- Хотели покачаться, оно сломалось. Важность большая! Другое вырастет.
И уже далеко сверкают их босые пятки.
"Откуда у них эта жажда разрушения? - думала я - Почему дети так варварски уничтожают сад?"
Мы тосковали о мальвах, о душистом горошке. Первым не выдержал Ведерников. Он купил цветов и посадил у самого дома. Мы последовали его примеру. Но дня через три цветы были снова вырваны. Меня заинтересовала эта безмолвная борьба. Дети казались милыми, простыми, но почему же они так поступают? В чем тут дело?
Я решила понаблюдать за их жизнью.
После душного дня вышла на балкон. В окнах соседнего дома горел закат. В саду бродила худенькая девочка с ребенком на руках.
На другой день я снова встретила эту девочку.
Одной рукой она держала грудного ребенка, а другой подбрасывала мяч. Поймать мяч ей было трудно. Приходилось бегать за ним. Сестренка моталась на руках, неистово кричала.
- Да ты положи ее на траву, а сама поиграй.
Девочка молча отошла.
- Я посижу с малышом, побегай.
- Мама заругается.
- Ничего, я скажу, что сама попросила.
Девочка, подумав, сунула мне в руки ребенка и побежала, подпрыгивая с мячом. Маленькое, красное от крика лицо Тани постепенно успокаивалось, и она уснула, тихо посапывая. Теплота детского тела проникала сквозь тонкое одеяло. Ребенок… Своего я не знала. Совсем беспомощный, такой доверчивый…
- Тетя Оля, вы устали держать Танечку?
- Ничего, ничего… Я с удовольствием посидела здесь на траве… Откуда ты знаешь, что меня зовут тетей Олей?
- Девочки из нашего дома сказали.
- А как тебя зовут?
- Тамарой. Я в этом доме живу, в большом.
- Значит - соседка?..
На полянку вышло несколько девочек.
- Нина, Соня, идите сюда! - закричала им Тамара.
Подруги подошли, но сначала держались на расстоянии. Мы познакомились. Девочки присели на траву. Спрашивали меня, сами рассказывали. Слыша в моем голосе внимание и сочувствие, они раскрывались, как цветы на солнце. И я постепенно все больше узнавала о их жизни. Родители их многодетные. Достаток небольшой. На долю старших детей падает забота о малышах. Домашнюю работу выполняют они же. Чем больше рассказывали девочки о своих горестях и радостях, тем сильнее хотелось помочь им.
- Почему вы рвете наши цветы? - наконец спросила я.
Подруги опять насторожились. Одна заторопилась домой, другие неловко молчали.
- Не стесняйтесь. Объясните мне, как товарищу.
- Это не мы, - твердо сказала Тамара. Ее ясные глаза смотрели прямо.
- Уверена, что не вы. Но мне хочется знать, почему дети так делают? Я знаю, вы сами любите цветы…
Плотина прорвалась.
- Это Сенька, Колька и Сережка рвут. Они и в огороде воруют.
- Почему же они с корнями вырывают?
- Спешат. Боятся, что поймают дяденьки из вашего дома.
Тамару позвали домой. Было уже поздно. Мы условились встретиться на следующий день. Возвращаясь домой, думала: "Сами мы виноваты. Замкнулись в своих раковинах, отгородились от ребят. Вот они и мстят нам за высокие заборы! Надо как-то разобраться во всем самой, помочь детям. Попробую сделать их отдых содержательным!"
На другой день, задолго до назначенного часа встречи, девочки прохаживались под моими окнами. Увидев их, спустилась в сад. Не знала, как начать разговор. Ребята сами пожаловались на скуку.
- Почему же вы ничего не читаете?
- Да мы все свои книжки наизусть выучили, а других у нас нет! И школьная библиотека закрыта на все лето.
- А в районную меня мама не пускает, - пояснила синеглазая Нина.
- У меня много детских книг, - сказала я. - Соберу еще у знакомых. Вот у вас и будет своя библиотека.
Глаза девочек засияли.
В тот же день новая библиотека начала действовать. За книгами стояли в очереди.
