя есть, так ведь? - зарычал замполит. - Руки и ноги есть?
- Да, - ответил Андрей, - но у меня ранение в легкое.
-Дыши другим!
Замполит повернулся к полковнику.
- Эти десятеро приговорены к смерти.
Он подтянул ремень, поправил фуражку и заплевал окурок сигареты.
- Не медлите! Расстреляйте их на перекрестке! Пусть это увидят как можно больше людей!
- Слушаюсь, - ответил полковник. - Расстреляю, как только рассветет.
- Отлично! - усмехнулся комиссар и вышел из госпиталя; четверо охранников-сибиряков следовали за ним по пятам.
"Все кончено, - подумал молодой солдат Андрей Рутин, отец которого был командиром полка. - Никто даже не найдет моей могилы. Меня бросят в яму, как бродячую собаку, и утопчут сверху землю, чтобы не осталось никаких следов".
Из-под вуали ночи пробивался серый свет. Их отвели к перекрестку. Всех раненых из госпиталя выстроили у стены. Многих приходилось поддерживать медсестрам. Потом вытащили первого из десяти и завязали ему глаза.
Простучали три автомата. Это повторилось десять раз. Андрей Рутин был последним. Его пришлось нести к расстрельному столбу. Он потерял сознание, когда первые двое были расстреляны. Но инструкции нужно было соблюсти. Вызвали врача, чтобы тот привел его в сознание, потам солдата привязали к столбу и завязали ему глаза.
Три часа спустя командиру полка, полковнику Куйбышеву доложили, что замполит, майор Маланьин, погиб в бою.
- Было очень похоже на самоубийство, - доверительно сказал адъютант. - Этот дьявол пошел против танка с пистолетом и был раздавлен гусеницами.
- Сукин сын! - прорычал полковник. - Из-за него я лишился половины полка. Мы отступаем. Оставаться здесь - безумие. Отступаем, - повторил он, - и быстро!
Полковник с шедшей позади него тесной колонной солдат наткнулся на отряд НКВД. Люди в фуражках с зелеными околышами открыли огонь из пулеметов и безжалостно скосили Четыреста тридцать шестой Омский стрелковый полк вместе с командиром. Уцелело всего несколько человек. Несколько дней спустя их ликвидировали выстрелами в затылок.
- Ничего, - сказал пожилой милиционер. - Они должны были понимать, что их ждет. Так бывает всегда. Я уже насмотрелся этого. В следующий раз подниму руки и сердечно поприветствую фрицев. Так безопаснее всего. Оставаться здесь - верная смерть.
ТАНКОВЫЙ БОЙ
Я надеваю ларингофон. Противотанковые орудия русских, подтянутые под покровом ночи на позицию, открывают по нам огонь. Взрывы выворачивают с корнем и подбрасывают в воздух лесные деревья. Передний танк разваливается в стремительно расширяющейся туче. От него остаются только искореженные куски стали.
Алая завеса пламени поднимается к облакам и распространяется по дороге. Русские стреляют зажигательными снарядами с доконтактным взрывателем. Лес в огне. Пламя распространяется и охватывает неубранные кукурузные поля. Укрывшиеся там солдаты моментально превращаются в живые факелы, ошалело мечущиеся туда-сюда. Мы равнодушно наблюдаем за ними в смотровые щели. Человеческие страдания нас давно уже не трогают.
Град осколков уничтожает на дороге целую роту пехотинцев. Звуки выстрелов и разрывов сливаются. Два T-IV исчезают в одном оглушительном взрыве. Обгорелые остатки тел членов экипажей беспорядочно разлетаются среди высоких елей. К небу поднимается столб черно-желтого дыма.
- Танки, вперед! - командует по радио оберст Хинка.