С немецким прощанием.
Гельмут Венцель, штурмовик СС.
P.S. Можете все поцеловать меня в задницу.
Для выразительности он нарисовал две свастики, перед своей фамилией и после нее. Некий политический философ из девятой камеры написал на потолке:
Что такое, в сущности, марксизм?
Это неарийский дедушка
Национал-социализма!
Теперь мы сидели втроем в этой приятной камере с печальными воспоминаниями и так веселились, что заключенные с трех других этажей отправили начальнику гарнизона коллективную жалобу на шум, который мы устраиваем после того, как погасят свет. Компания увеличилась и стала еще более шумной с появлением гауптфельдфебеля Путкаммера. Он возвращался домой со свадьбы, откуда его вышвырнули после того, как он трижды попытался изнасиловать невесту: раз, когда все ели мясное блюдо, раз - во время десерта и раз - в ванной. Он позвонил в дверь и громким командным голосом потребовал, чтобы его впустили. Его никто не услышал, и он постучал кончиком сабли. Гауптфельдфебель был в полной парадной форме.
Снова не получив ответа, он запустил камнем в окно, трижды выстрелил в воздух и разбил пулей светомаскировочную синюю лампочку над парадной дверью.
Мы назвали его почетным заключенным девятой камеры.
Deutschland, Deutschlarid ohne alles,
Ohne Butter, ohne Speck,
Und das bisschen Marmelade
Frisst uns die Verwaltung weg.
Наше пение отражалось эхом от конюшен на другой стороне площади, где драгуны спали вместе со своими лошадями.
- Братья, наконец мы встретились на эшафоте! - закричал фельдфебель, колотя себя в грудь.
Dulce est decipere in loco. После этого мы вышли из себя и назвались шайкой преступников, сбивших его с пути.
На четвертый день священник навестил нас, и мы, дабы угодить нашему благодетелю, согласились пройти обряд конфирмации. Это было такое торжественное событие, что солдат из транспортной роты разрыдался и захрюкал свиньей. Обряд совершался в гарнизонной церкви. Узнав об этом, командир полка вышел из себя и добавил нам по восемь дней за насмешку над церковью. Священника перевели в далекий, очень скверный приграничный городок. Перед тем как сесть в поезд, он отлучил нас от церкви.
- Клянусь Богом, я устрою вам конфирмацию, - пообещал нам оберcт. - Такую, что не обрадуетесь. Заткну в глотки ваши молитвенники и буду таскать вверх-вниз по колючей проволоке, нечестивцы!
В степи появляются плотные ряды одетых в хаки русских пехотинцев. Их тысячи и тысячи. Людская волна несется вперед по колышущейся траве. Немецкие пехотинцы в серо-зеленой форме кажутся ничтожными по сравнению с этой ордой. Русские идут вперед с примкнутыми штыками, словно бы не обращая внимания на наш сосредоточенный пулеметный огонь.
Наша пехота в панике отступает со своих позиций. Офицеры пытаются остановить ее. Немецкие пули убивают немецких солдат, но ничто не останавливает бегства обезумевшей от страха толпы. Не желающие отходить офицеры втоптаны в землю.
Мы сражаемся уже не за отечество, а за свои жизни. Взлетают красные ракеты, подающие сигнал артиллерии. Перед русскими полками вздымается огненный вал невероятной силы. По наступающим строчат сотни пулеметов.
Наша рота укрывается за кирпичными стенами. Снаряды метут степь огненными метлами.
Мы медленно выводим танки на высотку, с которой видно далеко на восток. Вдали видны русские войска, идущие плотной колонной.