Так, как-то между делом, я начала работать с ребятами. Мы вместе с ними раскопали землю, посадили цветы. Поставили в саду спектакль "Золотой гусь". Потом стали издавать рукописный журнал под названием "Ребята". И странно: у меня хватало времени и на свою работу, и на детей. Мое случайное знакомство с ними переросло в настоящую дружбу. Развязался узел непонимания. Теперь спокойно раскрывались у нас чашечки цветов. Ярко горели альпийские маки. Их никто не трогал. Десятки зорких детских глаз следили за сохранностью цветов. Ведерников нарадоваться не мог!
На краю крыши, на балконе, даже на кресле сидят воробьи. Они дремлют, слегка покачиваясь и распушив перышки. Старый дом тоже нежится на солнце. Его помятая крыша, с загибами, извилинами, напоминает фантастический чепец. Недавно выкрашенные стены уже облупились. И все же он кажется нарядным.
Над балконом густо нависла листва деревьев… Я любуюсь нашим домиком, а Неро рвет поводок из моих рук.
- Тетя Оля, у вас все волосы в пуху!
- И платье тоже. И чулки! - кричат ребята.
- Ой, я и не заметила! А что у нас дома делается, если б вы знали! Весь пол покрыт пухом! Столы, кровать - все засыпано.
- Почему?
- Да все этот проклятый Рыжик. Подушки распорол, выпустил пух. Сам носится, точно в облаках. Чихает, лает. Насилу увела его сюда!
Подошла Муля. Оставив ребят, мы поднялись с ней в комнаты.
Мария Владимировна Эндер - мой большой друг. Все эти годы, после смерти Михаила Васильевича, мы были вместе. Дружба с ней досталась мне "по наследству" от мужа. Муля училась живописи в его мастерской. В годы революции они много работали вместе. Летом целые дни проводили на природе. Писали этюды. Михаил Васильевич стал давать ей уроки на скрипке. Это еще больше укрепило дружбу.
Михаил Васильевич был прекрасным музыкантом. Живой обаятельный, он умел увлекать своих учеников. Муля души не чаяла в нем. По его просьбе разучивала на рояле труднейшие аккомпанементы, сама удивляясь, как ей удавалось технически одолеть их.
Союз художников просил Михаила Васильевича написать свою биографию. Михаил Васильевич много болел. Последнее лето его жизни мы провели в Ораниенбауме. Мария Владимировна приехала к нам на дачу. Муж писал свои воспоминания. Она стала помогать: записывала под диктовку. Осенью Михаил Васильевич скончался. Месяц, проведенный у постели умирающего, еще больше сблизил меня с Мулей. Она всячески старалась облегчить мое одиночество. Мы вместе работали с 1938 по 1940 год: оформляли Сельскохозяйственную выставку в Москве. Теперь вместе разбираем материалы к посмертной книге Михаила Васильевича.
Мы вышли на балкон. В саду уже не было слышно детских голосов. Светила полная луна. Острее чувствовался запах цветов. Где-то раздалась песня, послышались звуки рояля.
- Чудесный вечер, - сказала я. - А в Англии-то какой ад… Детей эвакуируют из Лондона. Муля! Война пугает меня, не дает покоя. Норвегия, Голландия, Франция… почти вся Европа покорена фашистами. Отвратительный "новый порядок" шагает за их танками и пулеметами. Подумай, Париж - немецкий город! Вспоминается "Жан Кристоф"… Жгучая ненависть французов к немецкому сапогу.
- Не надо говорить о войне, - попросила Мария Владимировна.
Я переменила тему разговора:
- Думаю на следующей неделе уехать на свое чудесное озеро. Хлеба созревают. Мне такой пейзаж и нужен. Может, тебе на недельку отпуск дадут? Поехали бы вместе. Хорошо отдохнем. Сколько этюдов напишем! Я там все подготовлю к своей картине о Кирове, а отделывать буду здесь.
- Не знаю, попробую. Может, и отпустят.
Глава третья
Замечательное выдалось утро. На Балтийском вокзале - масса народа. Еле удалось протиснуться в вагон электропоезда. Через сорок минут я и Муля были уже в Мартышкине. Перешли железнодорожное полотно, спустились к морю. Ширь-то какая! - Да, хорошо тут, - согласилась Муля. Мы пошли пешком в Петергоф. Шоссе ровное. Оно аллеей рассекает заповедный парк. Вековые дубы, старые липы. Вот парк поднимается в гору. Свернули на; узкую тропинку. Добрались до ручейка в глубоком овраге. Через него перекинут причудливый мостик из серого камня. Местами из щелей каменных глыб вылезает ярко-зеленая трава. Кругом ручейка тенисто, прохладно, почти темно. Раздвинули кусты, остановились очарованные. Перед нами "Собственная" - бывший царский дворец. Солнце пылает в зеркальных стеклах. Чудесная; архитектура. Сели на ступеньки террасы. Зеленая просека спускается прямо к морю. После темного парка - сразу залитый солнцем простор, сияющее и такое широкое море.
На полукруглой площадке около дворца статуи Одна из них поразила меня. Это Амур, потемневший местами поломанный. Но оторваться от него невозможно. В лице Амура все знание любви и жизни, печаль и неотразимое лукавство.
От дворца опять тропинка под гору. Лента ровного шоссе. Поселок Бобыльск. По всему берегу санатории, здравницы.
Подошли к небольшому красному каменному зданию - кузнице Петра Первого. За ней - гранильная фабрика, Петергофский парк.
Вот и дворец Марли. Ровный, как зеркало, блестящий квадрат пруда. Лучами расходятся мостики, под ними тихая, местами позеленевшая вода.
- Уже пустили фонтаны!
Как ярко горит "Золотая гора". Каскад воды и золота.
Тихо журчат фонтаны "Колокольчики". Чем ближе к Большому дворцу - тем больше народа.
- Пойдем лучше на берег моря, Муля, - предложила я. - Там отдохнем. А позднее, когда зажгут иллюминацию, выйдем на главную аллею.
Так и сделали.
Вот и берег. Здесь людей меньше. Многие с детьми. Ребята бродят по песку, собирают камушки, раковины. На взморье белыми лебедями выплыли яхты. Ветер надул паруса. Понеслись…
- Путь добрый! Яхты уже едва видны.
Почему так притягивают к себе дали?..
- Сережа, что ты делаешь! Иди скорее назад!
- Мама, мой корабль ушел в море!
Шлепают босые ножки по воде. Острые камни мешают идти.
- Мама, мне не догнать его!
Кораблик, подхваченный волной, уходит от берега. Его тоже зовут синие дали.
- Лови его, сынок!
Молодая женщина, сбросив туфли, торопливо снимает шелковые чулки.
- Мама, он уходит! - мальчик, всхлипывая, бежит вперед. Вода уже выше колен. Штанишки намокли. Кораблик мчится все быстрее!.. Женщина, приподняв юбку, шагнула в воду, остановилась, измеряя расстояние взглядом.
Мимо мелькнула фиолетовая майка, бритая голова. Держи, мальчик! - вместе с корабликом физкультурник поставил Сережу на песок, вежливо козырнул матери и присоединился к товарищам.
- Досада какая: не взяли альбом и краски! Как хорошо бы написать взморье, - сказала Муля.
- Ничего! Здесь так легко дышится… Посмотри, солнце уже спускается к закату.
- Фейерверк! - крикнул кто-то.
Все бросились к широкой аллее. Впереди нас шла молодая стройная женщина. Она вела за руку кудрявого, очень живого малыша.
- Пойдем скорее! Мы не увидим! - кричал мальчик и тянул за руку мать.
В аллее становилось все теснее. Со всех сторон валил народ. Наконец, мы свернули к дворцу. Там, освещенные цветными огнями, били фонтаны. Выше всех взлетали струи "Самсона". На горе, озаренной ракетами, сиял Большой дворец. Толпа смотрела безмолвно. Тишину прорезал громкий детский крик:
- Мама! Мама!
И в ответ не менее испуганный голос матери:
- Алик, Аленька, где ты?
Мать кудрявого мальчика старалась пробраться через толпу, стоящую стеной. Плач ребенка доносился издалека. И вдруг Алик засмеялся и радостно крикнул:
- Мама, вот я!
Над толпой, высоко поднятый, передаваемый из рук в руки, плыл малыш. Его кудри растрепались. Белый костюм, залитый красными, синими, фиолетовыми огнями казался необычайным, и сам мальчик, довольный, счастливый, был очень хорош. Публика аплодировала. Мать схватила маленького беглеца, крепко прижала его к себе.