Танки движутся вперед широким клином без поддержки пехоты, круша стены и развалины. Наши пулеметы беспрерывно строчат. Батарея пушек на конной тяге пускается в бегство. Пушки бешено раскачиваются, потом попадают под град снарядов, взлетают на воздух и падают смешанной грудой металла, древесины, человеческой и конской плоти. Мягко жужжат вентиляторы, изгоняя из нашей кабины кислый пороховой дым. Из люков летят стреляные гильзы. Танк содрогается от непрерывной отдачи при стрельбе. Нас охватил какой-то охотничий азарт; мы смеемся, когда попадаем в цель. О том, что убиваем людей, не думаем. Время замерло. Жара невыносимая. Выдался необычайно теплый осенний день. Мы уже час в бою или пять? Не представляем.
Огонь пехоты оглушительно барабанит по стальным бокам танка. Несколько раз истребители танков пытаются подбежать к нам с магнитными минами, но мы видим их и сжигаем огнеметами в пепел.
- Атакуют танки противника! - раздается из динамика. Из-за дальних холмов появляются триста или четыреста Т-34. Полк с жутким грохотом открывает огонь из всех орудий. Вся земля в огне. Передние русские танки взрываются в адском пламени и дыме, но очень вскоре множество T-IV превращается в горящие белым огнем костры. Маслянистый черный дым поднимается к ясной голубизне неба.
Снаряд за снарядом вылетают из длинных стволов и с воем летят в массу танков противника.
Все больше и больше танков с обеих сторон взрывается и разваливается. Спасаются всего несколько экипажей. Большинство гибнет в огне. Такова участь танкиста.
Неожиданно танки противника разворачиваются и на полной скорости скрываются за холмами. На минуту кажется, что они спасаются от нас, но потом мы понимаем их цель. Т-34 разворачиваются снова и безостановочно катят через наши обороняемые малыми силами пехоты позиции в нескольких километрах к северу. Используют немецкую тактику. Прорваться там, где сопротивление самое слабое. Короче говоря, блицкриг!
Оберcт Хинка сразу же понимает опасность и дает приказ к немедленному отходу.
- Танки, назад. Быстро, быстро!
Ребята в траншеях предоставлены своей участи. Танки катят обратно на полной скорости.
Мы останавливаемся, чтобы подобрать раненых. Они лежат друг на друге, похожие больше на мешки с мукой, чем на людей. Для заботы о них нет времени. Пусть благодарят судьбу за то, что едут хоть так.
Они лежат по всему танку. На передней части, на башне, на задней, где нужна почти сверхчеловеческая сила, чтобы удержаться, когда танк подскакивает на неровной земле.
- Товарищи, возьмите нас! - кричат те, кого мы вынуждены оставлять. - Не бросайте!
И умоляюще тянут к нам руки.
Мы отворачиваемся, Порта увеличивает скорость, и они исчезают в туче пыли и выхлопных газов. Места на танке больше нет, и если мы вступим в бой, те, кто облепил его, будут легкой мишенью для пулеметов противника.
Мы несемся по кустам и ложбинкам. 25-тонный T-IV раскачивается, словно корабль в бурном море.
Не сбавляя скорости, мы несемся прямо через артиллерийский парк. Нам едва видна пыль, поднимаемая полком далеко впереди. Это гонка со смертью. Если клещи сомкнутся раньше, чем мы проскочим, нас расстреляют, как мишени на стрельбище.
- Быстрее, быстрее! - непрерывно раздается из динамика. Мы останавливаемся, чтобы взять на буксир подбитый танк Барселоны. Трос рвется с жалобным завыванием, его хлестнувший назад конец сносит одному из "наших" раненых голову. Это какой-то фельдфебель. Потея и бранясь, мы закрепляем новый трос. С T-III Барселоны на буксире едем через горящую деревню на значительно снизившейся скорости.
Артиллерия здесь поработала основательно. Повсюду валяются кровавые груды человеческого мяса. Мухи поднимаются тучами, когда мы катим по трупам. Вонь тошнотворная.
За деревней Т-34 с перебитыми гусеницами стреляет в нас из пушки. У танка Барселоны повреждены гусеницы и катки. Не думая о раненых, я поворачиваю пушку и целюсь в танк противника. Наш снаряд сносит его башню. Выпрыгивают двое людей, Хайде скашивает их из пулемета. Один падает возле наших гусениц, другой - позади танка. Пытается уползти, но его настигает трассирующая очередь. Танку Барселоны конец. Когда мы пытаемся сдвинуть его, трос рвется в трех местах. Барселона и его экипаж перебираются к нам. Малыш бросает в T-III две гранаты, и он взрывается в пламени.
Мы катим с лязгом гусениц по степи, мотор работает на полных оборотах. Теперь нас могут спасти только скорость и неожиданная тактика. По радио мы слышим, как оберcт Хинка честит командира роты за то, что его 38-тонная "шкода" увязла в болоте. Он думал, что мы сможем срезать путь, двигаясь вдоль реки. Это могло бы получиться с T-IV, гусеницы у него шире, чем у "шкоды".
- Постараемся вытащить тебя завтра ремонтно-эвакуационной машиной, - раздраженно кричит Хинка. - Оставайся на ночь при танке, Мозер!
- Это его смертный приговор, - беспечно говорит Порта. - Ни к чему было докладывать, что он увяз. Люди поумней взорвали бы танк и удрали, по-солдатски простясь с Иваном. Потом рапорт, что их подбил из пушки Т-34. Хорошо, что наше начальство пока что не сверяет наши рапорты с рапортами противника, но, возможно, когда-нибудь будет.
- У тебя нет чувства долга, - укоризненно кричит Хайде. - Свой танк взрывают только в случае крайней необходимости!
- Я это заметил, - презрительно усмехается Порта. - Только не плачь, партийный герой, если мы вдруг вляпаемся в дерьмо, оказавшись с перебитой гусеницей. Интересно будет посмотреть, как ты станешь играть в пятнашки с нашими друзьями русскими.
- Кончайте вы негативно мыслить, - протестует Малыш, пожав плечами. - Давайте поговорим о чем-нибудь позитивном… например, о бабах.
Мы с грохотом несемся по идущей под уклон дороге прямо на артиллерийскую батарею на конной тяге. Солдаты и лошади шарахаются в неистовой панике от танка, который мчится, паля трассирующими пулями из обоих пулеметов.
Порта несется сломя голову на стоящую между двумя домами гаубицу. На ее лафете окаменело сидят трое артиллеристов с полными мисками в руках. У одного во рту ложка. Очевидно, у них время обеда. Гаубица исчезает под гусеницами.
В зеркало заднего обзора мы видим, как солдаты ползают по земле и бранятся вслед нам.
- Будь оно все проклято! - кричит вскоре Порта. - Танк выходит из строя! Нельзя даже полагаться на моторы, которые выпускают эти жуликоватые нацистские промышленники!
- Что случилось? - нервозно спрашивает Старик.
- Танк замедляет ход, как еврей по пути в эсэсовские бараки, - отвечает Порта, злобно ударив ногой по рычагу переключения скоростей.
Мы быстро поднимаем капот двигателя. Не можем найти никакой неисправности. Все, что опробуем, как будто работает нормально.
- Спускайся сюда, - кричит Порта, дернув меня за ногу, - но да поможет тебе Бог, если этот гроб застрянет или если повредишь шестерни!
Меня грубо бросают на место Порты за рычаги управления. Нервничая, я веду танк прямо к глубокой лощине и останавливаюсь на самом краю.
Порта с Хайде начинают копаться с моторе.
- Черт возьми! - произносит Старик, подергивая себя за ухо. - И должно же это было произойти во время прорыва между атакующими колоннами противника. Хуже быть не может!
- Я бы не сказал, - отвечает Порта. - Лучше вышедший из строя мотор, чем снаряд из пушки Т-34 в заднюю часть.
- Свяжись с Легионером, - приказывает Старик Хайде. - Скажи, пусть возьмет нас на буксир.