Фонтаны журчат. Падают каскады разноцветных водяных искр. Гремит оркестр. Молодежь спешит к площадкам. Там уже кружатся пары. Музыка всюду. Танцуют, поют, играют. Старинный парк наполнился чудесной песней о жизни, молодости, счастье…
- Как хорошо, что у нас мир!
Ракеты всё выше забираются в небо. Далеко их видно…
Мы поднялись к дворцу и остановились около балюстрады. Внизу огромная фигура "Самсона". Золотая, залитая светом, окруженная сиянием, пеной бьющих фонтанов. Кругом нарядная толпа. Горит отраженными огнями просвет канала. Вспыхивает темная листва старых деревьев. Вот взошла луна. Осветилось море.
- Поедем на пароходе?
Мы обошли стороной главную аллею. Везде тесно, весело. Наконец мы на пароходе. Он медленно отходит от берега. С палубы смотрим на освещенный дворец фонтаны.
Рядом со мной стоит, опершись на перила, старичок Повернувшись ко мне, он говорит:
- Петергоф! Умеет наш народ хранить, беречь свои сокровища. Первое время я боялся за дивное произведениё искусства. Теперь рад сознаться в своей неправоте. Плохо знал я народ. Сегодня целый день Провел здесь, Счастливым возвращаюсь. Да, Петергоф Стал еще лучше!
Старик приподнял шляпу и пошел на корму: там не было ветра. Мы с Мулей остались на носу парохода. Хотелось посмотреть с моря на Ленинград. Яркий свет луны позволял видеть даль.
Пароход тихо приближался к городу.
Ленинград! Есть ли на земле город лучше?
Освещенный лунным светом, он прекрасен. До боли захватывает сердце.
Великий город!
Густой туман кругом. Стволы деревьев едва можно различить. Досада какая! Сегодня назначены физкультурные состязания. Маруся звала на стадион. Наверно, в такую погоду ничего не будет. Я взяла новый журнал, попала на интересную статью и забыла о времени. И вдруг солнечный луч упал на страницу. Подняла голову: солнце, синее небо, золотые листья. Туман рассеялся. Только на земле осталась еще легкая дымка. Скоро исчезнет и она.
Быстро оделась, вышла на Кировский. Дома из серого гранита. Они поражают строгой красотой своей архитектуры. Между ними сады и скверы. Деревья покрыты желтыми, красными и темно-зелеными листьями. Земля под ними словно устлана чудесным ковром. Так хорошо на нее легли листья осени.
Свернув по Карповке, я попала на маленький висячий мост, перекинутый через речку. Он качается. Под ним гладь воды. На противоположном берегу густой сад, а с этой стороны тихая улочка. Ленинград… Можно голами ходить по твоим улицам и все же узнать тебя до конца невозможно. Такой ты разный и огромный стадион. Две Невки смыкаются здесь. Стадион занимает полукруглый мыс. Рядом фабрики, заводы. Красные флаги на воротах, вдоль забора. Слышна музыка Я немного запоздала. Подаю входной билет.
- Пойдемте сюда, - говорит Маруся. Она - распорядитель. - Сейчас кончается состязание в беге.
Протянута красная ленточка. Кругом толпится народ. Это всё рабочие с соседних фабрик. Пожилые пришли посмотреть на своих детей. Молодежь следит, затаив дыхание, за друзьями.
- Бегут!
Из-за поворота показались две девушки в белых майках. На груди у них номера. Мчатся рядом.
- Валька, скорей! - неистово кричит подросток лет шестнадцати, стоя у самой ленточки.
- Не мешай! - строго говорит Маруся. Отстраняет его с дороги.
Девушки прибежали вместе. В одно время коснулись финишной ленточки. Поднялся неистовый шум. Одни доказывали, что Валя первая, другие считали победительницей стриженую тоненькую Муру.
Споры меня не интересуют. Пошла вдоль берега. Навстречу то и дело попадались запыхавшиеся бегуны. Красные, они тяжело дышали.