Но Легионер въезжает на холм, не слыша вызова. И тут его T-IV взрывается. Высоко в воздух взлетает столб синевато-белого огня. Крышка башенного люка летит над степью, словно брошенный диск.
Мы с облегчением видим, как Легионер и Профессор выскакивают из люка. Трое остальных застряли в бушующем аду. Танк напоминает доменную печь. Звук чуть позже долетает до нас долгим раскатом грома.
Порта залез в моторное отделение, стучит и крутит гайки. Звук такой, словно он хочет разнести "майбах" на куски. Бранит русских, партию и в частности Юлиуса Хайде.
-Это все твоя вина,-кричит он. - Если б ваш а треклятая партия пила бы себе пиво в "Бюргербройкеллере" вместо того, чтобы играть в политику, не было бы никакой треклятой войны, и я в глаза б не видел этого чертова "майбаха". Вот при чем тут ты, скотина!
Два громких удара, и в голову Хайде летит сгоревший клапан.
- Вот и все, - бормочет наконец Порта и вылезает из моторного отделения. "Майбах" мурлычет, как довольный кот.
Мы трогаемся и на ходу втаскиваем Легионера с Профессором в кабину.
Русские пулеметы уничтожают последних наших раненых.
- Остановимся и расстреляем их? - неуверенно спрашивает Старик.
- Невозможно, - отвечает Порта. - Педаль акселератора застряла и не отойдет, пока я вновь не увижу вокруг себя тупые немецкие головы.
Мотор вспыхивает от попадания снаряда. Языки пламени пробиваются через капот в кабину.
Малыш с трудом заставляет работать автоматический огнетушитель. Огонь гаснет. Мотор ревет снова. Для наших ушей это прекрасная музыка. Малыш утирает пот с почерневшего от порохового дыма и масла лица.
- Как хорошо, что у нас есть огнетушители, - едва успевает сказать он перед тем, как в танк бьет какая-то молния и срывает с петель крышки люков.
Я падаю с сиденья, и, кажется, громадная рука вдавливает меня в пол под пушкой. Толстая струя крови заливает глаза.
Малыш падает без сознания среди снарядов. Взрыв бросает его прямо на пушку. Кожаный шлем рвется при ударе о ящик с боеприпасами.
У Барселоны разорван рот. Зубы его обнажены, как у черепа.
Старик думает, что у него сломан позвоночник, но, к счастью, дело не так уж скверно. Мы совместно вправляем позвонки. Его мучительные крики, должно быть, слышны за несколько километров.
- Нашему старому гробу конец, - сухо говорит Порта. - Я не могу сдвинуть его с места! Черт возьми! Дергаем цепочку сливного бачка - и прочь из этого сортира!
- Все наружу! - командует Старик. - Танк взорвать!
Я вылезаю последним и привожу в действие подрывной заряд в башне.
- Думаю, девочки, нужно задрать юбки и побыстрее драпать отсюда, - говорит Порта, указывая на березовую рощу, из которой с любопытством таращатся на нас русские.
Барселона с остальными членами экипажа уже скрылся за холмом. Мы поспешно следуем за ними. В ушах стучит кровь, мы тяжело дышим. В легких боль, носовые перегородки сухие, шершавые от густого порохового дыма в кабине.
Русским видно все, что мы делаем, они могли бы легко перестрелять нас.
- Быстрей! - отрывисто приказывает Старик. - Нужно скрыться за этими холмами. Остальные уже далеко впереди.
- Какого черта Иван не стреляет? - тяжело дыша, спрашивает Порта. - Он мог бы уложить нас, как хромых зайцев!
Хайде спотыкается о какую-то каску и ударяется лбом о большой камень. На несколько секунд он теряет сознание. Мыс Малышом поднимаем его на ноги.
- С таким же успехом можно оставаться здесь, - стонет он, утирая кровь с лица. - Они вот-вот скосят нас из пулеметов. Нам не уйти!
- Кончай ныть, нацистский сверхчеловек, - рычит Малыш. - За этим треклятым холмом тебя ждет полная тарелка вареных свастик, и для особого вкуса мы обрызгали их эссенцией из сушеных прелестей BDM!
- Сил уже нет! - задыхаясь, произносит выбившийся из сил Старик и падает. - Я слишком стар для таких нагрузок. Больше не могу бежать!
- Оглянись, мой старый сын, - усмехается Порта. - Думаю, ты быстро найдешь в себе силы вернуться к камину дяди Адольфа!
Теперь мы понимаем, почему русские не стреляют. Мы нужны им живыми. Меньше, чем в пятидесяти метрах позади, к нам бегом приближается пехотный взвод. Старик вскакивает на ноги с поразительной быстротой.
Вся усталость исчезла. Мы бежим, как олимпийские чемпионы. Джесси Оуэне отстал бы от нас, хотя мы в полном боевом обмундировании. В высокой траве лежит раненый лейтенант. Его левая нога раздавлена, видны кости. Мы забираем его с собой.
- Спасибо, товарищи, - говорит он, его душат слезы.
Русские постепенно приближаются, а у нас для защиты только штыки и боевые ножи. Автоматы остались в танке. У лейтенанта маузер, но что это против целого взвода?
- Хоть бы у нас был пулемет, - говорит, тяжело дыша, Порта. - Тогда б эти сталинские охламоны нашли б себе занятие получше, чем гоняться за нами. Я всадил бы в них столько заклепок, что они сочли бы, будто по ошибке попали на верфь.
- Товарищи, не бросайте меня, - кричит лейтенант, повисший между Хайде и мной. Ему от силы девятнадцать лет, на фронте он явно недолго. На его зеленом мундире нет ни единой награды, а начальство щедро на них, даже если ты лишь махал рукой соседям.
- Фриц, Фриц, подь сюды! - зовут русские. - У нас есть для вас девочки! Фриц, подь сюды! Получишь в подстилки русскую красавицу!
Они догоняют нас. Я вопросительно смотрю на Хайде. Он кивает и делает небрежное движение уголком рта. Мы опускаем раненого лейтенанта. Он издает душераздирающий вопль, делает несколько скачков на одной ноге и падает.
- Нет, возьмите меня с собой, возьмите! Товарищи, не оставляйте меня Ивану!
Но на карту поставлены наши жизни. Лейтенант пытается ползти, но вскоре сдается. Неистово скребет пальцами землю и осыпает себя ею в надежде, что русские его не заметят.
Совершенно запыхавшись, мы достигаем вершины холма и смотрим вниз, в долину шириной километров в шесть-семь, где пасутся сотни белых коров.
Безумно, спотыкаясь на бегу, мы несемся вниз по склону к коровам. Просто чудо, что никто из нас ничего не ломает. Малыш спотыкается о какой-то выступ и катится вниз по склону метров десять. В слепой ярости вонзает в землю боевой нож.
Несколько выстрелов, пули злобно свистят. Мы укрываемся среди коров. Чтобы поразить нас за этими живыми мясными брустверами, требуется, по крайней мере, артиллерия.
Длинный, шершавый язык лижет мне лицо, корова разглядывает меня с дружелюбным любопытством.
Русские шумят, кричат на гребне холма. Пляшут кольцом вокруг раненого лейтенанта. Негромко доносятся два выстрела из нагана, затем взрыв хохота.
- Застрелили его, - сухо говорит Порта, поглаживая по шее корову.
- Жаль, - спокойно произносит Старик. - Он был почти ребенком.
- Сам вызвался на войну, - лаконично говорит Порта.
- Откуда ты знаешь? - спрашивает Барселона.
- Лейтенант в этом возрасте! - улыбается Порта. - Он надел каску в шестнадцать лет. Хотел стать офицером.
- И стал, - вздыхает Малыш, плюнув сквозь зубы в быка, который смотрит на него с удивленным выражением черных глаз. - Только теперь он мертвый офицер.