На площадке около волейбольной сетки встретила Асю Петрову. Я многих девушек с фабрики знала благодаря ей. С Асей давно познакомилась на пляже. Она прыгала с трамплина в воду легко и вольно. Мне хотелось зарисовать ее гибкое тело. Попросила разрешения, потом разговорились, познакомились.
- Ася, играешь сегодня? У тебя такой воинственный вид.
- Ага, играем! Против сильной мужской команды! Не хотим уступать им. Девушки у меня все боевые!
Ася тряхнула белой, как лен, головой. В прищуренных глазах блеснул огонь.
- Вон они, наши противники!
По усыпанной песком площадке шла группа юношей. Все они в полосатых майках, без фуражек.
- Явились наконец! На пять минут запоздали.
- Виноваты, товарищ начальник, - сказал широкоплечий юноша, подходя к Асе.
Игра началась. Сначала мужская команда брала верх. Ася приуныла. Нервничать начала. Потом взяла себя в руки. Заставила девушек подтянуться. Счастье игры перешло на их сторону. Ася не бегала, а летала. Прыгала, подхватывая мяч. Девушки от нее не отставали. Победа осталась за ними.
Какая мирная, радостная жизнь!
Глава четвертая
Я неплохо поработала летом. Целая папка акварелей лежит на шкафу. Знакомые художники придирчиво пересмотрели их. Сказали: шагаю вперед. Но мне кажется - я работаю не в полную силу. Надо перестроить свой день, вставать раньше. Теперь с восьми часов темнеет, писать красками нельзя.
Живой натуры у меня мало. Знакомые ребята - непоседы. Пройдет полчаса - заскучают, убегут… Увидела Неро. Он блаженно спит на коврике. Рыжая шерсть золотом отливает на синем. Поспешно вытаскиваю кисти и краски. И вот - голова спящей собаки почти готова Внезапно Неро перевернулся. Пересаживаюсь на другую сторону. В столовой Ира зазвенела посудой. Собака сейчас же умчалась к ней. Попробуй, зарисуй.
Принесли почту. Среди газет и писем - бандероль. Откуда это? Развернула. Вынула объемистую книгу. На темном фоне обложки по диагонали четкая надпись: "Маяковскому".
Так вот она, книга, где напечатаны мои воспоминания о поэте! Быстро перелистываю страницы. Нашла. Принялась читать. И ярко, с мельчайшими подробностями вспомнила, как были написаны эти воспоминания.
…1 января 1940 года. Восемь месяцев тому назад. Я только что опустила тяжелые занавески. Проверила, хорошо ли затемнена комната.
- Тебя к телефону! - позвала Ира.
Говорил незнакомый писатель. Он просил разрешения вдвоем с товарищем зайти ко мне. Интересовался, нет ли в рукописях Михаила Васильевича упоминаний о Маяковском.
Вечером они пришли.
Высокий, худощавый поэт доброжелательно, с любопытством разглядывал и расспрашивал меня. Его товарищ, критик, быстро перелистал рукопись Михаила Васильевича.
- А вы знали Маяковского? - спросил он.
- Конечно! Владимир Владимирович был здесь частым гостем в тысяча девятьсот двенадцатом - тысяча девятьсот тринадцатом годах.
- В какой комнате? - полюбопытствовал поэт.
- Во всех!
Взглянув на зеркало, я рассмеялась.
- Вы что-то веселое вспомнили?
- Знаете, Маяковский был выше наших дверей. Ударится о косяк и сразу к зеркалу. Потирая лоб, скажет: "Опять синяк набил!"
Поэт засмеялся, а критик деловито предложил:
- Вот что, напишите-ка вы нам все, что помните о Маяковском!
- Да, да, напишите! - подхватил высокий.
Я с изумлением глядела на своих гостей. Думала - шутят. Но они не шутили.
- Я никогда не писала. Даже не знаю, как взяться за это дело!
- А вы не стесняйтесь. Пишите, что помните. Если плохо выйдет, мы используем вашу рукопись как материал…
Это мне не совсем понравилось. Я решительно отказалась.
Поэт был более наблюдателен. Он серьезно сказал:
- О Маяковском надо собрать все, что можно. Это необходимо для жизни.
- Для жизни? - переспросила я и согласилась попробовать. Мне дали три дня сроку.